К. Казанский, "Суфизм с точки зрения современной психопатологии" - 7 (Гл. 6.2, 7.1)
ЧАСТЬ 7. К ЧАСТИ 6: http://hojja-nusreddin.livejournal.com/2554115.html
___________________________________
«Онанизмъ прежде всего уничтожаетъ эстетическое идеальное влеченіе къ другому полу», говоритъ Крафт-Эбинг, а при наличности наслѣдственнаго расположенія къ психопатологическимъ формамъ или предрасположеніи къ нимъ, вызванномъ искусственнымъ путемъ, онъ легко можетъ послужить толчкомъ къ проявленію того или другого полового психоза. Характеристическими чертами психозовъ у онанистовъ Крафт-Эбинг считаетъ обиліе галюцинацій и иллюзій, очень легко возникающихъ, угрюмое настроеніе, причудливую ассоціацію идей, наклонность къ мистицизму и къ экзальтаціи, гипохондрическое и меланхолическое душевное угнетеніе и наконецъ нелѣпыя безумныя идеи насильственнаго демономаническаго характера.
Конечно было бы ошибочно придавать разбираемой порочной привычкѣ слишкомъ болыное значеніе, какъ этіологическому моменту въ психопатологіи исламитскихъ народовъ, однако совершенно игнорировать ея вліяніе на народную психику значило бы впасть въ противоположную крайность. Половая сторона жизни восточныхъ народовъ дастъ слишкомъ много уклоненій и извращеній, чтобъ не очитаться съ нею и не видѣть въ ней одного изъ важныхъ условій образованія народнаго темперамента. Она же во всѣ времена исторіи играла не послѣднюю роль въ соціальной и политической жизни восточныхъ гоеударетвъ, соединяя людей въ тайныя общества, то прикрывавшіяся религіозными ученіями, то преслѣдовавшія соціальныя реформы, а въ сущности огранйчивавшіяся удовлетвореніемъ своихъ вожделѣній. Стоитъ вспомнить Манеса, аль-Моканну, измаелитовъ и др. Половыя аномаліи извращенія Востока перешли, какъ извѣстно и на западъ, заразивъ древнюю Грецию и Римъ своими порочными влеченіями.
Весьма естественно, что въ дервишествѣ, какъ тайномъ ученіи, въ основѣ котораго лежитъ искусственное нарушеніе психическаго равновѣсія, болѣзненныя аномаліи половаго чувства нашли исключительную почву для расцвѣта въ самыхъ уродливыхі) формахъ. Мы встрѣчаемъ здѣсь на каждомъ шагу явленія, которыя никогда не были знакомы европейской цивилизаціи въ періодѣ ея роста и которыя выступили въ ней лишь въ послѣднее время, какъ грозные признаки наступающаго вырожденія.
Самымъ тонкимъ выразителемъ этихъ психо-половыхъ аномалій въ суфизмѣ является лучшій его представитель поэтъ Саади:
«Посмотри, какъ разсердился на меня этотъ ангелъ»,
- восклицаетъ онъ съ искреннею наивностью яраго мазохиста и урнинга (педераста - Х.Н.) -
«взгляни на эти сладкія нахмуренныя брови.
У арабовъ есть пословица: побои отъ милаго равняются изюму.
Съѣсть отъ тебя тычекъ въ зубы слаще,
чѣмъ есть хлѣбъ изъ собственныхъ рукъ».
("Гюлистанъ", Саади Ширази, Пер. И. Холмогоровъ, М., 1882 г., стр. 232 и слѣд.)
Въ другомъ разсказѣ Саади дѣлится съ читателемъ своими воспоминаніями полового психопата:
«Въ первой молодости, какъ это случается и какъ ты читатель самъ знаешь,
я сильно полюбилъ одного юношу за его чудный голосъ и прекрасное лицо».
Но вотъ поэту пришлось разстаться съ юношей, разлука съ нимъ оказалась тяжелѣе, чѣмъ поэтъ ожидалъ и онъ взываетъ къ нему:
«Вернись, мой другъ, убей меня, умереть, предъ тобой
мнѣ пріятнѣе, чѣмъ влачить жизнь безъ тебя!».
Однако проходитъ время. Юноша возвращается возмужалымъ:
«красота Іосифа потерпѣла изъянъ,
яблочко на подбородкѣ усѣялось пухомъ, словно пылью,
его прелести понесли ущербъ».
Непостоянный и легкомысленный поэтъ по возвращеніи странника встрѣчаетъ его холодной усмѣшкой:
«Пожелтѣлъ листъ твоей свѣжей весны,
не готовь свой горшокъ, - нашь огонь ужъ поостылъ.
Что ты расхаживаешь гордо и чванно,
воображая себя попрежнему красивымъ.
Ступай-ка лучше къ тому, кто ищетъ тебя
и расточай нѣжности передъ тѣмъ, кто захочетъ купить тебя...
За годъ передъ этимъ ты уходилъ, какъ дикая серна,
а нынѣ возвращаешься какъ усатый барсъ,
но Саади нравится свѣжесть въ чертахъ лица,
а не косматыя щетины».
Мы видимъ здѣсь зарождение любовной связи, пылъ страсти, мечтательность влюбленнаго, цинизмъ измѣны, но ни самъ поэтъ, ни его читатель какъ бы и не подозрѣваютъ всей каррикатурности чувства, разбивающагося при первыхъ признакахъ прорастающей бороды у возлюбленнаго. Однако въ силу спроса возникаетъ и предложеніе, активное мужелюбіе породило и пассивную его форму т.е. феминацію съ ея неизбѣжнымъ тяготѣніемъ къ женственности, къ женскимъ наклонностямъ и качествамъ, какъ-то: тщеславію, кокетству, страсти къ нарядамъ.
«Спросили одного багдадца, говоритъ Саади,
что онъ скажетъ на счетъ красивыхъ отроковъ?
Онъ отвѣчалъ: нѣтъ въ нихъ добра,
ибо пока они красивы - они неприступны,
а когда войдутъ въ лѣта, тогда
начинаютъ ласкаться и втираться въ дружбу».
...
«Безбородые, когда они красивы,
говорятъ всегда дерзко и принимаютъ грубый тонъ,
но съ появленіемъ бороды, когда ихъ проклинаютъ,
они втираются въ дружбу и ищутъ любви»
(Гюлистанъ, I.с.)
Кромѣ сексуальныхъ аномалій въ сферѣ чувствованій у дервиша можно замѣтить еще извѣстную степень психической анэстезіи, особенно обнаруживающуюся въ области религіозныхъ и нравственныхъ воззрѣній. Религію онъ отвергаетъ, правила морали считаетъ лишними, обязанности въ отношеніи общества игнорируетъ. Къ страданіямъ и радостямъ ближняго остается равнодушнымъ. Ничто не занимаетъ его внѣ экстаза. «Онъ не заботится ни о себѣ, ни о другихъ».
Замѣчательно, что этотъ нравственный недочетъ въ чувствованіяхъ высшаго порядка составляетъ въ дервишествѣ самое раннее и общераспространенное явленіе, которое указываетъ на нарушенное отправленіе психическаго органа. Такія чувства, какъ религіозное, альтруистическое и соціальное предполагаютъ тончайшую мозговую организацію, а такъ какъ въ процессѣ диссолюціи распаденіе начинается сверху внизъ, то и функція психическаго органа нарушается прежде всего въ наиболѣе сложныхъ своихъ отправленіяхъ.
Въ сферѣ представленій у дервиша можно наблюдать нѣкоторую медленность въ ихъ смѣнѣ, что свойственно обыкновенно состоянію психической слабости. При нормальной дѣятельности психическаго органа представленія не остаются подолгу въ сознаніи, хотя бы воля и удерживала ихъ: они быстро смѣняются одно другимъ, одно другимъ вытѣсняются. При упражненіяхъ воли задерживать конкретныя представленія, какъ это бываетъ при искусственныхъ экстазахъ, представленія остаются въ сознаніи съ настойчивостью и напряженностью, которыя легко могутъ придать имъ патологическій характеръ навязчивыхъ идей.
Къ состоянію безучастія, о которомъ мы говорили выше, присоединяется у дервиша душевное настроеніе, побуждающее его считать себя выше остальныхъ людей. Повышенное самосознаніе въ смыслѣ чувствованія себя «сверхъ-человѣкомъ» послѣдовательно порождаетъ эгоистическое отношеніе къ окружающимъ, отчужденіе къ нимъ, гордую изолированность, а затѣмъ и ненависть во всякому долгу, ко всякимъ системамъ нравственности. Отсюда исходитъ положеніе ницшеизма - этого обновленнаго суфизма: «нѣтъ истины - все дозволено». Самъ Ницше слѣдующимъ образомъ обрисовываетъ свое душевное состояніе:
«Слышишь - и не ищешь, берешь - и не справляешься, кто даетъ, мысль, какъ мнѣніе въ силу какой-то необходимости безпрепятственно облекается въ форму, мнѣ никогда не приходилось выбирать...
Все происходитъ въ высшей степени непроизвольно, какъ бы въ вихрѣ чувства свободы, вдали отъ условности, власти и божества».
Чувства высокомѣрія, гордости, замкнутости, порождаемыя искусственными упражненіями въ экстазѣ совершенно аналогичны возникновению того же самочувствія подъ вліяніемъ экстазогенныхъ ядовъ (гашишъ и др.). Для экстатика-суфия ближайшее объясненіе такого ощущенія лежитъ повидимому въ сознаніи достигнутой цѣли сліянія съ божествомъ и познанія истины. Между тѣмъ возникшія самороднымъ путемъ, т.е. не вызванныя логическою послѣдовательностью, эти чувства вносятъ измѣненія въ области сознанія, гдѣ личность постепенно преобразуясь, можетъ дойти до полнаго своего превращенія. И въ исторіи исламитскаго мистициза мы встрѣчаемся на каждомъ шагу съ этими преобразованными личностями, которыя съ достаточною убѣдительностью для своихъ послѣдователей, считаютъ себя то ангелами, то божіими избранниками, то наконецъ самимъ богомъ.
Таковы, наприм.:
- Моканна, называвшій себя божіимъ аватарой;
- Бабекъ, утверждавшій, что душа нѣкоего славнаго царя и законодателя перешла въ него, отчего онъ сталъ звать себя "бод", т.е. вѣроятно буддой;
- Халладжъ, вѣрившій въ то, что онъ - истина, т.е. Богъ;
- Абу Язидъ Бестами, вмѣсто обычной формулы «Хвала Богу», произносившій: «Хвала мнѣ»;
- суфий, шейхъ Харакани и египетскій халифъ Хакимъ, выдававшіе себя за воплощеніе божества;
- и множество другихъ, о которыхъ будетъ сказано въ другомъ мѣстѣ.
Обращаясь къ двигательной сторонѣ душевной жизни у дервиша, т.е. къ его влеченіямъ и волевымъ стремленіямъ, мы и въ этой сферѣ замѣчаемъ рѣзкія измѣненія. Аномаліи полового чувства властно требуютъ себѣ удовлетворенія и порождаютъ въ субъектѣ ненормальныя стремленія, задержать которыя ослабленная воля оказывается безеильной. Такъ усиленіе полового влеченія доводитъ его нерѣдко до грубѣйшихъ половыхъ преступленій, по своей пароксизмальной формѣ близко напоминающихъ паралитическое слабоуміе. И суфизмъ смотритъ на эти патологическіе порывы крайне снисходительно.
«Какой-то дервишъ былъ уличенъ въ гнусномъ поступкѣ, говоритъ Саади,
и кромѣ того, что надъ нимъ тяготѣло посрамленіе, его слѣдовало побить камнями.
'О правовѣрные, вскричалъ онъ, у меня нѣтъ денегъ на покупку жены,
да нѣтъ и силъ преодолѣть похоть. Ну чтожъ мнѣ, дѣлать?
Исламъ не допускаетъ монашества'.»
...
«Въ числѣ причинъ довольства богачей, поясняетъ поэтъ въ оправданіе такихъ поступковъ,
есть и то, что они каждую ночь имѣютъ при себѣ кумира-супругу,
а днемъ красиваго юношу, которому завидуетъ заря
и предъ стройнымъ станомъ котораго краснѣетъ отъ стыда прямой кипарисъ...
Кому даны свѣжіе финики, тому незачѣмъ сбивать камнями съ дерева кисти,
а голодный песъ, нашедши мясо, не спрашиваетъ - чье оно?»
(Гюлистанъ, I.с.)
Но кромѣ аномалій полового влеченія и связанныхъ съ ними поступковъ, носящихъ мимовольный характеръ, можно наблюдать у дервиша и другія формы импульсивныхъ дѣйствій, органическіе мотивы которыхъ лежатъ или въ унаслѣдованныхъ чувствованіяхъ или въ пріобрѣтенныхъ подъ вліяніемъ соціальныхъ условій привычкахъ. Таковы, напр., злоупотребленія опіумомъ, гашишемъ, экстатическими упражненіями.
_________________ Склонность къ странствованіямъ _____________________
Сюда же нужно отнести и общераспространенную среди дервишества склонность къ странствованіямъ. Послѣдняя заелуживаетъ, особеннаго вниманія, такъ какъ она доходитъ здѣсь до размѣровъ какого-то повальнаго психоза. Можно подумать, что бѣдность мысли, односторонняя работа психическаго органа, отличающая интеллектъ дервиша, восполняются движеніемъ, связаннымъ съ постоянною перемѣною мѣста, какъ-бы находя въ немъ извѣстный эквивалентъ. Страсть къ скитанію и бродяжничеству у дервишей ведетъ свое начало въ историческомъ отношеніи съ очень отдаленныхъ временъ, и вѣроятно составляетъ черту, унаслѣдованную отъ нищенствовавшаго монашества буддистовъ. Она имѣла, да и въ настоящее время далеко еще не утратила, своего значенія для пропаганды дервишескаго ученія.
Сири ас-Сакати (ум. 253/867), первый учитель въ Багдадѣ, учивший о сосуществованіи съ Богомъ (см. выше), является въ то же время и самымъ яркимъ представителемъ амбулантнаго психоза дервишей. Его мышечная неутомимость превышала всякую мѣру, и очень краснорѣчиво подтверждаетъ существующую гипотезу, по которой автоматическое сокращеніе мускульной ткани во много разъ больше дѣятельности произвольной. Если вѣрить Джонейду, Сири ас-Сакати за все время своей 70-ти лѣтней жизни никогда не пользовался отдыхомъ въ постели. Знаменитый племянникъ свидѣтельствуетъ, что никогда не видѣлъ своего дядю лежащимъ, кромѣ какъ на смертномъ одрѣ (Hammer-Purgstal, т. IV, s. 217 - 218).
Въ началѣ каждой весны онъ имѣлъ обыкновеніе напоминать своимъ ученикамъ: «весна пришла, деревья одѣлись въ листву, пришла пора и для вашего странствования». Ибрагимъ ибнъ Ахмедъ ель Хаввасъ, по заявленію Газзали, никогда не оставался на одномъ мѣстѣ болѣе 40 дней и, какъ великій странникъ, считается патрономъ путешественниковъ. Страсть къ бродяжничеству поддерживается въ дервишествѣ издавна существующимъ обычаемъ - не ограничиваться школою одного какого либо учителя, а прослушать возможно большее число знаменитыхъ суфіевъ, не считаясь съ разбросанностью ихъ по лицу земли исламитскаго востока.
Въ исторіи суфизма можно встрѣтить немало лицъ, всю свою жизнь отдавшихъ странствованію по различнымъ аудиторіямъ.
Такъ напр., Шейхъ-Абу-Юсуфъ изъ Хомадана, основатель ордена «Ходжагонъ» и «Накшбенди» (440 - 535 Г.) успѣвшій совершить за свою, правда, довольно долгую жизнь, 38 пѣшихъ паломничествъ въ Мекку, преимущественно изъ предѣловъ Маверанагра, прослушалъ въ разное время до 213-ти шейховъ. Какой-нибудь обыватель Андалузіи въ поискахъ за истиной и недовольный познаніями почерпнутыми на родинѣ, прослышавъ о славѣ того или другого суфія въ Багдадѣ, Испагани, Самаркандѣ, не задумывался посѣтить эти мѣста, чтобъ взглянуть на знаменитаго мужа и послушать его бесѣды. Въ свою очередь и житель Бухары, Шаша (Ташкента) или Кашгара шелъ въ Дамаскъ, Каиръ и Румъ, чтобы вернувшись оттуда съ благословеніемъ того или другого шейха, основать на родинѣ школу его имени и собрать себѣ кучку послѣдователей. Каждый изъ послѣднихъ въ свою очередь по достиженіи извѣстной ступени мистическаго знанія, спѣшилъ услышать непосредственно изъ устъ знаменитыхъ учителей слова истины.
Кромѣ того всѣмъ извѣстенъ типъ странствующаго дервиша, составляющій неизбѣжную принадлежность всякихъ торжищъ, базаровъ и другихъ народныхъ сборищъ мусульманскаго востока. Одѣтый въ пестро-заплатанное рубище съ дервишеской шапкой изъ тигровой шкуры на головѣ, съ посохомъ (ручка котораго образуетъ слова: Ja Аlі) въ рукахъ, съ козловымъ рогомъ или нищенской чашкой изъ кокосоваго орѣха, подвязанной къ поясу, ходятъ эти бродяги изъ конца въ конецъ по всѣмъ странамъ и областямъ обширнаго мусульманскаго міра.
«Подъ небесами существуетъ кучка бродягъ,
(говоритъ поэтъ, принадлежавшій и самъ къ этому классу),
которыхъ можно назвать и ангелами и дикими звѣрями.
Ангелы непрестанно славословятъ Господа,
дикій же звѣрь далеко бѣжитъ отъ соприкосновенія съ человѣкомъ.
Они въ одно и то же время сила и безсиліе,
мудрость и безуміе, разумъ и опьяненіе.
То мирно сидя у себя въ углу, они штопаютъ свою хламиду,
то въ вдохновенныхъ пляскахъ бросаютъ ее въ пламя.
Нѣтъ у нихъ заботъ ни о себѣ, ни о другихъ
и ничто стороннее не вступаетъ въ ихъ святилище.
Ихъ разумъ затемненъ и пониманіе смутно,
и уши ихъ закрыты для совѣтовъ,
но чайка не гибнетъ среди волнъ
и саламандра не смущается жаромъ пламени.
Пусты руки у нихъ, но полны сердца (истиной)
и проходятъ они степи въ сторонѣ отъ каравановъ.
Эти словесные созерцатели живутъ вдали отъ мірскихъ взоровъ
и подъ хламидой дервиша не прячутъ пояса маговъ.
Подобно раковинѣ, въ которой заключается жемчугъ,
они живутъ въ самихъ себѣ, безразличные къ бушеванію моря»
(Saadi, "Воustan", Сh. III, р. 150 и слѣд., Раrіs, 1880)
Эта кучка бродягъ временъ Саади, разросшаяся впослѣдствіи въ огромную армію фанатическихъ изувѣровъ, наложила свое вліяніе на всю частную, общественную и политическую жизнь народовъ, исповѣдующихъ исламъ. Дервишество пропитало собою всю народную массу, импрегнировало всѣ слои мусульманскаго общества.
Крайне любопытные съ психіатрической точки зрѣнія экземпляры подчасъ представляютъ собою эти странники, съ перваго взгляда не дающіе повода заподозрить въ нихъ ничего ненормальнаго, но легко обнаруживающіе патологическую основу своего поведенія, если внимательно приглядѣться къ нимъ. Большинство изъ нихъ странствуетъ въ силу того или другого внушенія, подсказаннаго пиромъ (наставникомъ) или ближайшимъ примѣромъ. Это большинство - неврастеники, съ ослабленной волей, съ явными признаками вырожденія. Они вамъ разскажутъ всѣ подробности своего путешествія, встрѣчи, приключенія, пройденныя мѣста, но цѣль ихъ странствованія остается и для нихъ и для васъ непонятной или по крайней мѣрѣ недостаточно мотивированной. Другихъ выгнала изъ родного гнѣзда какая-нибудь домашняя непріятность, утрата, неудача, вырвавшая изъ обычнаго настроенія духа, наконецъ тоска, томительная жажда видѣть новыя мѣста, новыхъ людей.
Они въ своихъ блужданіяхъ по свѣту также могутъ обмануть наблюдателя видимою цѣлесообразностью и логичностью своего поведенія, но при распросахъ проявятъ большее вниманіе къ одной категоріи явленій, нежели къ остальнымъ, одинъ останавливается на словахъ и поученіяхъ посѣщавшихся наставниковъ, рѣшительно не умѣя отвѣтить на другіе вопросы, находящіеся въ связи съ его странствованіями, другого поглощаетъ всецѣло внѣшняя жизнь, безъ воякаго отношенія къ его собственной личности, безъ выводовъ и заключеній о видѣнномъ, третьяго ничто не занимаетъ, ничто не волнуетъ, и онъ проходя по свѣту, не выноситъ изъ него никакихъ впечатлѣній.
__________________ Амбулантный автоматизм ___________________
Вы можете наблюдать у такихъ субъектовъ частичную амнезію, при ясной памяти относительно остальныхъ явленій и событій или же полную амнезію безъ всякихъ воспоминаній о прошедшемъ. Тутъ вы имѣете дѣло съ истерическимъ амбулантнымъ автоматизмомъ, который подтверждается или разстройствами чувствительности, измѣненіями рефлексовъ или явными признаками истерическаго темперамента. Встрѣчаются между ними и такіе, что удивляютъ васъ странностью, непослѣдовательноетью, безцѣльностью., а иногда и полнымъ безмысліемъ своихъ поступкоітц вызывающихъ снисходительную улыбку прохожихъ, но для психіатра не оставляющихъ сомнѣнія въ эпилептической формѣ ихъ амбулантнаго автоматизма, при которомъ не сохраняется ни воспоминаній о совершенномъ, ни побужденій къ нему.
Наконецъ попадаются и лица, которыя могли бы послужить убѣдительными образцами сложнаго автоматизма, вызваннаго злоупотребленіемъ ядами интеллекта, какъ-то: опіумомъ, гашишемъ, бузою. Такимъ образомъ вдоль и поперекъ искрещивались страны ислама тысячами и тысячами странниковъ, безсознательно олѣдовавшихъ влеченію къ перемѣнѣ мѣста. То же стремленіе проявляется и въ путешествіяхъ въ Мекку, Кербелу, къ могиламъ святыхъ и во множество другихъ мѣстъ поклоненія, куда со всѣхъ концовъ направляются странники, не столько одушевленные религіознымъ чувствомъ, сколько подталкиваемые традиціей, безсознательнымъ подражаніемъ и восполняющимъ интеллектуальный квіэтизмъ влеченіемъ къ автоматической дѣятельности, а также психической дегенераціей.
Кромѣ перечисленныхъ психопатологическихъ чертъ дервишества нужно упомянуть сще о присущихъ ему явленіяхъ разстройства воли. Послѣдняя чаще оказывается ослабленной.
Дервишъ сплошь и рядомъ проявляетъ крайнее равнодушіе ко всему, что происходитъ вокругъ него: онъ живетъ какъ во снѣ, окружающіе его предметы и явленія какъ бы покрыты для него туманомъ, онъ утрачиваетъ способность хотѣть и сохраняетъ лишь недостаточно опредѣленныя желанія, не переходящія въ дѣйствіе. Такое состояніе встрѣчается еще у опіофаговъ, къ числу которыхъ во многихъ олучаяхъ его и слѣдуетъ отнести. Но главнѣйшая причина его безволія лежитъ конечно въ тѣхъ гипнотическихъ пріемахъ, которымъ онъ подвергался въ подготовительный періодъ своего искуса. Воспитываясь на авторитетѣ учителя, регламентировавшаго каждый его шагъ, каждую его мысль, искусственно ставя не только свое поведеніе, но и самыя чувства и идеи, его порождающія, въ распоряліеніе чужой воли, дервишъ достигаетъ наконецъ такого состоянія общаго пониженія сенсоріума, гдѣ почти нѣтъ мѣста эмоціямъ, гдѣ всѣ способности подавлены, гдѣ жизненная дѣятельность напоминаетъ сонъ, гдѣ наконецъ она граничитъ съ меланхоліей и слабоуміемъ.
Въ отдѣльныхъ рѣзкихъ случаяхъ дѣло доходитъ до сумеречнаго разстройства сознанія, гдѣ представленія оказываются смутными, понятія о времени и пространствѣ, а равно и о соботвенномъ "я" неясными: перцепціи окружающихъ явленій уничтожена. Остается только дѣятельность психомоторной области, которая подъ вліяніемъ самовозникающихъ (галлюцинаторныхъ) раздраженій можетъ принимать такое направленіе и выражаться такими поступками, въ которыхъ самъ виновникъ не умѣетъ дать отчета.
Итакъ, резюмируя все сказанное, можно утверждать, что дервишъ, благодаря искусственной искалѣченности его психической сферы, достигаетъ въ концѣ избраннаго «пути къ возсоединенію» состоянія близкаго къ слабоумію или меланхолическому помѣшательству. Приведенные нами патологическіе симптомы составляютъ характеристическую особенность этихъ двухъ формъ душевнаго еостоянія. Первая легче постигаетъ лицъ до извѣстной степени ограниченныхъ нравственно и интеллектуально, не обладающихъ достаточнымъ запасомъ впечатлѣній, достаточнымъ навыкомъ дѣлать изъ нихъ выводы и заключенія. Вторая наоборотъ болѣе угрожаетъ тѣмъ, кто при наличности умственныхъ способностей и нормальномъ нравственномъ уровнѣ, не имѣетъ достаточно крѣпкой конституціи, чтобы противостать болѣзнетворному вліянію воспитательныхъ пріемовъ и экстатическихъ упражненій суфической школы.
Г Л А В А VII
Примѣры нарушеннаго душевнаго равновѣсія въ суфизмѣ. Халладжъ. Сохраверди. Ель-Араби. Джелальеддинъ Руми.
До сихъ поръ мы говорили о дервишествѣ среднихъ степеней - самомъ многочисленномъ и заурядномъ классѣ суфической школы. На высшей ступени дервишества предполагается, что суфий вполнѣ достигъ «знанія». То, что раныне казалось траноцендентнымъ, теперь пріобрѣтаетъ для него характеръ субъективной увѣренности. Онъ нашелъ Бога въ самомъ себѣ, онъ знаетъ, что составляетъ часть божества. Его собственное "я" и божество отнынѣ для него тождество.
По опредѣленію такого авторитета, какъ ель-Газзали:
«суфии высшихъ степеней составляютъ категорію умовъ, превзошедшихъ душевное состояніе аhwal и makamat (экстазъ), для нихъ всякое пониманіе по отношенію ко всему, что не Богъ, закрыто, такъ что они находятся внѣ самихъ себя, не узнаютъ собственныхъ душевныхъ состояній и въ чувственномъ помраченіи погружаются въ океанъ богосозерцанія (schohut). Это состояніе суфіи имѣютъ обыкновеніе опредѣлять выраженіемъ 'фана есть нирвана', т.е. уничтоженіе, исчезновеніе. Кто хоть однажды находился внѣ самосознанія, поясняютъ суфіи, тотъ еще меньше сознаетъ, что онъ находился внѣ его. Такъ погруженный въ разсматриваніе созерцаемаго одинаково не способенъ къ разсматриванію самого зрѣнія, т.е. какъ зрительнаго аппарата, такъ и сердца, создающаго ему это наслажденіе. Въ этомъ состояніи суфіи уподобляютъ душу чистой зеркальной поверхности, которая сама по себѣ не имѣетъ никакого цвѣта, но отражаетъ краски возникающихъ въ ней образовъ.
Таковъ и хрусталь, ибо цвѣтъ его тотъ же, что и предмета, на которомъ онъ стоитъ, или жидкости, которая въ него налита. Самъ по себѣ онъ безцвѣтенъ, но обладаетъ свойствомъ отражать другіе образы и краски.
Подобное душевное состояніе, учитъ суфизмъ, возникаетъ какъ въ отношеніи созданной твари, такъ и къ самому Творцу, но въ послѣднемъ только случаѣ, оно, какъ сверканіе молнии, не имѣетъ ни постоянства, ни длительности. Если бы подобное душевное состояніе продолжалось долго, то человѣческая природа не выдержала бы его, согнулась бы подъ непреодолимымъ впечатлѣніемъ и кончила бы гибелью».
Еще точнѣе опредѣляетъ это состояніе сознанія извѣстный въ суфизмѣ подъ прозвищемъ "безумнаго" Локманъ изъ Серахса (XI в.):
«Теперь я не знаю, кто я -
я не рабъ истины (Господа), такъ что же я такое?
Мое рабство исчезло, но не осталось и свободы,
въ сердцѣ нѣтъ ни капли печали и радости,
я сталъ безъ качествъ и не лишился ихъ.
я познавшій, но не владѣю познаніемъ,
я не знаю, ты-ли я, и я-ли ты,
я исчезъ въ тебѣ и двойственность пропала»
(В. Жуковскій, "Человѣкъ и познаніе персидскихъ мистиковъ", Рѣчь, читанная въ Университетскомъ собраніи)
"Сущность (бытія) составляетъ рай (говоритъ другой мистикъ, Махмудъ Шебистери),
возможность (бытія) уподобляется аду,
а понятія 'я' и 'ты', находящіяся между (двумя первыми)
походятъ на барзахъ (пограничная черта между раемъ и адомъ).
Подъ каждымъ атомомъ скрывается, какъ подъ завѣсой,
веселящая душу красота ліца душеньки
и когда эта завѣса откроется предъ тобой,
то не останется уже понятій ни о религіи, ни о религіозной сектѣ.
Всѣ понятія о шаріатѣ возникаютъ вслѣдствіе (разграниченія понятій) 'я' и 'ты',
(привѣшенныхъ) на нить твоей души и тѣла,
но когда отложишь понятія 'я' и 'ты', (то все равно),
что мечеть, что синагога, что христіанскій храмъ, что индійская (dewah)"
(И. Холмогоровъ, I.с.)
Это смѣшанное чувство неизъяснимой радости и безмятежнаго покоя, въ которомъ замираютъ всѣ стремленія къ идеалу, всѣ усилія, направленныя къ усовершенотвованіямъ личности, оловомъ всѣ тревожные вопрооы жизни, даже всякое выраженіе воли, извѣстно у мистиковъ подъ именемъ исчезновенія личности. Вотъ какъ выражается свойственный ему индифферентизмъ въ одной изъ газелей Шемсуддина Хафиза:
«Ступай отшельникъ и не зови меня въ рай:
самъ Богъ еще въ вѣчности не создалъ меня для него.
Не посѣявшій ни единаго зерна на пути исчезновенія, на пути Божіемъ,
также и не соберетъ ни единаго зерна въ житницу безсмертія.
Оставь себѣ чотки, публичныя мѣста молитвы, путь умерщвленія и добродѣтели,
я же не брошу ни кабачка, ни пояса невѣрныхъ, ни дороги ведущей къ христіанской обители и еврейской синагогѣ.
Не мѣшай предаваться излишествамъ вина, ты, блещущій сіяніемъ чистоты суфій,
потому что Мудрый въ вѣчности вымѣсилъ нашу грязь изъ чистаго прозрачнаго вина.
Добродѣтельный суфій! Тотъ, кто какъ я, закладываетъ свое рубище въ кабачкѣ,
чтобъ уплатить по счету, никогда не будетъ въ числѣ обитателей рая.
Блаженство моего пребыванія восхитительно, и полныя уста очаровательницы
предназначаются не для того, кто упускаетъ изъ рукъ платье возлюбленной.
Хафизъ, если Богъ вознесетъ тебя подъ покровительство своей благости,
не безпокойся объ огорченіяхъ ада, равно какъ и о радостяхъ рая»".
(И.Н. Холмогоровъ, "Ученыя записки Имп. Казанскаго университета", 1865, т. I, Tholuck, chap. VIII, р. 311 - 312)
Лучшіе психологи нашего времени ставятъ это состояніе сознанія не выше и не ниже личности, но внѣ ея, объясняя его результатомъ полнаго захвата всей духовной дѣятельности одною идеею, которая по своей крайней отвлеченности и отсутствію опредѣленныхъ границъ исключаетъ всякое индивидуальное чувство.
(Т. Ribot, "Les maladies de la personalite", Paris, 1885, р. 134 - 135)
Непрочность и кратковременность этого состоянія сознанія зависитъ отъ того, что самое обыкновенное ощущеніе способно нарушить иллюзію. Однако благодаря подготовительному періоду къ нему и вырабатываемой подъ вліяніемъ упражненій привычкѣ, личность, отдающаяся такому квіэтическому состоянію, подвергается очень рѣзкому измѣненію. Не разсѣкая міра на "я" и "не я", суфий постепенно и невольно охватывается патологическимъ чувствомъ горделивости, которое подсказываетъ ему презрительное отношеніе ко всѣмъ окружающимъ, въ этомъ состояніи сознанія онъ не видитъ надобности въ почитаніи пророковъ, даже считаетъ ихъ гораздо ниже себя, перестаетъ устанавливать разницу между добромъ и зломъ, такъ какъ съ его точки зрѣнія всѣ антимоніи и противоположности растворяются въ единственномъ фактѣ его внутренняго существованія, и вступаетъ съ божествомъ въ отношенія, отличающіяся совершенно патологическою фамильярностью. Чаще всего у суфіевъ хватаетъ благоразумія скрыть отъ остального міра это ненормальное измѣненіе личности.
Подъ предлогомъ тайны, которой придается особенная важность и за обнаруженіе которой суфизмъ угрожаетъ тягчайшими послѣдствіями, скрывается въ сущности обычная для меланхоліи и паранойи диссимуляція или стремленіе казаться здоровымъ, чтобы избѣгнуть нареканій и преслѣдованій со стороны непосвяшенныхъ. И все же отъ времени до времени суфизмъ проговаривается настолько ясно, что вполнѣ обличаетъ патологическую природу своихъ представителей, отъ которыхъ не смѣлъ отречься ужъ по одному тому, что считаетъ ихъ образцами суфическаго совершенства.
Къ числу этихъ немногихъ избранныхъ, достигшихъ высшихъ степеней ученія, суфизмъ относитъ преимущественно основателей дервишескихъ орденовъ, а также мюршидовъ. На четвертой степени (лагутъ - божество) суфій признается слившимся съ Богомъ.
«Съ глазъ и души его сорвано теперь покрывало и предъ нимъ лицомъ къ лицу предстоитъ сущность не только всѣхъ вещей въ природѣ, но и самаго Бога. Теперь онъ по опыту видитъ и знаетъ, въ чемъ сущность божества, что онъ есть все, что самъ онъ - Богъ, что ему наконецъ должно воздавать божескую честь. Теперь слово его становится божественнымъ словомъ, его повелѣніе повелѣніемъ божіимъ" (П. Поздневъ, I.с. по Малькольму, Джону Брауну и Баденштедту)
Разумѣется, эта безумная претензія не объявляется громогласно толпѣ, а тщательно оберегается въ формѣ величайшей и строжайшей тайны среди ограниченнаго числа избранниковъ и, благодаря сопровождающей ее абуліи, безволія, въ огромномъ большинствѣ случаевъ не влечетъ за собой активнаго примѣнения.
Тѣмъ не менѣе, это патологическое извращеніе личности, сопутствуемое нерѣдко галлюцинаторнымъ бредомъ, приводитъ иногда суфіевъ къ скандализирующимъ разоблаченіямъ.
«Одинъ суфій, говоритъ Ага-Магометъ Али, намъ разсказываетъ, какъ однажды, будучи пьянымъ (т.е. опьяненнымъ божественной любовью), онъ видѣлъ Бога имѣвшаго внѣшность человѣка одѣтаго въ платье, съ заплетенными волосами и сбившимся на сторону головнымъ уборомъ. Я хлопнулъ его по плечу, пишетъ онъ, и крикнулъ ему: по истинѣ твоего единства я призналъ тебя и если ты примешь сотни другихъ формъ, онѣ все не не скроютъ тебя отъ моихъ взоровъ».
(Малькольмъ, "Histoir de la Perse", Раris, 1821, т. IV, traduit de l'Anglais)
_____________________ ХАЛЛАДЖ ___________________________
Но кромѣ того, въ исторіи суфизма отмѣчена личность, не только не удовольствовавшаяся внутреннимъ сознаніемъ своей божественности, но и открыто проповѣдывавшая свое тождество съ Богомъ и сильно скомпроментировавшая этимъ все ученіе суфіевъ. Мы говоримъ о Хусейнѣ ибнъ Мансурѣ, доказавшимъ воочію всю неизбѣжность безумія, ожидающаго суфія на выбранномъ имъ пути.
Хусейнъ ибнъ Мансуръ по прозванію Халладжъ (ткачъ) жилъ и училъ во второй половинѣ III вѣка гиджры (ум. 309 Г. = 921 по Р.X.). Одни утверждаютъ, что онъ родомъ изъ Нишапура въ Хоросанѣ, другіе - изъ Мерва, третьи - изъ Галькани, четвертые - изъ Реи, но достовѣрнѣе, что онъ родился въ Лейдѣ, а воспитывался въ Иракѣ, во всякомъ случаѣ происхожденіемъ персъ, дѣдъ его былъ еще магомъ, страстно преданнымъ старому персидскому культу. Его жизнь въ описаніяхъ историковъ, принадлежавшихъ къ двумъ противоположнымъ лагерямъ - суннѣ и шіизму, до такой степени несообразна, что годится лишь для доказательства крайняго субъективизма, господствовавшаго въ тогдашней арабско-персидокой исторической наукѣ.
Сунниты утверждали, что Халладжъ былъ чародѣй, производившій свои изумительныя чудеса при помощи дьявола. Простирая пустую руку въ воздухѣ, онъ розсыпалъ по произволу то мускусъ, то золото, читалъ съ поразительною точностью чужія мысли, въ зимнюю пору кормилъ народъ до того свѣжими плодами, будто они были только что сорваны.
Ибн ель-Недимъ, ссылаясь на письмо Хусейна бенъ Ахмедъ бенъ Тахира, называетъ его лживымъ скоморохомъ, вырядившимся въ чужія фразы и претендовавшимъ на обладаніе всѣми науками. Онъ признает въ немъ лишь небольшое знакомство съ алхиміей а въ остальномъ считаетъ невѣжественнымъ, но отважнымъ нахаломъ, помышлявшимъ лишь о сверженіи троновъ и заслужившимъ отъ современниковъ прозвище еІ-МеІаhije (шут).
Современникъ Халладжа, Абу Хасанъ б. Хасанъ нашелъ его совершенно несвѣдующимъ въ коранѣ и преданіяхъ; Али бенъ Иса упрекнулъ его въ отсутствіи филологической подготовки, что не мѣшало однако Халладжу написать до 43 сочиненій, а многочисленныя проповѣди, которыя онъ произносилъ, странствуя по всему Ираку, собирали вокругъ него тысячами слушателей. (Наmmer-Purgstal, I.с.)
Біографическія свѣдѣнія о Халладжѣ представляютъ такую густую сѣть лжи и суевѣрія съ правдой и мелкими фактическими подробностями, что разобраться въ ней довольно трудно. Возьмемъ для примѣра эпизодъ его арестованія и суда. По нѣкоторымъ суннитскимъ источникамъ, способъ при помощи котораго Халладжъ былъ схваченъ, сопровождался слѣдующими обстоятельствами. Старшина города Суса, проходя по предмѣстью, замѣтилъ на улицѣ женщину, ссорившуюся съ какимъ-то арабомъ и угрожавшую пожаловаться на него. Арабъ крикнулъ: "хватайте ее". Старшина приказалъ взять ее и доставить къ нему на домъ, гдѣ и произвелъ допросъ. Она показала, что въ ея домѣ поселился человѣкъ, называющій себя Халладжемъ. Днемъ и ночью къ нему собирается народъ и ведутся какія-то тайныя собесѣдованія. Старшина окружилъ домъ и въ немъ нашли сѣдовласаго, сѣдобородаго мужа, котораго и взяли со всѣмъ его имуществомъ, состоявшимъ изъ одежды, книгъ и нѣкотораго количества мускуса, амбры и шафрана. Когда его перевели въ домъ намѣстника, извѣстіе объ этомъ быстро распространилось по окрестностямъ, и народъ отовсюду стекался, чтобъ посмотрѣть на пойманнаго. Сынъ старшины спросилъ его: "ты Халладжъ?", тотъ сталъ запираться. Тутъ одинъ изъ сусскихъ горожанъ призналъ его по глубокому рубцу на головѣ. Подкупленный слуга Халладжа подтвердилъ это показаніе. Халладжа заключили въ Багдадскую тюрьму. На первыхъ же допросахъ его приверженцы показали, что считаютъ его Богомъ, такъ какъ видѣли, что онъ воскрешалъ мертвыхъ. Самъ онъ однако отрицалъ это.
"Да хранитъ меня Богъ, говорилъ онъ, ставить себя наравнѣ съ Нимъ или считать себя Его пророкомъ." Хитро задаваемымивопросами судьи разсчитывали получить отъ него показанія, которыя обличили бы его въ ереси. Однако разставляемыя ему ловушки не имѣли успѣха. Придрались наконецъ къ одному мѣсту въ его сочиненіяхъ, гдѣ онъ предлагаетъ послѣдователямъ, не имѣющимъ возможности совершить паломничество въ Мекку (хаджъ), замѣнить его особымъ способомъ благотворенія, оставаясь въ предѣлахъ своего дома. Халладжъ ссылался при этомъ на мнѣніе Хассана изъ Басры. Кади сталъ обличать его во лжи и въ пылу спора назвалъ невѣрнымъ. Визирь ухватился за выраженіе судьи и потребовалъ отъ него смертнаго приговора тому, кто заслужилъ это названіе. Напрасно добросовѣстный кади отговаривался, что подъ словомъ невѣрный подразумѣвался не еретикъ, а лишь заблуждающійся: визирь настоялъ на своемъ, и совѣтъ, состоявшій изъ богослововъ и судей, малодушно подписалъ Халладжу смертный приговоръ.
По свидѣтельствамъ же шіитовъ и суфіевъ весь мусульманскій міръ пораженъ былъ чудесами, совершаемыми Халладжемъ. Одно уже волшебное вліяніе его на народъ составляло чудо. Однажды совершая паломничество въ Мекку въ сопровожденіи нѣсколькихъ сотенъ послѣдователей, онъ въ пустынѣ, при полномъ истощеніи провіанта накормилъ всю эту огромную толпу въ 400 человѣкъ жаренымъ ягненкомъ и двумя хлѣбами, которые каждый извлекъ изъ своей спины, когда ея касаласъ рука Халладжа. Будучи приведенъ въ темницу въ Багдадѣ, онъ освободилъ изъ нея до 600 заключенныхъ, при чемъ отъ перваго мановенія руки его спали оковы, а отъ второго растворились двери. «Зачѣмъ не уходишь самъ? - спросили его. - Я обладаю тайной, - отвѣчалъ онъ, - которую могу сообщить только умѣющему беречь ее». Когда его вели на эшафотъ, огромныя толпы народа стекались къ нему. Халладжъ, обводя взоромъ толпы, восклицалъ: «Богъ, богъ, я - богъ».
___________________________________
ЧАСТЬ 7. К ЧАСТИ 8: http://hojja-nusreddin.livejournal.com/2554774.html
___________________________________
«Онанизмъ прежде всего уничтожаетъ эстетическое идеальное влеченіе къ другому полу», говоритъ Крафт-Эбинг, а при наличности наслѣдственнаго расположенія къ психопатологическимъ формамъ или предрасположеніи къ нимъ, вызванномъ искусственнымъ путемъ, онъ легко можетъ послужить толчкомъ къ проявленію того или другого полового психоза. Характеристическими чертами психозовъ у онанистовъ Крафт-Эбинг считаетъ обиліе галюцинацій и иллюзій, очень легко возникающихъ, угрюмое настроеніе, причудливую ассоціацію идей, наклонность къ мистицизму и къ экзальтаціи, гипохондрическое и меланхолическое душевное угнетеніе и наконецъ нелѣпыя безумныя идеи насильственнаго демономаническаго характера.
Конечно было бы ошибочно придавать разбираемой порочной привычкѣ слишкомъ болыное значеніе, какъ этіологическому моменту въ психопатологіи исламитскихъ народовъ, однако совершенно игнорировать ея вліяніе на народную психику значило бы впасть въ противоположную крайность. Половая сторона жизни восточныхъ народовъ дастъ слишкомъ много уклоненій и извращеній, чтобъ не очитаться съ нею и не видѣть въ ней одного изъ важныхъ условій образованія народнаго темперамента. Она же во всѣ времена исторіи играла не послѣднюю роль въ соціальной и политической жизни восточныхъ гоеударетвъ, соединяя людей въ тайныя общества, то прикрывавшіяся религіозными ученіями, то преслѣдовавшія соціальныя реформы, а въ сущности огранйчивавшіяся удовлетвореніемъ своихъ вожделѣній. Стоитъ вспомнить Манеса, аль-Моканну, измаелитовъ и др. Половыя аномаліи извращенія Востока перешли, какъ извѣстно и на западъ, заразивъ древнюю Грецию и Римъ своими порочными влеченіями.
Весьма естественно, что въ дервишествѣ, какъ тайномъ ученіи, въ основѣ котораго лежитъ искусственное нарушеніе психическаго равновѣсія, болѣзненныя аномаліи половаго чувства нашли исключительную почву для расцвѣта въ самыхъ уродливыхі) формахъ. Мы встрѣчаемъ здѣсь на каждомъ шагу явленія, которыя никогда не были знакомы европейской цивилизаціи въ періодѣ ея роста и которыя выступили въ ней лишь въ послѣднее время, какъ грозные признаки наступающаго вырожденія.
Самымъ тонкимъ выразителемъ этихъ психо-половыхъ аномалій въ суфизмѣ является лучшій его представитель поэтъ Саади:
«Посмотри, какъ разсердился на меня этотъ ангелъ»,
- восклицаетъ онъ съ искреннею наивностью яраго мазохиста и урнинга (педераста - Х.Н.) -
«взгляни на эти сладкія нахмуренныя брови.
У арабовъ есть пословица: побои отъ милаго равняются изюму.
Съѣсть отъ тебя тычекъ въ зубы слаще,
чѣмъ есть хлѣбъ изъ собственныхъ рукъ».
("Гюлистанъ", Саади Ширази, Пер. И. Холмогоровъ, М., 1882 г., стр. 232 и слѣд.)
Въ другомъ разсказѣ Саади дѣлится съ читателемъ своими воспоминаніями полового психопата:
«Въ первой молодости, какъ это случается и какъ ты читатель самъ знаешь,
я сильно полюбилъ одного юношу за его чудный голосъ и прекрасное лицо».
Но вотъ поэту пришлось разстаться съ юношей, разлука съ нимъ оказалась тяжелѣе, чѣмъ поэтъ ожидалъ и онъ взываетъ къ нему:
«Вернись, мой другъ, убей меня, умереть, предъ тобой
мнѣ пріятнѣе, чѣмъ влачить жизнь безъ тебя!».
Однако проходитъ время. Юноша возвращается возмужалымъ:
«красота Іосифа потерпѣла изъянъ,
яблочко на подбородкѣ усѣялось пухомъ, словно пылью,
его прелести понесли ущербъ».
Непостоянный и легкомысленный поэтъ по возвращеніи странника встрѣчаетъ его холодной усмѣшкой:
«Пожелтѣлъ листъ твоей свѣжей весны,
не готовь свой горшокъ, - нашь огонь ужъ поостылъ.
Что ты расхаживаешь гордо и чванно,
воображая себя попрежнему красивымъ.
Ступай-ка лучше къ тому, кто ищетъ тебя
и расточай нѣжности передъ тѣмъ, кто захочетъ купить тебя...
За годъ передъ этимъ ты уходилъ, какъ дикая серна,
а нынѣ возвращаешься какъ усатый барсъ,
но Саади нравится свѣжесть въ чертахъ лица,
а не косматыя щетины».
Мы видимъ здѣсь зарождение любовной связи, пылъ страсти, мечтательность влюбленнаго, цинизмъ измѣны, но ни самъ поэтъ, ни его читатель какъ бы и не подозрѣваютъ всей каррикатурности чувства, разбивающагося при первыхъ признакахъ прорастающей бороды у возлюбленнаго. Однако въ силу спроса возникаетъ и предложеніе, активное мужелюбіе породило и пассивную его форму т.е. феминацію съ ея неизбѣжнымъ тяготѣніемъ къ женственности, къ женскимъ наклонностямъ и качествамъ, какъ-то: тщеславію, кокетству, страсти къ нарядамъ.
«Спросили одного багдадца, говоритъ Саади,
что онъ скажетъ на счетъ красивыхъ отроковъ?
Онъ отвѣчалъ: нѣтъ въ нихъ добра,
ибо пока они красивы - они неприступны,
а когда войдутъ въ лѣта, тогда
начинаютъ ласкаться и втираться въ дружбу».
...
«Безбородые, когда они красивы,
говорятъ всегда дерзко и принимаютъ грубый тонъ,
но съ появленіемъ бороды, когда ихъ проклинаютъ,
они втираются въ дружбу и ищутъ любви»
(Гюлистанъ, I.с.)
Кромѣ сексуальныхъ аномалій въ сферѣ чувствованій у дервиша можно замѣтить еще извѣстную степень психической анэстезіи, особенно обнаруживающуюся въ области религіозныхъ и нравственныхъ воззрѣній. Религію онъ отвергаетъ, правила морали считаетъ лишними, обязанности въ отношеніи общества игнорируетъ. Къ страданіямъ и радостямъ ближняго остается равнодушнымъ. Ничто не занимаетъ его внѣ экстаза. «Онъ не заботится ни о себѣ, ни о другихъ».
Замѣчательно, что этотъ нравственный недочетъ въ чувствованіяхъ высшаго порядка составляетъ въ дервишествѣ самое раннее и общераспространенное явленіе, которое указываетъ на нарушенное отправленіе психическаго органа. Такія чувства, какъ религіозное, альтруистическое и соціальное предполагаютъ тончайшую мозговую организацію, а такъ какъ въ процессѣ диссолюціи распаденіе начинается сверху внизъ, то и функція психическаго органа нарушается прежде всего въ наиболѣе сложныхъ своихъ отправленіяхъ.
Въ сферѣ представленій у дервиша можно наблюдать нѣкоторую медленность въ ихъ смѣнѣ, что свойственно обыкновенно состоянію психической слабости. При нормальной дѣятельности психическаго органа представленія не остаются подолгу въ сознаніи, хотя бы воля и удерживала ихъ: они быстро смѣняются одно другимъ, одно другимъ вытѣсняются. При упражненіяхъ воли задерживать конкретныя представленія, какъ это бываетъ при искусственныхъ экстазахъ, представленія остаются въ сознаніи съ настойчивостью и напряженностью, которыя легко могутъ придать имъ патологическій характеръ навязчивыхъ идей.
Къ состоянію безучастія, о которомъ мы говорили выше, присоединяется у дервиша душевное настроеніе, побуждающее его считать себя выше остальныхъ людей. Повышенное самосознаніе въ смыслѣ чувствованія себя «сверхъ-человѣкомъ» послѣдовательно порождаетъ эгоистическое отношеніе къ окружающимъ, отчужденіе къ нимъ, гордую изолированность, а затѣмъ и ненависть во всякому долгу, ко всякимъ системамъ нравственности. Отсюда исходитъ положеніе ницшеизма - этого обновленнаго суфизма: «нѣтъ истины - все дозволено». Самъ Ницше слѣдующимъ образомъ обрисовываетъ свое душевное состояніе:
«Слышишь - и не ищешь, берешь - и не справляешься, кто даетъ, мысль, какъ мнѣніе въ силу какой-то необходимости безпрепятственно облекается въ форму, мнѣ никогда не приходилось выбирать...
Все происходитъ въ высшей степени непроизвольно, какъ бы въ вихрѣ чувства свободы, вдали отъ условности, власти и божества».
Чувства высокомѣрія, гордости, замкнутости, порождаемыя искусственными упражненіями въ экстазѣ совершенно аналогичны возникновению того же самочувствія подъ вліяніемъ экстазогенныхъ ядовъ (гашишъ и др.). Для экстатика-суфия ближайшее объясненіе такого ощущенія лежитъ повидимому въ сознаніи достигнутой цѣли сліянія съ божествомъ и познанія истины. Между тѣмъ возникшія самороднымъ путемъ, т.е. не вызванныя логическою послѣдовательностью, эти чувства вносятъ измѣненія въ области сознанія, гдѣ личность постепенно преобразуясь, можетъ дойти до полнаго своего превращенія. И въ исторіи исламитскаго мистициза мы встрѣчаемся на каждомъ шагу съ этими преобразованными личностями, которыя съ достаточною убѣдительностью для своихъ послѣдователей, считаютъ себя то ангелами, то божіими избранниками, то наконецъ самимъ богомъ.
Таковы, наприм.:
- Моканна, называвшій себя божіимъ аватарой;
- Бабекъ, утверждавшій, что душа нѣкоего славнаго царя и законодателя перешла въ него, отчего онъ сталъ звать себя "бод", т.е. вѣроятно буддой;
- Халладжъ, вѣрившій въ то, что онъ - истина, т.е. Богъ;
- Абу Язидъ Бестами, вмѣсто обычной формулы «Хвала Богу», произносившій: «Хвала мнѣ»;
- суфий, шейхъ Харакани и египетскій халифъ Хакимъ, выдававшіе себя за воплощеніе божества;
- и множество другихъ, о которыхъ будетъ сказано въ другомъ мѣстѣ.
Обращаясь къ двигательной сторонѣ душевной жизни у дервиша, т.е. къ его влеченіямъ и волевымъ стремленіямъ, мы и въ этой сферѣ замѣчаемъ рѣзкія измѣненія. Аномаліи полового чувства властно требуютъ себѣ удовлетворенія и порождаютъ въ субъектѣ ненормальныя стремленія, задержать которыя ослабленная воля оказывается безеильной. Такъ усиленіе полового влеченія доводитъ его нерѣдко до грубѣйшихъ половыхъ преступленій, по своей пароксизмальной формѣ близко напоминающихъ паралитическое слабоуміе. И суфизмъ смотритъ на эти патологическіе порывы крайне снисходительно.
«Какой-то дервишъ былъ уличенъ въ гнусномъ поступкѣ, говоритъ Саади,
и кромѣ того, что надъ нимъ тяготѣло посрамленіе, его слѣдовало побить камнями.
'О правовѣрные, вскричалъ онъ, у меня нѣтъ денегъ на покупку жены,
да нѣтъ и силъ преодолѣть похоть. Ну чтожъ мнѣ, дѣлать?
Исламъ не допускаетъ монашества'.»
...
«Въ числѣ причинъ довольства богачей, поясняетъ поэтъ въ оправданіе такихъ поступковъ,
есть и то, что они каждую ночь имѣютъ при себѣ кумира-супругу,
а днемъ красиваго юношу, которому завидуетъ заря
и предъ стройнымъ станомъ котораго краснѣетъ отъ стыда прямой кипарисъ...
Кому даны свѣжіе финики, тому незачѣмъ сбивать камнями съ дерева кисти,
а голодный песъ, нашедши мясо, не спрашиваетъ - чье оно?»
(Гюлистанъ, I.с.)
Но кромѣ аномалій полового влеченія и связанныхъ съ ними поступковъ, носящихъ мимовольный характеръ, можно наблюдать у дервиша и другія формы импульсивныхъ дѣйствій, органическіе мотивы которыхъ лежатъ или въ унаслѣдованныхъ чувствованіяхъ или въ пріобрѣтенныхъ подъ вліяніемъ соціальныхъ условій привычкахъ. Таковы, напр., злоупотребленія опіумомъ, гашишемъ, экстатическими упражненіями.
_________________ Склонность къ странствованіямъ _____________________
Сюда же нужно отнести и общераспространенную среди дервишества склонность къ странствованіямъ. Послѣдняя заелуживаетъ, особеннаго вниманія, такъ какъ она доходитъ здѣсь до размѣровъ какого-то повальнаго психоза. Можно подумать, что бѣдность мысли, односторонняя работа психическаго органа, отличающая интеллектъ дервиша, восполняются движеніемъ, связаннымъ съ постоянною перемѣною мѣста, какъ-бы находя въ немъ извѣстный эквивалентъ. Страсть къ скитанію и бродяжничеству у дервишей ведетъ свое начало въ историческомъ отношеніи съ очень отдаленныхъ временъ, и вѣроятно составляетъ черту, унаслѣдованную отъ нищенствовавшаго монашества буддистовъ. Она имѣла, да и въ настоящее время далеко еще не утратила, своего значенія для пропаганды дервишескаго ученія.
Сири ас-Сакати (ум. 253/867), первый учитель въ Багдадѣ, учивший о сосуществованіи съ Богомъ (см. выше), является въ то же время и самымъ яркимъ представителемъ амбулантнаго психоза дервишей. Его мышечная неутомимость превышала всякую мѣру, и очень краснорѣчиво подтверждаетъ существующую гипотезу, по которой автоматическое сокращеніе мускульной ткани во много разъ больше дѣятельности произвольной. Если вѣрить Джонейду, Сири ас-Сакати за все время своей 70-ти лѣтней жизни никогда не пользовался отдыхомъ въ постели. Знаменитый племянникъ свидѣтельствуетъ, что никогда не видѣлъ своего дядю лежащимъ, кромѣ какъ на смертномъ одрѣ (Hammer-Purgstal, т. IV, s. 217 - 218).
Въ началѣ каждой весны онъ имѣлъ обыкновеніе напоминать своимъ ученикамъ: «весна пришла, деревья одѣлись въ листву, пришла пора и для вашего странствования». Ибрагимъ ибнъ Ахмедъ ель Хаввасъ, по заявленію Газзали, никогда не оставался на одномъ мѣстѣ болѣе 40 дней и, какъ великій странникъ, считается патрономъ путешественниковъ. Страсть къ бродяжничеству поддерживается въ дервишествѣ издавна существующимъ обычаемъ - не ограничиваться школою одного какого либо учителя, а прослушать возможно большее число знаменитыхъ суфіевъ, не считаясь съ разбросанностью ихъ по лицу земли исламитскаго востока.
Въ исторіи суфизма можно встрѣтить немало лицъ, всю свою жизнь отдавшихъ странствованію по различнымъ аудиторіямъ.
Такъ напр., Шейхъ-Абу-Юсуфъ изъ Хомадана, основатель ордена «Ходжагонъ» и «Накшбенди» (440 - 535 Г.) успѣвшій совершить за свою, правда, довольно долгую жизнь, 38 пѣшихъ паломничествъ въ Мекку, преимущественно изъ предѣловъ Маверанагра, прослушалъ въ разное время до 213-ти шейховъ. Какой-нибудь обыватель Андалузіи въ поискахъ за истиной и недовольный познаніями почерпнутыми на родинѣ, прослышавъ о славѣ того или другого суфія въ Багдадѣ, Испагани, Самаркандѣ, не задумывался посѣтить эти мѣста, чтобъ взглянуть на знаменитаго мужа и послушать его бесѣды. Въ свою очередь и житель Бухары, Шаша (Ташкента) или Кашгара шелъ въ Дамаскъ, Каиръ и Румъ, чтобы вернувшись оттуда съ благословеніемъ того или другого шейха, основать на родинѣ школу его имени и собрать себѣ кучку послѣдователей. Каждый изъ послѣднихъ въ свою очередь по достиженіи извѣстной ступени мистическаго знанія, спѣшилъ услышать непосредственно изъ устъ знаменитыхъ учителей слова истины.
Кромѣ того всѣмъ извѣстенъ типъ странствующаго дервиша, составляющій неизбѣжную принадлежность всякихъ торжищъ, базаровъ и другихъ народныхъ сборищъ мусульманскаго востока. Одѣтый въ пестро-заплатанное рубище съ дервишеской шапкой изъ тигровой шкуры на головѣ, съ посохомъ (ручка котораго образуетъ слова: Ja Аlі) въ рукахъ, съ козловымъ рогомъ или нищенской чашкой изъ кокосоваго орѣха, подвязанной къ поясу, ходятъ эти бродяги изъ конца въ конецъ по всѣмъ странамъ и областямъ обширнаго мусульманскаго міра.
«Подъ небесами существуетъ кучка бродягъ,
(говоритъ поэтъ, принадлежавшій и самъ къ этому классу),
которыхъ можно назвать и ангелами и дикими звѣрями.
Ангелы непрестанно славословятъ Господа,
дикій же звѣрь далеко бѣжитъ отъ соприкосновенія съ человѣкомъ.
Они въ одно и то же время сила и безсиліе,
мудрость и безуміе, разумъ и опьяненіе.
То мирно сидя у себя въ углу, они штопаютъ свою хламиду,
то въ вдохновенныхъ пляскахъ бросаютъ ее въ пламя.
Нѣтъ у нихъ заботъ ни о себѣ, ни о другихъ
и ничто стороннее не вступаетъ въ ихъ святилище.
Ихъ разумъ затемненъ и пониманіе смутно,
и уши ихъ закрыты для совѣтовъ,
но чайка не гибнетъ среди волнъ
и саламандра не смущается жаромъ пламени.
Пусты руки у нихъ, но полны сердца (истиной)
и проходятъ они степи въ сторонѣ отъ каравановъ.
Эти словесные созерцатели живутъ вдали отъ мірскихъ взоровъ
и подъ хламидой дервиша не прячутъ пояса маговъ.
Подобно раковинѣ, въ которой заключается жемчугъ,
они живутъ въ самихъ себѣ, безразличные къ бушеванію моря»
(Saadi, "Воustan", Сh. III, р. 150 и слѣд., Раrіs, 1880)
Эта кучка бродягъ временъ Саади, разросшаяся впослѣдствіи въ огромную армію фанатическихъ изувѣровъ, наложила свое вліяніе на всю частную, общественную и политическую жизнь народовъ, исповѣдующихъ исламъ. Дервишество пропитало собою всю народную массу, импрегнировало всѣ слои мусульманскаго общества.
Крайне любопытные съ психіатрической точки зрѣнія экземпляры подчасъ представляютъ собою эти странники, съ перваго взгляда не дающіе повода заподозрить въ нихъ ничего ненормальнаго, но легко обнаруживающіе патологическую основу своего поведенія, если внимательно приглядѣться къ нимъ. Большинство изъ нихъ странствуетъ въ силу того или другого внушенія, подсказаннаго пиромъ (наставникомъ) или ближайшимъ примѣромъ. Это большинство - неврастеники, съ ослабленной волей, съ явными признаками вырожденія. Они вамъ разскажутъ всѣ подробности своего путешествія, встрѣчи, приключенія, пройденныя мѣста, но цѣль ихъ странствованія остается и для нихъ и для васъ непонятной или по крайней мѣрѣ недостаточно мотивированной. Другихъ выгнала изъ родного гнѣзда какая-нибудь домашняя непріятность, утрата, неудача, вырвавшая изъ обычнаго настроенія духа, наконецъ тоска, томительная жажда видѣть новыя мѣста, новыхъ людей.
Они въ своихъ блужданіяхъ по свѣту также могутъ обмануть наблюдателя видимою цѣлесообразностью и логичностью своего поведенія, но при распросахъ проявятъ большее вниманіе къ одной категоріи явленій, нежели къ остальнымъ, одинъ останавливается на словахъ и поученіяхъ посѣщавшихся наставниковъ, рѣшительно не умѣя отвѣтить на другіе вопросы, находящіеся въ связи съ его странствованіями, другого поглощаетъ всецѣло внѣшняя жизнь, безъ воякаго отношенія къ его собственной личности, безъ выводовъ и заключеній о видѣнномъ, третьяго ничто не занимаетъ, ничто не волнуетъ, и онъ проходя по свѣту, не выноситъ изъ него никакихъ впечатлѣній.
__________________ Амбулантный автоматизм ___________________
Вы можете наблюдать у такихъ субъектовъ частичную амнезію, при ясной памяти относительно остальныхъ явленій и событій или же полную амнезію безъ всякихъ воспоминаній о прошедшемъ. Тутъ вы имѣете дѣло съ истерическимъ амбулантнымъ автоматизмомъ, который подтверждается или разстройствами чувствительности, измѣненіями рефлексовъ или явными признаками истерическаго темперамента. Встрѣчаются между ними и такіе, что удивляютъ васъ странностью, непослѣдовательноетью, безцѣльностью., а иногда и полнымъ безмысліемъ своихъ поступкоітц вызывающихъ снисходительную улыбку прохожихъ, но для психіатра не оставляющихъ сомнѣнія въ эпилептической формѣ ихъ амбулантнаго автоматизма, при которомъ не сохраняется ни воспоминаній о совершенномъ, ни побужденій къ нему.
Наконецъ попадаются и лица, которыя могли бы послужить убѣдительными образцами сложнаго автоматизма, вызваннаго злоупотребленіемъ ядами интеллекта, какъ-то: опіумомъ, гашишемъ, бузою. Такимъ образомъ вдоль и поперекъ искрещивались страны ислама тысячами и тысячами странниковъ, безсознательно олѣдовавшихъ влеченію къ перемѣнѣ мѣста. То же стремленіе проявляется и въ путешествіяхъ въ Мекку, Кербелу, къ могиламъ святыхъ и во множество другихъ мѣстъ поклоненія, куда со всѣхъ концовъ направляются странники, не столько одушевленные религіознымъ чувствомъ, сколько подталкиваемые традиціей, безсознательнымъ подражаніемъ и восполняющимъ интеллектуальный квіэтизмъ влеченіемъ къ автоматической дѣятельности, а также психической дегенераціей.
Кромѣ перечисленныхъ психопатологическихъ чертъ дервишества нужно упомянуть сще о присущихъ ему явленіяхъ разстройства воли. Послѣдняя чаще оказывается ослабленной.
Дервишъ сплошь и рядомъ проявляетъ крайнее равнодушіе ко всему, что происходитъ вокругъ него: онъ живетъ какъ во снѣ, окружающіе его предметы и явленія какъ бы покрыты для него туманомъ, онъ утрачиваетъ способность хотѣть и сохраняетъ лишь недостаточно опредѣленныя желанія, не переходящія въ дѣйствіе. Такое состояніе встрѣчается еще у опіофаговъ, къ числу которыхъ во многихъ олучаяхъ его и слѣдуетъ отнести. Но главнѣйшая причина его безволія лежитъ конечно въ тѣхъ гипнотическихъ пріемахъ, которымъ онъ подвергался въ подготовительный періодъ своего искуса. Воспитываясь на авторитетѣ учителя, регламентировавшаго каждый его шагъ, каждую его мысль, искусственно ставя не только свое поведеніе, но и самыя чувства и идеи, его порождающія, въ распоряліеніе чужой воли, дервишъ достигаетъ наконецъ такого состоянія общаго пониженія сенсоріума, гдѣ почти нѣтъ мѣста эмоціямъ, гдѣ всѣ способности подавлены, гдѣ жизненная дѣятельность напоминаетъ сонъ, гдѣ наконецъ она граничитъ съ меланхоліей и слабоуміемъ.
Въ отдѣльныхъ рѣзкихъ случаяхъ дѣло доходитъ до сумеречнаго разстройства сознанія, гдѣ представленія оказываются смутными, понятія о времени и пространствѣ, а равно и о соботвенномъ "я" неясными: перцепціи окружающихъ явленій уничтожена. Остается только дѣятельность психомоторной области, которая подъ вліяніемъ самовозникающихъ (галлюцинаторныхъ) раздраженій можетъ принимать такое направленіе и выражаться такими поступками, въ которыхъ самъ виновникъ не умѣетъ дать отчета.
Итакъ, резюмируя все сказанное, можно утверждать, что дервишъ, благодаря искусственной искалѣченности его психической сферы, достигаетъ въ концѣ избраннаго «пути къ возсоединенію» состоянія близкаго къ слабоумію или меланхолическому помѣшательству. Приведенные нами патологическіе симптомы составляютъ характеристическую особенность этихъ двухъ формъ душевнаго еостоянія. Первая легче постигаетъ лицъ до извѣстной степени ограниченныхъ нравственно и интеллектуально, не обладающихъ достаточнымъ запасомъ впечатлѣній, достаточнымъ навыкомъ дѣлать изъ нихъ выводы и заключенія. Вторая наоборотъ болѣе угрожаетъ тѣмъ, кто при наличности умственныхъ способностей и нормальномъ нравственномъ уровнѣ, не имѣетъ достаточно крѣпкой конституціи, чтобы противостать болѣзнетворному вліянію воспитательныхъ пріемовъ и экстатическихъ упражненій суфической школы.
Г Л А В А VII
Примѣры нарушеннаго душевнаго равновѣсія въ суфизмѣ. Халладжъ. Сохраверди. Ель-Араби. Джелальеддинъ Руми.
До сихъ поръ мы говорили о дервишествѣ среднихъ степеней - самомъ многочисленномъ и заурядномъ классѣ суфической школы. На высшей ступени дервишества предполагается, что суфий вполнѣ достигъ «знанія». То, что раныне казалось траноцендентнымъ, теперь пріобрѣтаетъ для него характеръ субъективной увѣренности. Онъ нашелъ Бога въ самомъ себѣ, онъ знаетъ, что составляетъ часть божества. Его собственное "я" и божество отнынѣ для него тождество.
По опредѣленію такого авторитета, какъ ель-Газзали:
«суфии высшихъ степеней составляютъ категорію умовъ, превзошедшихъ душевное состояніе аhwal и makamat (экстазъ), для нихъ всякое пониманіе по отношенію ко всему, что не Богъ, закрыто, такъ что они находятся внѣ самихъ себя, не узнаютъ собственныхъ душевныхъ состояній и въ чувственномъ помраченіи погружаются въ океанъ богосозерцанія (schohut). Это состояніе суфіи имѣютъ обыкновеніе опредѣлять выраженіемъ 'фана есть нирвана', т.е. уничтоженіе, исчезновеніе. Кто хоть однажды находился внѣ самосознанія, поясняютъ суфіи, тотъ еще меньше сознаетъ, что онъ находился внѣ его. Такъ погруженный въ разсматриваніе созерцаемаго одинаково не способенъ къ разсматриванію самого зрѣнія, т.е. какъ зрительнаго аппарата, такъ и сердца, создающаго ему это наслажденіе. Въ этомъ состояніи суфіи уподобляютъ душу чистой зеркальной поверхности, которая сама по себѣ не имѣетъ никакого цвѣта, но отражаетъ краски возникающихъ въ ней образовъ.
Таковъ и хрусталь, ибо цвѣтъ его тотъ же, что и предмета, на которомъ онъ стоитъ, или жидкости, которая въ него налита. Самъ по себѣ онъ безцвѣтенъ, но обладаетъ свойствомъ отражать другіе образы и краски.
Подобное душевное состояніе, учитъ суфизмъ, возникаетъ какъ въ отношеніи созданной твари, такъ и къ самому Творцу, но въ послѣднемъ только случаѣ, оно, какъ сверканіе молнии, не имѣетъ ни постоянства, ни длительности. Если бы подобное душевное состояніе продолжалось долго, то человѣческая природа не выдержала бы его, согнулась бы подъ непреодолимымъ впечатлѣніемъ и кончила бы гибелью».
Еще точнѣе опредѣляетъ это состояніе сознанія извѣстный въ суфизмѣ подъ прозвищемъ "безумнаго" Локманъ изъ Серахса (XI в.):
«Теперь я не знаю, кто я -
я не рабъ истины (Господа), такъ что же я такое?
Мое рабство исчезло, но не осталось и свободы,
въ сердцѣ нѣтъ ни капли печали и радости,
я сталъ безъ качествъ и не лишился ихъ.
я познавшій, но не владѣю познаніемъ,
я не знаю, ты-ли я, и я-ли ты,
я исчезъ въ тебѣ и двойственность пропала»
(В. Жуковскій, "Человѣкъ и познаніе персидскихъ мистиковъ", Рѣчь, читанная въ Университетскомъ собраніи)
"Сущность (бытія) составляетъ рай (говоритъ другой мистикъ, Махмудъ Шебистери),
возможность (бытія) уподобляется аду,
а понятія 'я' и 'ты', находящіяся между (двумя первыми)
походятъ на барзахъ (пограничная черта между раемъ и адомъ).
Подъ каждымъ атомомъ скрывается, какъ подъ завѣсой,
веселящая душу красота ліца душеньки
и когда эта завѣса откроется предъ тобой,
то не останется уже понятій ни о религіи, ни о религіозной сектѣ.
Всѣ понятія о шаріатѣ возникаютъ вслѣдствіе (разграниченія понятій) 'я' и 'ты',
(привѣшенныхъ) на нить твоей души и тѣла,
но когда отложишь понятія 'я' и 'ты', (то все равно),
что мечеть, что синагога, что христіанскій храмъ, что индійская (dewah)"
(И. Холмогоровъ, I.с.)
Это смѣшанное чувство неизъяснимой радости и безмятежнаго покоя, въ которомъ замираютъ всѣ стремленія къ идеалу, всѣ усилія, направленныя къ усовершенотвованіямъ личности, оловомъ всѣ тревожные вопрооы жизни, даже всякое выраженіе воли, извѣстно у мистиковъ подъ именемъ исчезновенія личности. Вотъ какъ выражается свойственный ему индифферентизмъ въ одной изъ газелей Шемсуддина Хафиза:
«Ступай отшельникъ и не зови меня въ рай:
самъ Богъ еще въ вѣчности не создалъ меня для него.
Не посѣявшій ни единаго зерна на пути исчезновенія, на пути Божіемъ,
также и не соберетъ ни единаго зерна въ житницу безсмертія.
Оставь себѣ чотки, публичныя мѣста молитвы, путь умерщвленія и добродѣтели,
я же не брошу ни кабачка, ни пояса невѣрныхъ, ни дороги ведущей къ христіанской обители и еврейской синагогѣ.
Не мѣшай предаваться излишествамъ вина, ты, блещущій сіяніемъ чистоты суфій,
потому что Мудрый въ вѣчности вымѣсилъ нашу грязь изъ чистаго прозрачнаго вина.
Добродѣтельный суфій! Тотъ, кто какъ я, закладываетъ свое рубище въ кабачкѣ,
чтобъ уплатить по счету, никогда не будетъ въ числѣ обитателей рая.
Блаженство моего пребыванія восхитительно, и полныя уста очаровательницы
предназначаются не для того, кто упускаетъ изъ рукъ платье возлюбленной.
Хафизъ, если Богъ вознесетъ тебя подъ покровительство своей благости,
не безпокойся объ огорченіяхъ ада, равно какъ и о радостяхъ рая»".
(И.Н. Холмогоровъ, "Ученыя записки Имп. Казанскаго университета", 1865, т. I, Tholuck, chap. VIII, р. 311 - 312)
Лучшіе психологи нашего времени ставятъ это состояніе сознанія не выше и не ниже личности, но внѣ ея, объясняя его результатомъ полнаго захвата всей духовной дѣятельности одною идеею, которая по своей крайней отвлеченности и отсутствію опредѣленныхъ границъ исключаетъ всякое индивидуальное чувство.
(Т. Ribot, "Les maladies de la personalite", Paris, 1885, р. 134 - 135)
Непрочность и кратковременность этого состоянія сознанія зависитъ отъ того, что самое обыкновенное ощущеніе способно нарушить иллюзію. Однако благодаря подготовительному періоду къ нему и вырабатываемой подъ вліяніемъ упражненій привычкѣ, личность, отдающаяся такому квіэтическому состоянію, подвергается очень рѣзкому измѣненію. Не разсѣкая міра на "я" и "не я", суфий постепенно и невольно охватывается патологическимъ чувствомъ горделивости, которое подсказываетъ ему презрительное отношеніе ко всѣмъ окружающимъ, въ этомъ состояніи сознанія онъ не видитъ надобности въ почитаніи пророковъ, даже считаетъ ихъ гораздо ниже себя, перестаетъ устанавливать разницу между добромъ и зломъ, такъ какъ съ его точки зрѣнія всѣ антимоніи и противоположности растворяются въ единственномъ фактѣ его внутренняго существованія, и вступаетъ съ божествомъ въ отношенія, отличающіяся совершенно патологическою фамильярностью. Чаще всего у суфіевъ хватаетъ благоразумія скрыть отъ остального міра это ненормальное измѣненіе личности.
Подъ предлогомъ тайны, которой придается особенная важность и за обнаруженіе которой суфизмъ угрожаетъ тягчайшими послѣдствіями, скрывается въ сущности обычная для меланхоліи и паранойи диссимуляція или стремленіе казаться здоровымъ, чтобы избѣгнуть нареканій и преслѣдованій со стороны непосвяшенныхъ. И все же отъ времени до времени суфизмъ проговаривается настолько ясно, что вполнѣ обличаетъ патологическую природу своихъ представителей, отъ которыхъ не смѣлъ отречься ужъ по одному тому, что считаетъ ихъ образцами суфическаго совершенства.
Къ числу этихъ немногихъ избранныхъ, достигшихъ высшихъ степеней ученія, суфизмъ относитъ преимущественно основателей дервишескихъ орденовъ, а также мюршидовъ. На четвертой степени (лагутъ - божество) суфій признается слившимся съ Богомъ.
«Съ глазъ и души его сорвано теперь покрывало и предъ нимъ лицомъ къ лицу предстоитъ сущность не только всѣхъ вещей въ природѣ, но и самаго Бога. Теперь онъ по опыту видитъ и знаетъ, въ чемъ сущность божества, что онъ есть все, что самъ онъ - Богъ, что ему наконецъ должно воздавать божескую честь. Теперь слово его становится божественнымъ словомъ, его повелѣніе повелѣніемъ божіимъ" (П. Поздневъ, I.с. по Малькольму, Джону Брауну и Баденштедту)
Разумѣется, эта безумная претензія не объявляется громогласно толпѣ, а тщательно оберегается въ формѣ величайшей и строжайшей тайны среди ограниченнаго числа избранниковъ и, благодаря сопровождающей ее абуліи, безволія, въ огромномъ большинствѣ случаевъ не влечетъ за собой активнаго примѣнения.
Тѣмъ не менѣе, это патологическое извращеніе личности, сопутствуемое нерѣдко галлюцинаторнымъ бредомъ, приводитъ иногда суфіевъ къ скандализирующимъ разоблаченіямъ.
«Одинъ суфій, говоритъ Ага-Магометъ Али, намъ разсказываетъ, какъ однажды, будучи пьянымъ (т.е. опьяненнымъ божественной любовью), онъ видѣлъ Бога имѣвшаго внѣшность человѣка одѣтаго въ платье, съ заплетенными волосами и сбившимся на сторону головнымъ уборомъ. Я хлопнулъ его по плечу, пишетъ онъ, и крикнулъ ему: по истинѣ твоего единства я призналъ тебя и если ты примешь сотни другихъ формъ, онѣ все не не скроютъ тебя отъ моихъ взоровъ».
(Малькольмъ, "Histoir de la Perse", Раris, 1821, т. IV, traduit de l'Anglais)
_____________________ ХАЛЛАДЖ ___________________________
Но кромѣ того, въ исторіи суфизма отмѣчена личность, не только не удовольствовавшаяся внутреннимъ сознаніемъ своей божественности, но и открыто проповѣдывавшая свое тождество съ Богомъ и сильно скомпроментировавшая этимъ все ученіе суфіевъ. Мы говоримъ о Хусейнѣ ибнъ Мансурѣ, доказавшимъ воочію всю неизбѣжность безумія, ожидающаго суфія на выбранномъ имъ пути.
Хусейнъ ибнъ Мансуръ по прозванію Халладжъ (ткачъ) жилъ и училъ во второй половинѣ III вѣка гиджры (ум. 309 Г. = 921 по Р.X.). Одни утверждаютъ, что онъ родомъ изъ Нишапура въ Хоросанѣ, другіе - изъ Мерва, третьи - изъ Галькани, четвертые - изъ Реи, но достовѣрнѣе, что онъ родился въ Лейдѣ, а воспитывался въ Иракѣ, во всякомъ случаѣ происхожденіемъ персъ, дѣдъ его былъ еще магомъ, страстно преданнымъ старому персидскому культу. Его жизнь въ описаніяхъ историковъ, принадлежавшихъ къ двумъ противоположнымъ лагерямъ - суннѣ и шіизму, до такой степени несообразна, что годится лишь для доказательства крайняго субъективизма, господствовавшаго въ тогдашней арабско-персидокой исторической наукѣ.
Сунниты утверждали, что Халладжъ былъ чародѣй, производившій свои изумительныя чудеса при помощи дьявола. Простирая пустую руку въ воздухѣ, онъ розсыпалъ по произволу то мускусъ, то золото, читалъ съ поразительною точностью чужія мысли, въ зимнюю пору кормилъ народъ до того свѣжими плодами, будто они были только что сорваны.
Ибн ель-Недимъ, ссылаясь на письмо Хусейна бенъ Ахмедъ бенъ Тахира, называетъ его лживымъ скоморохомъ, вырядившимся въ чужія фразы и претендовавшимъ на обладаніе всѣми науками. Онъ признает въ немъ лишь небольшое знакомство съ алхиміей а въ остальномъ считаетъ невѣжественнымъ, но отважнымъ нахаломъ, помышлявшимъ лишь о сверженіи троновъ и заслужившимъ отъ современниковъ прозвище еІ-МеІаhije (шут).
Современникъ Халладжа, Абу Хасанъ б. Хасанъ нашелъ его совершенно несвѣдующимъ въ коранѣ и преданіяхъ; Али бенъ Иса упрекнулъ его въ отсутствіи филологической подготовки, что не мѣшало однако Халладжу написать до 43 сочиненій, а многочисленныя проповѣди, которыя онъ произносилъ, странствуя по всему Ираку, собирали вокругъ него тысячами слушателей. (Наmmer-Purgstal, I.с.)
Біографическія свѣдѣнія о Халладжѣ представляютъ такую густую сѣть лжи и суевѣрія съ правдой и мелкими фактическими подробностями, что разобраться въ ней довольно трудно. Возьмемъ для примѣра эпизодъ его арестованія и суда. По нѣкоторымъ суннитскимъ источникамъ, способъ при помощи котораго Халладжъ былъ схваченъ, сопровождался слѣдующими обстоятельствами. Старшина города Суса, проходя по предмѣстью, замѣтилъ на улицѣ женщину, ссорившуюся съ какимъ-то арабомъ и угрожавшую пожаловаться на него. Арабъ крикнулъ: "хватайте ее". Старшина приказалъ взять ее и доставить къ нему на домъ, гдѣ и произвелъ допросъ. Она показала, что въ ея домѣ поселился человѣкъ, называющій себя Халладжемъ. Днемъ и ночью къ нему собирается народъ и ведутся какія-то тайныя собесѣдованія. Старшина окружилъ домъ и въ немъ нашли сѣдовласаго, сѣдобородаго мужа, котораго и взяли со всѣмъ его имуществомъ, состоявшимъ изъ одежды, книгъ и нѣкотораго количества мускуса, амбры и шафрана. Когда его перевели въ домъ намѣстника, извѣстіе объ этомъ быстро распространилось по окрестностямъ, и народъ отовсюду стекался, чтобъ посмотрѣть на пойманнаго. Сынъ старшины спросилъ его: "ты Халладжъ?", тотъ сталъ запираться. Тутъ одинъ изъ сусскихъ горожанъ призналъ его по глубокому рубцу на головѣ. Подкупленный слуга Халладжа подтвердилъ это показаніе. Халладжа заключили въ Багдадскую тюрьму. На первыхъ же допросахъ его приверженцы показали, что считаютъ его Богомъ, такъ какъ видѣли, что онъ воскрешалъ мертвыхъ. Самъ онъ однако отрицалъ это.
"Да хранитъ меня Богъ, говорилъ онъ, ставить себя наравнѣ съ Нимъ или считать себя Его пророкомъ." Хитро задаваемымивопросами судьи разсчитывали получить отъ него показанія, которыя обличили бы его въ ереси. Однако разставляемыя ему ловушки не имѣли успѣха. Придрались наконецъ къ одному мѣсту въ его сочиненіяхъ, гдѣ онъ предлагаетъ послѣдователямъ, не имѣющимъ возможности совершить паломничество въ Мекку (хаджъ), замѣнить его особымъ способомъ благотворенія, оставаясь въ предѣлахъ своего дома. Халладжъ ссылался при этомъ на мнѣніе Хассана изъ Басры. Кади сталъ обличать его во лжи и въ пылу спора назвалъ невѣрнымъ. Визирь ухватился за выраженіе судьи и потребовалъ отъ него смертнаго приговора тому, кто заслужилъ это названіе. Напрасно добросовѣстный кади отговаривался, что подъ словомъ невѣрный подразумѣвался не еретикъ, а лишь заблуждающійся: визирь настоялъ на своемъ, и совѣтъ, состоявшій изъ богослововъ и судей, малодушно подписалъ Халладжу смертный приговоръ.
По свидѣтельствамъ же шіитовъ и суфіевъ весь мусульманскій міръ пораженъ былъ чудесами, совершаемыми Халладжемъ. Одно уже волшебное вліяніе его на народъ составляло чудо. Однажды совершая паломничество въ Мекку въ сопровожденіи нѣсколькихъ сотенъ послѣдователей, онъ въ пустынѣ, при полномъ истощеніи провіанта накормилъ всю эту огромную толпу въ 400 человѣкъ жаренымъ ягненкомъ и двумя хлѣбами, которые каждый извлекъ изъ своей спины, когда ея касаласъ рука Халладжа. Будучи приведенъ въ темницу въ Багдадѣ, онъ освободилъ изъ нея до 600 заключенныхъ, при чемъ отъ перваго мановенія руки его спали оковы, а отъ второго растворились двери. «Зачѣмъ не уходишь самъ? - спросили его. - Я обладаю тайной, - отвѣчалъ онъ, - которую могу сообщить только умѣющему беречь ее». Когда его вели на эшафотъ, огромныя толпы народа стекались къ нему. Халладжъ, обводя взоромъ толпы, восклицалъ: «Богъ, богъ, я - богъ».
___________________________________
ЧАСТЬ 7. К ЧАСТИ 8: http://hojja-nusreddin.livejournal.com/2554774.html