Руми, "МУХАММЕД и ОБЖОРА"
Однажды, язычники-турки с Востока
Явились толпою - увидеть Пророка,
Который кормил всех гостей без разбору,
Такой был обычай в Медине в ту пору.
Пророк попросил богачей в окруженье:
- «Примите по гостю вы на попеченье.
Богатыми сделал вас я. И на время
Прошу, господа, разделить моё бремя.»
Сподвижники быстро гостей разобрали,
Остался лишь толстый верзила, в печали
Сидящий у входа в мечеть, как осадок -
На донышке джезвы, что густ и несладок.
Пришлось, по неписаному уговору,
Вести Мухаммеду к себе в дом обжору.
Тот выпил удой весь от козьего стада,
Барана сожрал и пуды винограда!
На это обжорство смотрели с упрёком
Рабы и рабыни святого Пророка!
Когда же верзилу сморила усталость,
Рабыня подстроила вредную шалость,
Засовом замкнула его комнатушку
Снаружи. А в полночь, как будто из пушки,
Попёрло дерьмо из обжоры-верзилы ...
Но дверь не пускала из комнаты. Силой
Засов поломать он в отчаянье старался,
Кинжал обломал, после саблей совался ...
Напрасны его оставались усилья.
Природа ж не терпит! И вот, от бессилья,
Он впал в состояние близкое к коме,
И видит реальность, как в сумрачной дрёме:
Вдруг комната, сжавшись, раздалась в картину
Огромной пустыни, принявшей детину,
И мнится ему, что один среди поля ...
На радостях сел, облегчившись на воле,
И сразу к нему возвратилось сознанье,
Он зрит и не верит в своё злодеянье:
Обгажены простыни в доме Пророка!
И турок себя укоряет жестоко!
Трясёт его стыд, как в гнилой лихорадке -
Ужасная кара! И жребий несладкий!
Он думает: "Сон мой ужаснее яви!
Видал наяву я Пророка во славе,
Который меня накормил до отвала,
Но подлая задница всё замарала!"
И словно дитя плакал турок-верзила,
Обгажен, унижен, утрачены силы.
Ждёт утра и слушает шорохи ночи,
Надеясь на чудо, исчезнуть он хочет,
Как в сказке, накрывшись плащом-невидимкой,
Иль став неприметной домашней скотинкой.
Я вам сокращу описанье мучений ...
Открылась вдруг дверь. То невидимый гений
О всём происшедшем поведал Пророку,
И тот потихоньку дверь отпер до сроку,
Когда подниматься должны домочадцы,
Дав этим засранцу* возможность убраться.
Пророк, поглощённый всецело лишь Богом,
Зрит то, что реальности скрыто пологом.
Он видит всё, той происшедшее ночью,
Но сам не влезает, нарушить не хочет
Он хода вещей. Вам, великим Пророком
Свершённое, может казаться жестоким,
Но всё, что он сделал - лишь Дружбы деянье ...
Подчас, разрушение есть созиданье!
Позднее, слуга, убиравший в гостинной,
Вбегает к Пророку со свёртком простыней:
- "Взгляни на подарок, посланник Аллаха,
Что гость твой оставил, удравший со страха!"
Смеётся в ответ Мухаммед добродушный,
Кто сам был подарком Аллаха живущим,
И просит слугу: «Принеси мне корыто.
Грязь гостя хозяином будет отмыта!»
Вскочили тут на ноги важные люди:
- "Посланцу Аллаха негоже паскудить
Священные руки, нас ведшие в битвы!
Мы служим руками, Пророки - молитвой!
Мы молим, доверь нам ручную работу!"
Пророк их тепло похвалив за заботу,
Заметил, что это особенный случай -
Был внутренний Голос ему: «Это лучше.»
Тем временем, турок, ругая судьбину,
Тайком возвратился обратно в Медину,
Поняв, что забыл он в гостиной Пророка,
Златой амулет, что ценился высоко.
Он входит во двор и остолбеневает,
Увидев, как чистит Пророка святая
Рука его гадость с треклятой простыни!
Забыв амулет, он ползёт к середине
Двора на коленях, вопя и рыдая,
Одежду свою на груди раздирая,
И бьётся лицом он о камни до крови,
Охваченый чувством стыда и любови ...
К нему подбегают домашние слуги,
Он им не даётся, напрасны потуги.
Визжит: "Слуги, прочь от меня отойдите!"
И пред Мухаммедом простёрся воитель:
- "Великий Пророк!", - воет плачущий воин,
- "Как небо ты чист, я ж, как грязь, - недостоин
Коснуться твоих благородных сандалий!
Рабом твоим быть я достоин едва ли!
Ты - Целое, я же - ничтожная крошка,
Прости!" Он затих и закрылся ладошкой.
Трясётся как немочный, с телом в разладе ...
Пророк наклонился к нему и погладил,
Обнял и вдохнул в него веру в Аллаха,
Вернувшую силу и радость без страха!
_____________________________
* Исследователи отмечают некую "площадность" языка Руми в отдельных поэмах. Руми не был придворным поэтом и творил до разделения литературы на высокий и низкий стили. - Прим. перев. на русск. яз.
Меснави (5, 71 - 149)