К. Казанский, "Суфизм с точки зрения современной психопатологии" - 2 (Гл. 2)
ЧАСТЬ 2. К ЧАСТИ 1: http://hojja-nusreddin.livejournal.com/2551908.html
___________________________________
Г Л А В А II
Народный темпераментъ. Его вліяніе на религіозное чувство.
Персидский магизмъ. Характеръ перса.
Выше мы разобрали значеніе волевого усилія въ процессѣ наблюденія. Та же воля въ качествѣ участника въ выборѣ нашихъ рѣшеній, поступковъ, отношеній къ внѣишему міру и какъ общее направленіе нашихъ естественныхъ или пріобрѣтенныхъ склонностей составляетъ то, что принято называть темпераментомъ. Темпераментъ есть лишь привычная манера рѣшаться. Въ зависимости отъ типа рѣшеній существуютъ и типы душевнаго развитія. На основаніи человѣческаго опыта и благодаря соціальнымъ условіямъ, окружающимъ человѣка, выборъ рѣшеній его не отличается особымъ разнообразіемъ, Однородность внѣшнихъ условій, порождая сходство рѣшеній и отношеній къ внѣшнему міру, объединило человѣчество въ расы и народности.
«Раса, какъ цѣлое, говоритъ Джемсъ, сходится въ томъ, на что она будетъ обращать вниманіе и чему будетъ давать названія, и между отмѣченными частями мы всѣ отбираемъ болѣе или менѣе на одинъ ладъ то, что нужно подчеркнуть и предпочесть и что нужно поставить на второстепенное подчиненное мѣсто или вовсе игнорировать». Правда, мы замѣчаемъ большее разнообразіе въ рѣшеніяхъ, когда разбираемъ поведеніе отдѣльной, изолированной личности, но эта индивидуальность ея рѣшеній зависитъ отъ задерживающаго и видоизмѣняющагося участія высшей сознательной работы умозаключающаго аппарата, дѣятельность котораго совершенно ускользаетъ отъ насъ, кoгда мы разсматриваемъ жизнь цѣлаго народа. Въ послѣдней выступаютъ на первый планъ исключительно элементы безсознательнаго. Они-то и образуютъ душу расы, являясь причиной сходства ея отдѣльныхъ представителей.
Послѣ этихъ предварительныхъ замѣчаній остановимся на восточномъ арійствѣ, оказавшемъ столь сильное вліяніе на исламъ, по существу своему вовсе не заключавшій въ себѣ мистическихъ задатковъ. Восточные арійцы составляли расу, преобладающей чертой которой является именно мистическій элементъ. Онъ наложилъ свою печать какъ на нравственный обликъ народа, такъ и на умственную его дѣятельность. Выдающеюся особенностью этихъ народовъ является пассивность.
Восточный аріецъ легко подчиняется чужой волѣ, онъ совсѣмъ не ищетъ самостоятельнаго выхода и предпочитаетъ идти за авторитетомъ. Настроеніе его зависитъ преимущественно отъ первичнаго тонуса, онъ охотнѣе живетъ на счетъ эмоціональнаго элемента, нежели идеи. Не руководясь этой послѣдней, онъ отдается смутнымъ чувствованіямъ, которыя легко вступаютъ въ самыя неожиданныя соединенія, потому что предоставлены самимъ себѣ и не дисциплинируются логической работой интеллекта. Въ немъ вовсе не замѣчается активной импульсивности или по крайней мѣрѣ онъ обладаетъ ничтожной энергіей, всякое движеніе и усиліе вызываетъ въ немъ отвращеніе. И хотя съ этой неподвижностью онъ можетъ иногда соединять предрасположеніе къ оптимистическимъ надеждамъ, однако гораздо чаще она комбинируется съ угнетеннымъ пессимистическимъ настроеніемъ.
Первобытный аріецъ - гдѣ бы мы его ни помѣстили - въ междурѣчьн-ли Яксарта и Оксуса, согласно старой теоріи его происхожденія, - или на берегахъ Вислы, какъ это устанавливаютъ новѣйшія гипотезы,-во всякомъ случаѣ почувствовалъ въ себѣ Бога въ очень отдаленную эпоху, когда переходилъ отъ образа жизни лѣсного дикаря къ пастушескому. Когда при накопившихся наблюденіяхъ надъ окружающей природой въ немъ пробудилось то чувство, при помощи котораго безсознательное познаніе вылилось въ первичную религіозную мысль, первобытный аріецъ облекъ ее въ форму мистическаго благоговѣнія къ небеснымъ свѣтиламъ.
Трудно конечно доискаться причины возникновенія въ человѣкѣ начальнаго религіознаго чувства, однако вѣроятнѣе всего найти корни его въ далеко неизслѣдованномъ еще вліяніи свѣта на органическіе процессы. Если намъ извѣстна зависимость роста, состава, движенія, красокъ отъ количества и качества свѣтовыхъ лучей съ одной стороны и душевнаго состоянія -съ другой, то нечему удивляться, если въ то безсознательное общее чувство, изъ котораго позже образовалось чувство религіозное, вошли, какъ сущестпенные его элементы, свѣтовые эффекты дня и ночи, солнечныхъ лучей и лучей звѣздныхъ. Такъ напр., во всѣ времена и на всѣхъ ступеняхъ умственнаго развитія можно прослѣдить смутную, чутьемъ найденную вѣру въ существованіе зависимости душевнаго настроенія отъ лучей луннаго свѣта Всѣмъ извѣстно, съ другой стороны, какъ темнота вліяетъ на общее чувство, порождая въ человѣкѣ ощущеніе смутнаго страха, этого наслѣдія, переданнаго современному ребенку безконечнымъ рядомъ предковъ.
(Съ тѣхъ поръ какъ Dr. Роnzа, говоритъ Викторовъ: открылъ въ цвѣтныхъ стеклахъ средство дѣйствовать на настроеніе душевно больныхъ возбуждающимъ или угнетающимъ образомъ, мы можемъ употребить тѣ стекла для физіологическаго эксперимента надъ настроеніемъ душевно нормальнаго человѣка. Помѣщая мрачнаго отказывающагося отъ пищи меланхолика въ комнату съ красными оконными стеклами и окрашенными въ тотъ-же цвѣтъ стѣнами, Dr. Роnzа черезъ три часа находилъ своего паціента къ немалому своему изумленію веселымъ, смѣющимся, выражающимъ желаніе покушать. Наоборотъ комната съ голубыми стеклами и стѣнами успокаивала въ какой-нибудь часъ крайнѣ возбужденнаго маніака.
Опыты Dr. Роnzа не вполнѣ подтвердившіеся изслѣдованіями дальнѣйшихъ наблюдателей, повѣрявшихъ дѣйствіе цвѣтовъ на патологическое настроеніе, нисколько однако не опровергаютъ этого дѣйствія на настроеніе нормальное. Такъ по сообщеніямъ Реrе, оранжевый и красный цвѣтъ повышаютъ динамографическую кривую, синій и фіолетовый понижаютъ. Первые вызываютъ пріятное чувство мощи, вторые - непріятное чувство слабости.
П. Викторовъ, "Ученіе о личности какъ нервно-психическомъ организмѣ", Вып. I, Москва 1887, стр. 117 и примѣч.)
Свѣтлая точка мелькающаго на горизонтѣ огня среди безмолвной непроглядной ночи смягчаетъ чувство страха, одиночество и безпомощность ощущаются не такъ остро, присоединяется ощущеніе столь же смутнаго радостнаго удовлетворенія. И это смѣшанное чувство, захватывающее при извѣстныхъ условіяхъ всю психическую сферу, какъ бы переполняетъ собою организмъ человѣка. Пребываніе въ мракѣ ночи или при другихъ одинаковыхъ условіяхъ, когда сѣтчатка глаза не получаетъ впечатлѣній, оріентирующихъ насъ въ пространствѣ, ставитъ нашъ перцепціонный аппаратъ въ непривычное для него состояніе бездѣятельности, отсутствіе коррективнаго вліянія зрѣнія на движеніе вызываетъ чувство неувѣренности. Въ такомъ состояніи сознанія, когда при томъ же весьма дѣятельный центръ зрительныхъ воспріятій остается въ покоѣ, одиночное раздраженіе сѣтчатки лучемъ свѣта, воспринимаясь мозгомъ, порождаетъ состояніе вниманія, близкое къ очарованію.
Здѣсь повторяется тоже явленіе, какъ и при опытахъ гипнотизаціи помощью блестящаго предмета, когда гипнотизируемому рекомендуется по возможности ни о чемъ не думать или, говоря иначе, устранить процессъ воспріятія идей и образовъ. Само собою разумѣется, что на психическую организацію въ періодъ ея формированія, когда запасъ чувственныхъ воспріятій еще невеликъ и количество ассоціацій не достигло еще размѣровъ, свойственныхъ развитому мозгу, вышеизложенныя условія свѣтовыхъ эффектовъ производили тѣже послѣдствія легче и полнѣе, нежели на душевную сферу цивилизованнаго человѣчества.
__________________ Религіозное чувство ________________
Мало по малу, культивируясь первобытнымъ арійцемъ, это чувство ночного смутнаго страха, смѣшаннаго съ ощущеніемъ благоговѣйнаго удивленія и умиротворенія подъ вліяніемъ мерцающаго звѣзднаго свѣта, преобразилось въ могучее и всевластное религіозное чувство.
Первоначальная зависимость опредѣленнаго состоянія сознанія отъ внѣшнихъ свѣтовыхъ условій опредѣлилась при помощи интеллекта какъ сложная эмоція, въ основу которой легло ощущеніе страха и состояніе очарованія. Эти оба ощущенія одновременностью своего появленія порѳдили въ человѣкѣ сознаніе подчиненности таинственному и сверхестественному авторитету. Отсюда конечно не далеко было и до признанія надъ собою божественной силы, которую онъ и отнесъ къ небеснымъ свѣтиламъ. Такимъ образомъ, идея о Богѣ складывалась въ его сознаніи, какъ опредѣленное психическое состояніе, порожденное элементарными ощущеніами, составившими сцоей совокупностью родъ общаго чувства, перешедшаго путемъ дальнѣйшей эволюціи въ болѣе опредѣленное религіозное чувство.
На первыхъ ступеняхъ развитія, это сложное чувствованіе было еще совершенно свободно отъ всякой примѣси нравственнаго элемента. Входившія въ составъ его ощущенія страха и очарованія, будучи по своему характеру противоположны, какъ противоположны и вызвавшія ихъ свѣтовыя условія, переработались арійцемъ въ идею борьбы двухъ началъ - тьмы и свѣта. Сначала антагонизмъ ихъ ограничивался одними свѣтовыми явленіями, сводясь на борьбу дня и ночи, но впослѣдствіи при обобщающей работѣ мысли распространился на болѣе широкую сферу явленій, захвативъ всю совокупность внѣшняго міра. Съ дальнѣйшимъ развитіемъ сомосознанія человѣкъ приноровилъ и свой нравственный міръ къ тому антагонизму, который поражалъ его въ явленіяхъ природы.
Но религіозное чувство западнаго арійства, направлявшагося къ Европѣ, слагаясь подъ вліяніемъ новыхъ условій жизни, вытекавшихъ изъ поступательнаго движенія къ западу, развивалось нѣсколько иначе, нежели у индо-иранцевъ. Природа проходимыхъ западными аріями странъ и самый характеръ «явановъ», складывавшійся при исключительныхъ условіяхъ странствованія и смѣны внечатлѣній, а также и обширный запасъ преданій создали благопріятную почву для народной фантазіи, которая, затемнивъ основной звѣздный культъ предковъ, соткала сложный мифологическій узоръ на почвѣ культа природы. Между тѣмъ индо-иранецъ, оставаясь въ старыхъ условіяхъ степной и пастушеской жизни, стоялъ, если можно такъ выразиться, ближе къ единому Богу. Еще въ бронзовомъ періодѣ, на ступени пастуха, незнающаго употребленія соли, онъ былъ уже недалекъ отъ монотеизма, его космогоническія и религіозныя представленія были близки къ истинѣ и если бы не историческія условія, столкнувшія его съ своеобразной культурой сабеевъ, онъ очень скоро созналъ бы несовершенство своихъ религіозныхъ представленій и очистилъ свой культъ ученіемъ Ведъ и Авесты.
Это раннее развитіе возвышеннаго религіознаго чувства въ индо-иранцѣ должно было повести и къ раннему развитію его интеллекта, ибо нѣтъ религіи, которая не была бы связана съ тѣми или другими космогоническими представленіями, требующими болѣе или менѣе строгаго метафизическаго настроенія, и дѣйствительно, умъ восточнаго арійца очень рано создалъ грандіозную систему мірового порядка, многія положенія которой составляютъ отправные пункты и для современныхъ философскихъ ученій.
"Ничто не существовало въ началѣ -
ни бытіе, ни небытіе, ни небо, ни твердь...
Ни смерть не существовала тогда,ни безсмертіе.
Свет не свѣтилъ вовсе во тьмѣ.
Только Единый дышалъ въ себѣ самомъ, без духа,
и не было ничего другого, кромѣ Него.
Мракъ царствовалъ въ началѣ,
покрывая все собою, какъ океанъ безъ свѣта.
Зародыш, скрытый въ его оболочкѣ вышелъ только силою жара.
Желаніе проявило его сначала и было первымъ сѣменемъ духа.
Такова связь между бытіемъ и небытіемъ"
-- 10-й гимнъ Ригъ-Веды, которую мудрецы, размышляя, узнали в своемъ сердцѣ.
(Ленорманъ, Кіевъ, 1889, стр. 142)
«Творецъ Агурамазды самъ не сотворенъ и вѣченъ,
говоритъ персидская Вендидатъ-Саде,
Онъ не имѣлъ начала и не будетъ имѣть конца.
Онъ совершилъ свое дѣло творенія, произнеся Слово,
Слово творящее, существовавшее прежде всего»
(Honover)
«Какъ слово - изъ верховной Воли, (сказано въ одной изъ молитвъ маздаизма)
Такъ и дѣйствіе, существуетъ только потому,
что оно происходитъ изъ истины»
(Id, стр. 155 - 156)
Чтобы достигнуть такого представленія о космическомъ порядкѣ и такъ близко подойти къ идеѣ абсолютнаго монотеизма, арійская мысль должна была пройти предварительно очень длинный и сложный путь эволюціи. Религіи въ своемъ развитіи слѣдуютъ за развитіемъ мысли. Путь постепеннаго обобщенія явленій очень длиненъ и извилистъ. Если въ области мышленія есть племена, которыя при существованіи понятій для опредѣленія дуба, пальмы, банана, не доросли еще до представленія «дерево», предполагающаго извѣстный прогрессъ, то въ области религіозныхъ концепцій духъ даннаго предмета вливается въ духа всей совокупности ихъ лишь постепенно. Медленно создаются боги водъ, огня, вливающіеся впослѣдствіи въ могущественныхъ повелителей неба и земли, боги племени группируются и соподчиняются богу націи, такъ, нѣкогда возобладалъ надъ многочисленными племенными богами синайскихъ кочевниковъ союзный богъ Іагве, взявшій подъ свое исключительное покровительство судьбу маленькаго народца Палестины.
Основная доктрина Зороастрова ученія ставитъ его на высоту универсальной религіи, которая поглощаетъ собою догмы тѣхъ религіозныхъ системъ, которыя не смотря на ихъ сложность, все же носятъ національный отпечатокъ. Такимъ образомъ маздаизмъ въ его чистой формѣ прошелъ всѣ религіозныя стадіи и когда понадобилось въ процессѣ поступательнаго обобщенія примирить непримиримыя концепции добра и зла, Агурамазды и Аграманьоса, иранская мысль устами Зарванійцевъ провозгласила единственным источникомъ всего «безграничное время - Zarvana-akarana». Дальше въ религіозномъ отношеніи идти было некуда. На этой вершинѣ метафизическаго отвлеченія не было уже мѣста интуиціямъ народнаго сознанія, и религіозное чувство должно было пойти на убыль.
То же случилось и въ Индіи. Въ очень отдаленныя времена, когда еще не послѣдовало полнаго раздѣленія восточныхъ арійцевъ, религіозный натурализмъ смѣнился уже возвышенными доктринами браманизма, а за четыре вѣка до нашей эры по всей Индіи религія уступила мѣсто спекулятивной философіи. Въ поискахъ за истиннымъ бытіемъ индійская философія окончательно потеряла Бога и встрѣтилась съ Маіей, - «этимъ обманчивымъ покрываломъ, спускающимся на глаза смертнымъ и показывающимъ имъ міръ, о которомъ нельзя сказать, что онъ существуетъ или не существуетъ».
Но вернемся къ Ирану. Его первоначальная религіозная система, хорошо организованная и направлявшаяся къ монотеизму, встрѣтилась на пути своего естественнаго развитія съ вѣрованіями сосѣднихъ народовъ Ассиріи, Халдеи и Мидіи.
Эти новыя теченія въ спокойномъ до того руслѣ религіозной мысли Ирана образовали настолько гибельный водоворотъ, что въ будущемъ и самъ Заратуштра долженъ былъ сдѣлать уступку дуализму. Взоръ перса невольно сталъ слѣдить за восхищеннымъ взоромъ халдея-кушита, устремленнымъ на звѣздное небо, гдѣ тотъ отчетливо читалъ по небеснымъ тѣламъ божественное откровеніе, но еще легче сообщился персу весь ужасъ туранца предъ тьмою, которую тотъ наполнялъ злыми духами.
Во всякомъ религіозномъ чувствѣ, какъ уже сказано выше, наблюдаются два существенныхъ психическихъ элемента или, по выраженію Рибо, двѣ гаммы:
- одна, въ тонѣ боязни, сливается изъ тягостныхъ состояній: ужаса, страха, благоговѣнія, почтенія;
- другая, въ тонѣ нѣжной эмоціи, образуется изъ состояній пріятныхъ и экспансивныхъ: удивленія, довѣрія, любви.
Одна выражаетъ чувство зависимости, другая чувство влеченія. Въ процессѣ эволюціи религіознаго чувства первая гамма преобладаетъ на низшихъ ступеняхъ развитія культа и лишь въ дальнейшемъ прогрессѣ психической организаціи вторая гамма начинаетъ заглушать первую, и природа религіознаго чувства измѣняется въ сторону преобладанія высшихъ категорій, входящихъ въ составъ его эмоцій.
Вліяніе народнаго темперамента на характеръ религіознаго направленія давно уже перестало быть предметомъ сомнѣній. Въ одной и той же системѣ религіи, въ зависимости отъ психическихъ условій ея адептовъ, наблюдаются далеко расходящіяся теченія. Можно даже, не впадая, въ ошибку, утверждать, что исповѣдываніе вѣры также индивидуально, какъ индивидуальна человѣческая личность. Тамъ же, гдѣ послѣдняя не успѣла еще подняться до индивидуальности, элементарныя эмоціи религіознаго чувства легко комбинируются въ разнообразныя формы и оттѣнки по общественнымъ классамъ и кастамъ. Особенно эта разница въ пропорціональныхъ отношеніяхъ обѣихъ категорій религіозныхъ чувствованій сказалась, какъ мы сейчасъ увидимъ, вь древнемъ Иранѣ, подпавшемъ вліянію западныхъ его сосѣдей.
Не давая никакого нравственнаго удовлетворенія вѣрующему, вавилоно-ассирійская религія, придя въ столкновеніе съ высоко развитыми религіозными представленіями перса, понизила его религіозный уровень и дала новое направленіе его религіозному чувству. Въ туранцѣ, в силу особенностей его психической природы, религіозное чувство вытекало исключительно изъ эмоцій боязни. Онъ никогда не доходилъ до проявленія болѣе возвышенныхъ чувствованій, оттого и нравственный элементъ въ его религіозной системѣ почти отсутствуетъ.
Сабеизмъ весь міръ наполнилъ божествами зла, отъ которыхъ можно было откупаться только жертвами. Міръ управлялся демонами, производившими различныя катастрофы.
Человѣкъ окруженъ былъ неисчислимымъ множествомъ демоновъ низшаго порядка, вмѣшивавшихся во всѣ мелочи обыденной жизни. Одно изъ заклинаній такъ опредѣляетъ ихъ повсемѣстность:
Они проникаютъ изъ одного дома въ другой,
Они не удерживаются дверями,
Они не стѣсняются запорами,
Они прокрадываются между деревьями, какъ змѣи,
Они препятствуютъ оплодотворенію жены мужемъ,
Они крадутъ дѣтей изъ нѣдръ людей,
Они изгоняютъ владѣльца изъ его отеческаго дома,
Они голоса, которые проклинаютъ и преслѣдуютъ человѣка.
(По Никольскому Р.В., "Cuneiform inscriptions ef. Western Asia", подъ лит. W.А.I., 1879, № 11, т. IV)
Въ такой атмосферѣ незримыхъ враговъ, боязнь составила основной фонъ человѣческаго существованія. Неудивительно, что чувство страха возобладало и въ религіозныхъ представленіяхъ иранца, легко заражающагося всякимъ массовымъ настроеніемъ. Онъ также объектировалъ это чувство въ форму цѣлаго сложнаго міра злыхъ духовъ, отовсюду грозившихъ ему многоразличными бѣдствіями. Индивидуальная жизнь отнынѣ слагалась изъ безконечнаго рода опасеній и предосторожностей.
_______________________ Магизмъ _____________________
Безпомощная мысль, вообще склонная къ гиперфизическимъ представленіямъ, и поставившая иранца въ безотрадное положеніе полнаго безволія, открыла широкое поле дѣятельности мобедамъ сабеизма.
Мобеды или маги, въ качествѣ жрецовъ и посредниковъ между людьми и демонами, владѣли знаніями, требуемыми для отвращенія угрожающаго зла. Какъ привилегированнымъ обладателямъ астрономическихъ свѣдѣній, имъ легко было добиться авторитета у невѣжественной толпы, религія которой покоилась на культѣ небесныхъ тѣлъ, и астрологія въ рукахъ мобедовъ оказалась тѣмъ орудіемъ гипнотизатора, противъ котораго безсильна становится слабая воля гипнотизируемаго. Они опутали смертнаго тысячью невидимыхъ и таинственныхъ связей между его судьбою и планетными движеніями. Вся жизнь его опредѣлялась предначертаніями и указаніями небеснаго свода и проникалась вмѣшательствомъ таинственныхъ началъ, разгадка которыхъ находилась у маговъ. Явления природы, ихъ связь, законы и отношенія вмѣсто того, чтобы служить предметомъ изслѣдования и непосредственнаго надъ ними наблюденіяу объяснялись вліяніемъ причинъ и дѣятелей недоступныхъ точному изысканію. Опытъ, логическое умозаключеніе не имѣли приложенія. Умственное направленье опредѣлялось воображеніемъ и внутреннимъ чувствомъ. Колдуны, чародѣи, фокусники составили страшную организованную армію, завладѣвшую человѣческимъ умомъ и волею при помощи непроницаемаго тумана.
Магизмъ имѣлъ успѣхъ у перса главнымъ образомъ сплоченностью его жрецовъ. Кастовый характеръ, отличавшій сословіе маговъ, былъ сродни арійству. Наука и пріемы мобедовъ, составляя неотъемлемое достояние касты, давали возможность умышленно поддерживать гнетъ суевѣрнаго ужаса, на почвѣ котораго слабые неуравновѣшенные умы легко подпали болѣзненному направленію идей, обманамъ чувствъ, увлекая за собой и болѣе стойкихъ. Маги древняго востока вели себя въ этомъ отношеніи не хуже и не лучше современныхъ намъ медіумовъ. Искусственно поддерживая массу въ состояніи боязни сверхъестественнаго, они частью искренно, частью съ обдуманной ложью прибѣгали къ безсознательнымъ или эмпирически найденнымъ пріемамъ устрашающаго характера, вводя въ заблужденіе не только толпу, но нерѣдко и себя.
При всемъ томъ, сословіе маговъ Ирана, унаслѣдовавшее свое положеніе въ народѣ и государствѣ отъ мобедовъ туранскихъ, въ области религіозныхъ представлений держалось старыхъ арійскихъ воззрѣній. Восточныя провинціи древняго Ирана, менѣе поддавшіяся вліянію сабейцевъ, сберегли свои расовыя преданія въ болѣе неприкосновенномъ видѣ, чѣмъ и объясняется появленіе изъ Бактріаны борца за старые идеалы въ лицѣ Заратуштры.
«Отъ корня Феридунова выросло древо великое: Заратуштра былъ посланъ на землю для освобожденія угнетенныхъ и узниковъ», и хотя преданіе очень зло издѣвается надъ безсильною злобою маговъ, напрасно старавшихся погубить младенца - будущаго Законодателя, однако болѣе достовѣрные источники говорятъ въ пользу того, что и самъ законодатель происходилъ изъ сословія маговъ, какъ происходило оттуда и болышинство позднѣйшихъ персидскихъ вѣроучителей.
Ученіе Заратуштры не вернуло иранца къ первоначальному арійскому единобожію. Понятіе объ окружающемъ злѣ, какъ силѣ, требующей наибольшаго вниманія, нашло въ народѣ слишкомъ благопріятную почву и отозвалось на возстановленной Зороастромъ древней религіозной идеѣ допущеніемъ въ нее на ряду съ творцомъ міра, Агурамаздой, духомъ мудрости, святымъ духомъ (Spenta maynious) духа злобы, духа разрушителя всѣхъ добрыхъ начинаний Творца. Уступка, сдѣланная туранскимъ понятіямъ, оставляла магамъ широкій просторъ въ сферѣ умственнаго порабощенія народныхъ массъ. Если раньше, при сравнительно низкомъ уровнѣ религіозныхъ представленій борьба двухъ противоположныхъ началъ тьмы и свѣта отмѣчалась преимущественно въ мірѣ физическомъ, то позже съ развитіемъ религіозной идеи въ народныхъ массахъ дуалистическое воззрѣьне перенесено было на міръ нравственный.
Жрецы, ранѣе владѣвшіе чарами способными отвращать отъ человѣка зло наносимое демонами, теперь владѣли человѣческой совѣстью и взяли привилегію отклонять по своему усмотрѣнію божественную кару, если она готовилась людямъ за нарушеніе ими законовъ.
Въ средѣ самого жреческаго сословія религіозная идея продолжая развиваться въ сторону метафизической абстракціи, давно уже перевалила вершину, на которой религіозное чувство сливается съ нравственностью и вскорѣ оказалась въ положеніи той интеллектуальной утонченности, гдѣ чувство замѣняется мистицизмомъ и гдѣ два противоположныхъ элемента вѣрованія-догматика и мистика--приходятъ въ неизбѣжное столкновеніе.
Мы не станемъ останавливатъся здѣсъ на психической сторонѣ этого процесса въ религіозномъ чувствованіи, такъ какъ будемъ имѣтъ случай говоритъ о немъ ниже. Скажемъ только, что для собственнаго обихода, рго domo suo, маги отказались отъ догматической стороны религіи и предоставили на свою долю полную свободу блужданий въ области мистицизма. Какъ сословіе, хорошо организованное, взявшее на себя ролъ народнаго руководителя во всѣхъ сферахъ жизни-частной, общественной и политической, магизмъ старался не выдатъ предъ толпой переживаемаго имъ разлада, и утративъ самъ всякое религіозное чувство, старался однако всѣми зависящими отъ него мѣрами поддержатъ его въ массахъ. Съ этою цѣлью онъ бросалъ въ толпу отъ времени до времени ту или другую религіозную идею, способную оживить падавшую народную вѣру, и во всѣхъ случаяхъ религіознаго движенія успѣлъ приноравливатъся къ духу времени, чтобы не разстатъся съ своими привиллегіями. Не стѣсняя себя никакимъ догматизмомъ, онъ наоборотъ народную массу обставилъ сложнымъ и торжественнымъ ритуаломъ, создалъ замысловатую систему жертвоприноніеній, обработалъ въ величайшихъ подробностяхъ символику и завлекалъ всегда жаднаго до тайныхъ ученій перса въ таинственную областъ познанія истины, поднимая для него уголокъ завѣсы, но отнюдь за нее не пропуская.
_____________________ Характеръ перса ______________________
Чтобъ оцѣнить характеръ и силу вліянія маговъ на толпу, необходимо хотя бы въ общихъ чертахъ ознакомитъся съ тѣмъ матеріаломъ, который составлялъ эту народную массу.
Относительно характера мидо-персидскихъ народовъ показанія древнихъ авторовъ сходятся со свидѣтельствами современныхъ наблюдателей. Персъ долженъ бытъ отнесенъ вполнѣ къ эмоціональному типу въ смыслѣ классификаціи характеровъ Рибо. Онъ крайне впечатлителенъ, наклоненъ къ утонченной интеллектуальной созерцательности и при томъ не бездѣятеленъ, но дѣятельность его порывиста, спазмотична, вызывается только сильными эмоціями. По минованіи могущественныхъ мотивовъ наступаетъ истощеніе, прострація. Онъ не лишенъ храбрости, но предпочитаетъ лучше сражаться языкомъ, чѣмъ мечемъ, хотя при вдохновляющемъ примѣрѣ готовъ на смерть. Легко воспріимчивъ, но быстро мѣняетъ настроеніе и въ зависимости отъ него, то совершаетъ чудеса храбрости, то постыдно сдается неизмѣримо слабѣйшему противнику. Его слабая воля ищетъ опоры въ авторитетѣ, что не мѣшаетъ насмѣшливому уму подмѣчать слабыя стороны въ руководителѣ. Въ персѣ мало замѣчается наклонности къ общественной жизни, онъ вовсе не склоненъ подчинять свои личные интересы интересамъ общины, но легко организуется въ толпу и тогда дѣйствуетъ слѣпо, безъ критики, руководясь властною волею вожака. Въ немъ мало вѣры и религіознаго чувства, но много ханжества и лицемѣрія. Ложь составляетъ его отличительную черту, - въ этомъ случаѣ старый Геродотъ дѣйствительно попалъ въ просакъ, по выраженію А. Миллера, утверждая, что персовъ смолоду учили говорить правду. Лживость цѣлаго народа говорить за его психическую аномалію и такъ какъ въ индивидуальныхъ случаяхъ эта особенность присуща всего чаще истеризму, то и всему народу, склонному ко лжи, нельзя отказать, если можно такъ выразиться, въ истеритическомъ складѣ его темнерамента.
Отличительнымъ свойствомъ этого типа нужно признать слабость и неустойчивость психической системы, духовные элементы его отличаются одновременно легкостью возникновенія и быстротой исчезновенія. Такимъ образомъ предъ нами обширный національный типъ, способный своимъ несоотвѣтствіемъ между внѣшними чертами и внутреннимъ содержаніемъ сбить съ толку не одного этнографа. Персъ лжетъ систематически, говоритъ правду только при крайней необходимости, распространяетъ ложные слухи, интригуетъ, клевещетъ.
(Dr. I.E. Polak, "Persien", Leipzig, 1865, т. I, s. 6 и слѣд)
И какъ истерическая натура безъ всякаго нравственнаго содержанія, онъ очень охотно распространяется о прекрасныхъ чувствахъ, возвышенныхъ добродѣтеляхъ, чистыхъ и безкорыстныхъ побужденіяхъ и вовсе не для того, чтобы ввести въ обманъ, а просто отдаваясь временному чувству, нисколько не удерживающему отъ совершенія вслѣдъ за этимъ самого гнуснаго дѣянія. У такого субъекта за порывомъ благороднаго негодованія по поводу чужого проступка, легко слѣдуетъ собственное дѣйствіе, отличающееся неизмѣримо большей предосудительностью.
«Ихъ особенность, говоритъ Поланъ объ истерическихъ натурахъ, заключается въ томъ, что они лгутъ, выставляя себя людьми искренними, разсказываютъ безъ всякаго колебанія небылицы, смотря по мысли или чувству, которыми онѣ въ данный моментъ прониклись, но безъ всякаго опредѣленнаго расчета, изъ пустого тщеславія, ради удовольствія доставляемаго имъ этой ложью.
Онѣ способны на благородныя намѣренія, обрывки хорошихъ чувствъ, мимолетное остроуміе, безплодные порывы».
(Фр. Поланъ, "Психологія характера", С.-Петерб., 1896, стр. 48 и слѣд.)
Если эти субъекты талантливы, то изъ нихъ могутъ получиться геніальныя натуры. Но въ геніальности-то они главнымъ образомъ и типичны, сохраняя свою нравственную безпорядочность и поражая непослѣдовательностью. Отъ образцовой супружеской добродѣтели имъ ничего не стоитъ перейти къ самому разнузданному распутству, отъ религіознаго экстаза - къ самымъ извращеннымъ и ненормальнымъ наслажденіямъ. Далѣе къ характеристикѣ перса необходимо прибавить, что онъ ищетъ случая, какимъ-бы то ни было способомъ придавить того, кто былъ ему раньше необходимъ, потому что онъ не хочетъ быть благодарнымъ, онъ не переноситъ никакого обязательства.
Для добродѣтели, благодарности, раскаянія, чести, совѣсти персидскій языкъ не имѣетъ даже выраженій, хотя самъ по себѣ языкъ очень богатъ и развитъ. Добродѣтель выражается словомъ taekwa, что значитъ набожность, благочестіе, т.е. поведеніе согласное съ ритуаломъ и закономъ, pershimani означаетъ не раскаяніе, а уныніе изъ-за худого исхода дѣла. Также нѣтъ слова для понятія совѣсти и ея угрызеній.
(Dr. I.E. Polak, "Persien", Leipzig, 1865, т. I, I.c.)
Не нужно также упускать изъ виду склонности персидскаго организма къ злоупотребленно всякаго рода ядами интеллекта. Персъ охотно предается куренію опіума, потреблению гашиша, алкоголя.
(Потребленіе алкоголя въ видѣ коньяка чрезвычайно распространено въ современной Персіи среди зажиточнаго класса купцовъ и высшихъ чиновниковъ. Пьютъ преимущественно въ теченіи ночи, тщательно скрывая отъ внѣшнихъ взоровъ свою порочную склонность. То же подмѣтилъ въ Турціи Гобино по отношенію къ господствующимъ классамъ Оттоманской Имперіи.)
Хотя размѣры ослабляющаго волю вліянія этихъ веществъ и не поддаются опредѣленію, все же играютъ не послѣднюю роль въ образованіи народнаго темперамента, подготовляя почву для общенароднаго истеризма. Благодаря раздробленности воли и отсутствію общей систематизаціи душевныхъ элементовъ, дѣйствующихъ каждый за свой собственный страхъ, у такого народа легко наступаетъ воспріимчивость къ внушеніямъ, подражательностЬ, готовность жить по примѣру сосѣда или по указанію авторитета, а также создается крайне благопріятная среда для всякаго суевѣрія и обмана.
На этой-то благодарной почвѣ нравственной недостаточности, при растлѣвающемъ вліяніи магизма, въ персидскомъ народѣ выработался своеобразный массовый мистицизмъ, который, замѣнивъ вѣру суевѣріемъ, мораль безпрекословнымъ повиновеніемъ, въ поискахъ за истиной, путался въ крайностяхъ и абсурдахъ сектантства. Сословіе маговъ, окружившее свою дѣятельность мистическимъ туманомъ, скрывало за нимъ полнѣйшую безнравственность атеизма, претендовавшаго на высшее познаніе. Обладаніе истиной освобождало отъ выполненія законовъ и предписаній морали, которые созданы были для простыхъ смертныхъ, и эта самонадѣянность, какъ результатъ патологическаго самосознанія, находила мистическое оправданіе всякому поведенію. Забота о формѣ, стремленіе импонировать при помощи лжи и эмпиризма, обманъ, развратъ, атмосфера тайныхъ пороковъ и патологическихъ извращеній всякаго рода если и не составляли всего внутренняго содержанія маговъ, какъ класса, то все же играли значительную роль въ ихъ существованіи. Отъ народнаго наблюденія не могла ускользнутъ эта слабая сторона господствовавшего сословія, и масса легко восприняла то, что отвѣчало ея вкусамъ и наклонностямъ.
Нельзя конечно допустить, чтобы господство одного сословія надъ умами цѣлаго народа поддерживалосъ въ продолженіи вѣковъ исключительно одной системой надувательства и фокусовъ. Взаимныя отношенія между народными массами и кастой мобедовъ прежде всего находятъ объясненіе въ психическихъ особенностяхъ перса, умъ котораго лишь въ крайне ограниченномъ числѣ случаевъ его житейскихъ условій довольствовался опытомъ и непосредственнымъ наблюденіемъ, въ огромномъ же большинствѣ предпочиталъ область воображенія, считаясъ прежде всего съ внушеніями внутренняго чувства, направленнаго въ сторону боязни. Руководящій классъ самъ искренно добивался истины, чтобъ, владѣя ею, обладать и народною волею. Но при свойствахъ мистическаго ума, отказывавшагося отъ единственно правильнаго пути логическаго умозаключенія, выводимаго изъ кропотливаго изученія явленій, магизмъ предпочиталъ идти къ познанію путемъ болѣе легкимъ. И все то темное, неясное, что его тревожило, рѣшалось не интеллектомъ, а чувствомъ, т.е. подводилосъ подъ таинственныя, духовныя отношенія, созданныя фантазмами. Съ этой цѣлью понадобилось выдвинуть особый міръ высшихъ разумныхъ существъ, установитъ исключительныя отношенія между богами и человѣчествомъ при посредствѣ жрецовъ, признать таинственную связъ между прошедшмъ и будущимъ, между небомъ и землею, населитъ землю, сверхъ видимаго, миріадами существъ невидимыхъ, создавъ для нихъ особую сложную іерархію.
Среди этого душевнаго мрака, наложеннаго мистическимъ ужасомъ, не трудно было отдѣльнымъ лицамъ одушевить массы любой идеей, вербовать ихъ въ любые фанатически настроенныя секты. Благодарный матеріалъ, какъ для всякаго честолюбца, такъ и для эпидемій религіознаго сумашествія былъ повсюду. Если у семитовъ вообще, и у іудеевъ въ особенности, профетизмъ составлялъ симптомъ національнаго характера, выражавшійся въ томъ, что среди народа, въ общемъ глубоко проникнутаго религіознымъ чувствомъ, тотъ или другой его представителі, особенно охваченный религіозной идеей и отдавшійся исключительному служенію ей, проникался ощущеніемъ божіяго избранія настолько, что успѣвалъ сообщить это убѣжденіе слушателямъ, то ничего подобнаго мы не встрѣчаемъ среди проповѣдниковъ и вѣроучителей Персіи. На послѣднихъ всегда замѣчается какой-то отпечатокъ легковѣрія, лживости и фантазерства. Большінство изъ нихъ принадлежало къ сословію маговъ. Пріемы и дѣятельность ихъ одинаково краснорѣчиво свидѣтельствуютъ какъ объ умственномъ настроеніи народа, охотно бросающагося на все сверхъестественное, чудесное и фантастическое, такъ и о характерѣ самихъ лжепророковъ, не брезгавшихъ дешевыми фокусами, способными ошеломить воображеніе народной толпы.
Такъ, Мани или Манесъ, основатель манихейства, прячется на цѣлый годъ въ уединенную пещеру, объявляя своимъ послѣдователямъ, что Богъ восхищаетъего на небо, откуда онъ вернется съ божественнымъ откровеніемъ и заготавливаетъ это откровеніе при помощи своего художественнаго рѣзца на металлической доскѣ.
Маздакъ вырываетъ подъ храмомъ огня обширный погребъ, куда сажаетъ своего сообщника, заставляя этимъ способомъ жертвенный огонь бесѣдовать съ царемъ Кобадетомъ. При помощи такихъ пріемовъ, о которыхъ трудно судить составляютъ ли они симптомъ душевной болѣзни изобрѣтателя или результатъ дерзкаго издѣвательства надъ здравымъ смысломъ, пророки пріобрѣтали тысячи поклонниковъ. Стоило при этомъ польстить народному вожделѣнію какой-нибудь льготой, напримѣръ допущеніемъ общности жен, какъ это сдѣлалъ Маздакъ, и значеніе учителя возрастало въ глазахъ массы до такихъ размѣровъ, что даже тиранія восточныхъ деспотовъ, обрекавшая на смерть сотни тысячъ его послѣдователей, не успѣвала искоренить ереси.
(При Хозроѣ, 531 - 628 по Р.X., Маздакъ подвергся смертной казни и 100000 зендиковъ были повѣшены.)
___________________________________
ЧАСТЬ 2. К ЧАСТИ 3: http://hojja-nusreddin.livejournal.com/2553550.html
___________________________________
Г Л А В А II
Народный темпераментъ. Его вліяніе на религіозное чувство.
Персидский магизмъ. Характеръ перса.
Выше мы разобрали значеніе волевого усилія въ процессѣ наблюденія. Та же воля въ качествѣ участника въ выборѣ нашихъ рѣшеній, поступковъ, отношеній къ внѣишему міру и какъ общее направленіе нашихъ естественныхъ или пріобрѣтенныхъ склонностей составляетъ то, что принято называть темпераментомъ. Темпераментъ есть лишь привычная манера рѣшаться. Въ зависимости отъ типа рѣшеній существуютъ и типы душевнаго развитія. На основаніи человѣческаго опыта и благодаря соціальнымъ условіямъ, окружающимъ человѣка, выборъ рѣшеній его не отличается особымъ разнообразіемъ, Однородность внѣшнихъ условій, порождая сходство рѣшеній и отношеній къ внѣшнему міру, объединило человѣчество въ расы и народности.
«Раса, какъ цѣлое, говоритъ Джемсъ, сходится въ томъ, на что она будетъ обращать вниманіе и чему будетъ давать названія, и между отмѣченными частями мы всѣ отбираемъ болѣе или менѣе на одинъ ладъ то, что нужно подчеркнуть и предпочесть и что нужно поставить на второстепенное подчиненное мѣсто или вовсе игнорировать». Правда, мы замѣчаемъ большее разнообразіе въ рѣшеніяхъ, когда разбираемъ поведеніе отдѣльной, изолированной личности, но эта индивидуальность ея рѣшеній зависитъ отъ задерживающаго и видоизмѣняющагося участія высшей сознательной работы умозаключающаго аппарата, дѣятельность котораго совершенно ускользаетъ отъ насъ, кoгда мы разсматриваемъ жизнь цѣлаго народа. Въ послѣдней выступаютъ на первый планъ исключительно элементы безсознательнаго. Они-то и образуютъ душу расы, являясь причиной сходства ея отдѣльныхъ представителей.
Послѣ этихъ предварительныхъ замѣчаній остановимся на восточномъ арійствѣ, оказавшемъ столь сильное вліяніе на исламъ, по существу своему вовсе не заключавшій въ себѣ мистическихъ задатковъ. Восточные арійцы составляли расу, преобладающей чертой которой является именно мистическій элементъ. Онъ наложилъ свою печать какъ на нравственный обликъ народа, такъ и на умственную его дѣятельность. Выдающеюся особенностью этихъ народовъ является пассивность.
Восточный аріецъ легко подчиняется чужой волѣ, онъ совсѣмъ не ищетъ самостоятельнаго выхода и предпочитаетъ идти за авторитетомъ. Настроеніе его зависитъ преимущественно отъ первичнаго тонуса, онъ охотнѣе живетъ на счетъ эмоціональнаго элемента, нежели идеи. Не руководясь этой послѣдней, онъ отдается смутнымъ чувствованіямъ, которыя легко вступаютъ въ самыя неожиданныя соединенія, потому что предоставлены самимъ себѣ и не дисциплинируются логической работой интеллекта. Въ немъ вовсе не замѣчается активной импульсивности или по крайней мѣрѣ онъ обладаетъ ничтожной энергіей, всякое движеніе и усиліе вызываетъ въ немъ отвращеніе. И хотя съ этой неподвижностью онъ можетъ иногда соединять предрасположеніе къ оптимистическимъ надеждамъ, однако гораздо чаще она комбинируется съ угнетеннымъ пессимистическимъ настроеніемъ.
Первобытный аріецъ - гдѣ бы мы его ни помѣстили - въ междурѣчьн-ли Яксарта и Оксуса, согласно старой теоріи его происхожденія, - или на берегахъ Вислы, какъ это устанавливаютъ новѣйшія гипотезы,-во всякомъ случаѣ почувствовалъ въ себѣ Бога въ очень отдаленную эпоху, когда переходилъ отъ образа жизни лѣсного дикаря къ пастушескому. Когда при накопившихся наблюденіяхъ надъ окружающей природой въ немъ пробудилось то чувство, при помощи котораго безсознательное познаніе вылилось въ первичную религіозную мысль, первобытный аріецъ облекъ ее въ форму мистическаго благоговѣнія къ небеснымъ свѣтиламъ.
Трудно конечно доискаться причины возникновенія въ человѣкѣ начальнаго религіознаго чувства, однако вѣроятнѣе всего найти корни его въ далеко неизслѣдованномъ еще вліяніи свѣта на органическіе процессы. Если намъ извѣстна зависимость роста, состава, движенія, красокъ отъ количества и качества свѣтовыхъ лучей съ одной стороны и душевнаго состоянія -съ другой, то нечему удивляться, если въ то безсознательное общее чувство, изъ котораго позже образовалось чувство религіозное, вошли, какъ сущестпенные его элементы, свѣтовые эффекты дня и ночи, солнечныхъ лучей и лучей звѣздныхъ. Такъ напр., во всѣ времена и на всѣхъ ступеняхъ умственнаго развитія можно прослѣдить смутную, чутьемъ найденную вѣру въ существованіе зависимости душевнаго настроенія отъ лучей луннаго свѣта Всѣмъ извѣстно, съ другой стороны, какъ темнота вліяетъ на общее чувство, порождая въ человѣкѣ ощущеніе смутнаго страха, этого наслѣдія, переданнаго современному ребенку безконечнымъ рядомъ предковъ.
(Съ тѣхъ поръ какъ Dr. Роnzа, говоритъ Викторовъ: открылъ въ цвѣтныхъ стеклахъ средство дѣйствовать на настроеніе душевно больныхъ возбуждающимъ или угнетающимъ образомъ, мы можемъ употребить тѣ стекла для физіологическаго эксперимента надъ настроеніемъ душевно нормальнаго человѣка. Помѣщая мрачнаго отказывающагося отъ пищи меланхолика въ комнату съ красными оконными стеклами и окрашенными въ тотъ-же цвѣтъ стѣнами, Dr. Роnzа черезъ три часа находилъ своего паціента къ немалому своему изумленію веселымъ, смѣющимся, выражающимъ желаніе покушать. Наоборотъ комната съ голубыми стеклами и стѣнами успокаивала въ какой-нибудь часъ крайнѣ возбужденнаго маніака.
Опыты Dr. Роnzа не вполнѣ подтвердившіеся изслѣдованіями дальнѣйшихъ наблюдателей, повѣрявшихъ дѣйствіе цвѣтовъ на патологическое настроеніе, нисколько однако не опровергаютъ этого дѣйствія на настроеніе нормальное. Такъ по сообщеніямъ Реrе, оранжевый и красный цвѣтъ повышаютъ динамографическую кривую, синій и фіолетовый понижаютъ. Первые вызываютъ пріятное чувство мощи, вторые - непріятное чувство слабости.
П. Викторовъ, "Ученіе о личности какъ нервно-психическомъ организмѣ", Вып. I, Москва 1887, стр. 117 и примѣч.)
Свѣтлая точка мелькающаго на горизонтѣ огня среди безмолвной непроглядной ночи смягчаетъ чувство страха, одиночество и безпомощность ощущаются не такъ остро, присоединяется ощущеніе столь же смутнаго радостнаго удовлетворенія. И это смѣшанное чувство, захватывающее при извѣстныхъ условіяхъ всю психическую сферу, какъ бы переполняетъ собою организмъ человѣка. Пребываніе въ мракѣ ночи или при другихъ одинаковыхъ условіяхъ, когда сѣтчатка глаза не получаетъ впечатлѣній, оріентирующихъ насъ въ пространствѣ, ставитъ нашъ перцепціонный аппаратъ въ непривычное для него состояніе бездѣятельности, отсутствіе коррективнаго вліянія зрѣнія на движеніе вызываетъ чувство неувѣренности. Въ такомъ состояніи сознанія, когда при томъ же весьма дѣятельный центръ зрительныхъ воспріятій остается въ покоѣ, одиночное раздраженіе сѣтчатки лучемъ свѣта, воспринимаясь мозгомъ, порождаетъ состояніе вниманія, близкое къ очарованію.
Здѣсь повторяется тоже явленіе, какъ и при опытахъ гипнотизаціи помощью блестящаго предмета, когда гипнотизируемому рекомендуется по возможности ни о чемъ не думать или, говоря иначе, устранить процессъ воспріятія идей и образовъ. Само собою разумѣется, что на психическую организацію въ періодъ ея формированія, когда запасъ чувственныхъ воспріятій еще невеликъ и количество ассоціацій не достигло еще размѣровъ, свойственныхъ развитому мозгу, вышеизложенныя условія свѣтовыхъ эффектовъ производили тѣже послѣдствія легче и полнѣе, нежели на душевную сферу цивилизованнаго человѣчества.
__________________ Религіозное чувство ________________
Мало по малу, культивируясь первобытнымъ арійцемъ, это чувство ночного смутнаго страха, смѣшаннаго съ ощущеніемъ благоговѣйнаго удивленія и умиротворенія подъ вліяніемъ мерцающаго звѣзднаго свѣта, преобразилось въ могучее и всевластное религіозное чувство.
Первоначальная зависимость опредѣленнаго состоянія сознанія отъ внѣшнихъ свѣтовыхъ условій опредѣлилась при помощи интеллекта какъ сложная эмоція, въ основу которой легло ощущеніе страха и состояніе очарованія. Эти оба ощущенія одновременностью своего появленія порѳдили въ человѣкѣ сознаніе подчиненности таинственному и сверхестественному авторитету. Отсюда конечно не далеко было и до признанія надъ собою божественной силы, которую онъ и отнесъ къ небеснымъ свѣтиламъ. Такимъ образомъ, идея о Богѣ складывалась въ его сознаніи, какъ опредѣленное психическое состояніе, порожденное элементарными ощущеніами, составившими сцоей совокупностью родъ общаго чувства, перешедшаго путемъ дальнѣйшей эволюціи въ болѣе опредѣленное религіозное чувство.
На первыхъ ступеняхъ развитія, это сложное чувствованіе было еще совершенно свободно отъ всякой примѣси нравственнаго элемента. Входившія въ составъ его ощущенія страха и очарованія, будучи по своему характеру противоположны, какъ противоположны и вызвавшія ихъ свѣтовыя условія, переработались арійцемъ въ идею борьбы двухъ началъ - тьмы и свѣта. Сначала антагонизмъ ихъ ограничивался одними свѣтовыми явленіями, сводясь на борьбу дня и ночи, но впослѣдствіи при обобщающей работѣ мысли распространился на болѣе широкую сферу явленій, захвативъ всю совокупность внѣшняго міра. Съ дальнѣйшимъ развитіемъ сомосознанія человѣкъ приноровилъ и свой нравственный міръ къ тому антагонизму, который поражалъ его въ явленіяхъ природы.
Но религіозное чувство западнаго арійства, направлявшагося къ Европѣ, слагаясь подъ вліяніемъ новыхъ условій жизни, вытекавшихъ изъ поступательнаго движенія къ западу, развивалось нѣсколько иначе, нежели у индо-иранцевъ. Природа проходимыхъ западными аріями странъ и самый характеръ «явановъ», складывавшійся при исключительныхъ условіяхъ странствованія и смѣны внечатлѣній, а также и обширный запасъ преданій создали благопріятную почву для народной фантазіи, которая, затемнивъ основной звѣздный культъ предковъ, соткала сложный мифологическій узоръ на почвѣ культа природы. Между тѣмъ индо-иранецъ, оставаясь въ старыхъ условіяхъ степной и пастушеской жизни, стоялъ, если можно такъ выразиться, ближе къ единому Богу. Еще въ бронзовомъ періодѣ, на ступени пастуха, незнающаго употребленія соли, онъ былъ уже недалекъ отъ монотеизма, его космогоническія и религіозныя представленія были близки къ истинѣ и если бы не историческія условія, столкнувшія его съ своеобразной культурой сабеевъ, онъ очень скоро созналъ бы несовершенство своихъ религіозныхъ представленій и очистилъ свой культъ ученіемъ Ведъ и Авесты.
Это раннее развитіе возвышеннаго религіознаго чувства въ индо-иранцѣ должно было повести и къ раннему развитію его интеллекта, ибо нѣтъ религіи, которая не была бы связана съ тѣми или другими космогоническими представленіями, требующими болѣе или менѣе строгаго метафизическаго настроенія, и дѣйствительно, умъ восточнаго арійца очень рано создалъ грандіозную систему мірового порядка, многія положенія которой составляютъ отправные пункты и для современныхъ философскихъ ученій.
"Ничто не существовало въ началѣ -
ни бытіе, ни небытіе, ни небо, ни твердь...
Ни смерть не существовала тогда,ни безсмертіе.
Свет не свѣтилъ вовсе во тьмѣ.
Только Единый дышалъ въ себѣ самомъ, без духа,
и не было ничего другого, кромѣ Него.
Мракъ царствовалъ въ началѣ,
покрывая все собою, какъ океанъ безъ свѣта.
Зародыш, скрытый въ его оболочкѣ вышелъ только силою жара.
Желаніе проявило его сначала и было первымъ сѣменемъ духа.
Такова связь между бытіемъ и небытіемъ"
-- 10-й гимнъ Ригъ-Веды, которую мудрецы, размышляя, узнали в своемъ сердцѣ.
(Ленорманъ, Кіевъ, 1889, стр. 142)
«Творецъ Агурамазды самъ не сотворенъ и вѣченъ,
говоритъ персидская Вендидатъ-Саде,
Онъ не имѣлъ начала и не будетъ имѣть конца.
Онъ совершилъ свое дѣло творенія, произнеся Слово,
Слово творящее, существовавшее прежде всего»
(Honover)
«Какъ слово - изъ верховной Воли, (сказано въ одной изъ молитвъ маздаизма)
Такъ и дѣйствіе, существуетъ только потому,
что оно происходитъ изъ истины»
(Id, стр. 155 - 156)
Чтобы достигнуть такого представленія о космическомъ порядкѣ и такъ близко подойти къ идеѣ абсолютнаго монотеизма, арійская мысль должна была пройти предварительно очень длинный и сложный путь эволюціи. Религіи въ своемъ развитіи слѣдуютъ за развитіемъ мысли. Путь постепеннаго обобщенія явленій очень длиненъ и извилистъ. Если въ области мышленія есть племена, которыя при существованіи понятій для опредѣленія дуба, пальмы, банана, не доросли еще до представленія «дерево», предполагающаго извѣстный прогрессъ, то въ области религіозныхъ концепцій духъ даннаго предмета вливается въ духа всей совокупности ихъ лишь постепенно. Медленно создаются боги водъ, огня, вливающіеся впослѣдствіи въ могущественныхъ повелителей неба и земли, боги племени группируются и соподчиняются богу націи, такъ, нѣкогда возобладалъ надъ многочисленными племенными богами синайскихъ кочевниковъ союзный богъ Іагве, взявшій подъ свое исключительное покровительство судьбу маленькаго народца Палестины.
Основная доктрина Зороастрова ученія ставитъ его на высоту универсальной религіи, которая поглощаетъ собою догмы тѣхъ религіозныхъ системъ, которыя не смотря на ихъ сложность, все же носятъ національный отпечатокъ. Такимъ образомъ маздаизмъ въ его чистой формѣ прошелъ всѣ религіозныя стадіи и когда понадобилось въ процессѣ поступательнаго обобщенія примирить непримиримыя концепции добра и зла, Агурамазды и Аграманьоса, иранская мысль устами Зарванійцевъ провозгласила единственным источникомъ всего «безграничное время - Zarvana-akarana». Дальше въ религіозномъ отношеніи идти было некуда. На этой вершинѣ метафизическаго отвлеченія не было уже мѣста интуиціямъ народнаго сознанія, и религіозное чувство должно было пойти на убыль.
То же случилось и въ Индіи. Въ очень отдаленныя времена, когда еще не послѣдовало полнаго раздѣленія восточныхъ арійцевъ, религіозный натурализмъ смѣнился уже возвышенными доктринами браманизма, а за четыре вѣка до нашей эры по всей Индіи религія уступила мѣсто спекулятивной философіи. Въ поискахъ за истиннымъ бытіемъ индійская философія окончательно потеряла Бога и встрѣтилась съ Маіей, - «этимъ обманчивымъ покрываломъ, спускающимся на глаза смертнымъ и показывающимъ имъ міръ, о которомъ нельзя сказать, что онъ существуетъ или не существуетъ».
Но вернемся къ Ирану. Его первоначальная религіозная система, хорошо организованная и направлявшаяся къ монотеизму, встрѣтилась на пути своего естественнаго развитія съ вѣрованіями сосѣднихъ народовъ Ассиріи, Халдеи и Мидіи.
Эти новыя теченія въ спокойномъ до того руслѣ религіозной мысли Ирана образовали настолько гибельный водоворотъ, что въ будущемъ и самъ Заратуштра долженъ былъ сдѣлать уступку дуализму. Взоръ перса невольно сталъ слѣдить за восхищеннымъ взоромъ халдея-кушита, устремленнымъ на звѣздное небо, гдѣ тотъ отчетливо читалъ по небеснымъ тѣламъ божественное откровеніе, но еще легче сообщился персу весь ужасъ туранца предъ тьмою, которую тотъ наполнялъ злыми духами.
Во всякомъ религіозномъ чувствѣ, какъ уже сказано выше, наблюдаются два существенныхъ психическихъ элемента или, по выраженію Рибо, двѣ гаммы:
- одна, въ тонѣ боязни, сливается изъ тягостныхъ состояній: ужаса, страха, благоговѣнія, почтенія;
- другая, въ тонѣ нѣжной эмоціи, образуется изъ состояній пріятныхъ и экспансивныхъ: удивленія, довѣрія, любви.
Одна выражаетъ чувство зависимости, другая чувство влеченія. Въ процессѣ эволюціи религіознаго чувства первая гамма преобладаетъ на низшихъ ступеняхъ развитія культа и лишь въ дальнейшемъ прогрессѣ психической организаціи вторая гамма начинаетъ заглушать первую, и природа религіознаго чувства измѣняется въ сторону преобладанія высшихъ категорій, входящихъ въ составъ его эмоцій.
Вліяніе народнаго темперамента на характеръ религіознаго направленія давно уже перестало быть предметомъ сомнѣній. Въ одной и той же системѣ религіи, въ зависимости отъ психическихъ условій ея адептовъ, наблюдаются далеко расходящіяся теченія. Можно даже, не впадая, въ ошибку, утверждать, что исповѣдываніе вѣры также индивидуально, какъ индивидуальна человѣческая личность. Тамъ же, гдѣ послѣдняя не успѣла еще подняться до индивидуальности, элементарныя эмоціи религіознаго чувства легко комбинируются въ разнообразныя формы и оттѣнки по общественнымъ классамъ и кастамъ. Особенно эта разница въ пропорціональныхъ отношеніяхъ обѣихъ категорій религіозныхъ чувствованій сказалась, какъ мы сейчасъ увидимъ, вь древнемъ Иранѣ, подпавшемъ вліянію западныхъ его сосѣдей.
Не давая никакого нравственнаго удовлетворенія вѣрующему, вавилоно-ассирійская религія, придя въ столкновеніе съ высоко развитыми религіозными представленіями перса, понизила его религіозный уровень и дала новое направленіе его религіозному чувству. Въ туранцѣ, в силу особенностей его психической природы, религіозное чувство вытекало исключительно изъ эмоцій боязни. Онъ никогда не доходилъ до проявленія болѣе возвышенныхъ чувствованій, оттого и нравственный элементъ въ его религіозной системѣ почти отсутствуетъ.
Сабеизмъ весь міръ наполнилъ божествами зла, отъ которыхъ можно было откупаться только жертвами. Міръ управлялся демонами, производившими различныя катастрофы.
Человѣкъ окруженъ былъ неисчислимымъ множествомъ демоновъ низшаго порядка, вмѣшивавшихся во всѣ мелочи обыденной жизни. Одно изъ заклинаній такъ опредѣляетъ ихъ повсемѣстность:
Они проникаютъ изъ одного дома въ другой,
Они не удерживаются дверями,
Они не стѣсняются запорами,
Они прокрадываются между деревьями, какъ змѣи,
Они препятствуютъ оплодотворенію жены мужемъ,
Они крадутъ дѣтей изъ нѣдръ людей,
Они изгоняютъ владѣльца изъ его отеческаго дома,
Они голоса, которые проклинаютъ и преслѣдуютъ человѣка.
(По Никольскому Р.В., "Cuneiform inscriptions ef. Western Asia", подъ лит. W.А.I., 1879, № 11, т. IV)
Въ такой атмосферѣ незримыхъ враговъ, боязнь составила основной фонъ человѣческаго существованія. Неудивительно, что чувство страха возобладало и въ религіозныхъ представленіяхъ иранца, легко заражающагося всякимъ массовымъ настроеніемъ. Онъ также объектировалъ это чувство въ форму цѣлаго сложнаго міра злыхъ духовъ, отовсюду грозившихъ ему многоразличными бѣдствіями. Индивидуальная жизнь отнынѣ слагалась изъ безконечнаго рода опасеній и предосторожностей.
_______________________ Магизмъ _____________________
Безпомощная мысль, вообще склонная къ гиперфизическимъ представленіямъ, и поставившая иранца въ безотрадное положеніе полнаго безволія, открыла широкое поле дѣятельности мобедамъ сабеизма.
Мобеды или маги, въ качествѣ жрецовъ и посредниковъ между людьми и демонами, владѣли знаніями, требуемыми для отвращенія угрожающаго зла. Какъ привилегированнымъ обладателямъ астрономическихъ свѣдѣній, имъ легко было добиться авторитета у невѣжественной толпы, религія которой покоилась на культѣ небесныхъ тѣлъ, и астрологія въ рукахъ мобедовъ оказалась тѣмъ орудіемъ гипнотизатора, противъ котораго безсильна становится слабая воля гипнотизируемаго. Они опутали смертнаго тысячью невидимыхъ и таинственныхъ связей между его судьбою и планетными движеніями. Вся жизнь его опредѣлялась предначертаніями и указаніями небеснаго свода и проникалась вмѣшательствомъ таинственныхъ началъ, разгадка которыхъ находилась у маговъ. Явления природы, ихъ связь, законы и отношенія вмѣсто того, чтобы служить предметомъ изслѣдования и непосредственнаго надъ ними наблюденіяу объяснялись вліяніемъ причинъ и дѣятелей недоступныхъ точному изысканію. Опытъ, логическое умозаключеніе не имѣли приложенія. Умственное направленье опредѣлялось воображеніемъ и внутреннимъ чувствомъ. Колдуны, чародѣи, фокусники составили страшную организованную армію, завладѣвшую человѣческимъ умомъ и волею при помощи непроницаемаго тумана.
Магизмъ имѣлъ успѣхъ у перса главнымъ образомъ сплоченностью его жрецовъ. Кастовый характеръ, отличавшій сословіе маговъ, былъ сродни арійству. Наука и пріемы мобедовъ, составляя неотъемлемое достояние касты, давали возможность умышленно поддерживать гнетъ суевѣрнаго ужаса, на почвѣ котораго слабые неуравновѣшенные умы легко подпали болѣзненному направленію идей, обманамъ чувствъ, увлекая за собой и болѣе стойкихъ. Маги древняго востока вели себя въ этомъ отношеніи не хуже и не лучше современныхъ намъ медіумовъ. Искусственно поддерживая массу въ состояніи боязни сверхъестественнаго, они частью искренно, частью съ обдуманной ложью прибѣгали къ безсознательнымъ или эмпирически найденнымъ пріемамъ устрашающаго характера, вводя въ заблужденіе не только толпу, но нерѣдко и себя.
При всемъ томъ, сословіе маговъ Ирана, унаслѣдовавшее свое положеніе въ народѣ и государствѣ отъ мобедовъ туранскихъ, въ области религіозныхъ представлений держалось старыхъ арійскихъ воззрѣній. Восточныя провинціи древняго Ирана, менѣе поддавшіяся вліянію сабейцевъ, сберегли свои расовыя преданія въ болѣе неприкосновенномъ видѣ, чѣмъ и объясняется появленіе изъ Бактріаны борца за старые идеалы въ лицѣ Заратуштры.
«Отъ корня Феридунова выросло древо великое: Заратуштра былъ посланъ на землю для освобожденія угнетенныхъ и узниковъ», и хотя преданіе очень зло издѣвается надъ безсильною злобою маговъ, напрасно старавшихся погубить младенца - будущаго Законодателя, однако болѣе достовѣрные источники говорятъ въ пользу того, что и самъ законодатель происходилъ изъ сословія маговъ, какъ происходило оттуда и болышинство позднѣйшихъ персидскихъ вѣроучителей.
Ученіе Заратуштры не вернуло иранца къ первоначальному арійскому единобожію. Понятіе объ окружающемъ злѣ, какъ силѣ, требующей наибольшаго вниманія, нашло въ народѣ слишкомъ благопріятную почву и отозвалось на возстановленной Зороастромъ древней религіозной идеѣ допущеніемъ въ нее на ряду съ творцомъ міра, Агурамаздой, духомъ мудрости, святымъ духомъ (Spenta maynious) духа злобы, духа разрушителя всѣхъ добрыхъ начинаний Творца. Уступка, сдѣланная туранскимъ понятіямъ, оставляла магамъ широкій просторъ въ сферѣ умственнаго порабощенія народныхъ массъ. Если раньше, при сравнительно низкомъ уровнѣ религіозныхъ представленій борьба двухъ противоположныхъ началъ тьмы и свѣта отмѣчалась преимущественно въ мірѣ физическомъ, то позже съ развитіемъ религіозной идеи въ народныхъ массахъ дуалистическое воззрѣьне перенесено было на міръ нравственный.
Жрецы, ранѣе владѣвшіе чарами способными отвращать отъ человѣка зло наносимое демонами, теперь владѣли человѣческой совѣстью и взяли привилегію отклонять по своему усмотрѣнію божественную кару, если она готовилась людямъ за нарушеніе ими законовъ.
Въ средѣ самого жреческаго сословія религіозная идея продолжая развиваться въ сторону метафизической абстракціи, давно уже перевалила вершину, на которой религіозное чувство сливается съ нравственностью и вскорѣ оказалась въ положеніи той интеллектуальной утонченности, гдѣ чувство замѣняется мистицизмомъ и гдѣ два противоположныхъ элемента вѣрованія-догматика и мистика--приходятъ въ неизбѣжное столкновеніе.
Мы не станемъ останавливатъся здѣсъ на психической сторонѣ этого процесса въ религіозномъ чувствованіи, такъ какъ будемъ имѣтъ случай говоритъ о немъ ниже. Скажемъ только, что для собственнаго обихода, рго domo suo, маги отказались отъ догматической стороны религіи и предоставили на свою долю полную свободу блужданий въ области мистицизма. Какъ сословіе, хорошо организованное, взявшее на себя ролъ народнаго руководителя во всѣхъ сферахъ жизни-частной, общественной и политической, магизмъ старался не выдатъ предъ толпой переживаемаго имъ разлада, и утративъ самъ всякое религіозное чувство, старался однако всѣми зависящими отъ него мѣрами поддержатъ его въ массахъ. Съ этою цѣлью онъ бросалъ въ толпу отъ времени до времени ту или другую религіозную идею, способную оживить падавшую народную вѣру, и во всѣхъ случаяхъ религіознаго движенія успѣлъ приноравливатъся къ духу времени, чтобы не разстатъся съ своими привиллегіями. Не стѣсняя себя никакимъ догматизмомъ, онъ наоборотъ народную массу обставилъ сложнымъ и торжественнымъ ритуаломъ, создалъ замысловатую систему жертвоприноніеній, обработалъ въ величайшихъ подробностяхъ символику и завлекалъ всегда жаднаго до тайныхъ ученій перса въ таинственную областъ познанія истины, поднимая для него уголокъ завѣсы, но отнюдь за нее не пропуская.
_____________________ Характеръ перса ______________________
Чтобъ оцѣнить характеръ и силу вліянія маговъ на толпу, необходимо хотя бы въ общихъ чертахъ ознакомитъся съ тѣмъ матеріаломъ, который составлялъ эту народную массу.
Относительно характера мидо-персидскихъ народовъ показанія древнихъ авторовъ сходятся со свидѣтельствами современныхъ наблюдателей. Персъ долженъ бытъ отнесенъ вполнѣ къ эмоціональному типу въ смыслѣ классификаціи характеровъ Рибо. Онъ крайне впечатлителенъ, наклоненъ къ утонченной интеллектуальной созерцательности и при томъ не бездѣятеленъ, но дѣятельность его порывиста, спазмотична, вызывается только сильными эмоціями. По минованіи могущественныхъ мотивовъ наступаетъ истощеніе, прострація. Онъ не лишенъ храбрости, но предпочитаетъ лучше сражаться языкомъ, чѣмъ мечемъ, хотя при вдохновляющемъ примѣрѣ готовъ на смерть. Легко воспріимчивъ, но быстро мѣняетъ настроеніе и въ зависимости отъ него, то совершаетъ чудеса храбрости, то постыдно сдается неизмѣримо слабѣйшему противнику. Его слабая воля ищетъ опоры въ авторитетѣ, что не мѣшаетъ насмѣшливому уму подмѣчать слабыя стороны въ руководителѣ. Въ персѣ мало замѣчается наклонности къ общественной жизни, онъ вовсе не склоненъ подчинять свои личные интересы интересамъ общины, но легко организуется въ толпу и тогда дѣйствуетъ слѣпо, безъ критики, руководясь властною волею вожака. Въ немъ мало вѣры и религіознаго чувства, но много ханжества и лицемѣрія. Ложь составляетъ его отличительную черту, - въ этомъ случаѣ старый Геродотъ дѣйствительно попалъ въ просакъ, по выраженію А. Миллера, утверждая, что персовъ смолоду учили говорить правду. Лживость цѣлаго народа говорить за его психическую аномалію и такъ какъ въ индивидуальныхъ случаяхъ эта особенность присуща всего чаще истеризму, то и всему народу, склонному ко лжи, нельзя отказать, если можно такъ выразиться, въ истеритическомъ складѣ его темнерамента.
Отличительнымъ свойствомъ этого типа нужно признать слабость и неустойчивость психической системы, духовные элементы его отличаются одновременно легкостью возникновенія и быстротой исчезновенія. Такимъ образомъ предъ нами обширный національный типъ, способный своимъ несоотвѣтствіемъ между внѣшними чертами и внутреннимъ содержаніемъ сбить съ толку не одного этнографа. Персъ лжетъ систематически, говоритъ правду только при крайней необходимости, распространяетъ ложные слухи, интригуетъ, клевещетъ.
(Dr. I.E. Polak, "Persien", Leipzig, 1865, т. I, s. 6 и слѣд)
И какъ истерическая натура безъ всякаго нравственнаго содержанія, онъ очень охотно распространяется о прекрасныхъ чувствахъ, возвышенныхъ добродѣтеляхъ, чистыхъ и безкорыстныхъ побужденіяхъ и вовсе не для того, чтобы ввести въ обманъ, а просто отдаваясь временному чувству, нисколько не удерживающему отъ совершенія вслѣдъ за этимъ самого гнуснаго дѣянія. У такого субъекта за порывомъ благороднаго негодованія по поводу чужого проступка, легко слѣдуетъ собственное дѣйствіе, отличающееся неизмѣримо большей предосудительностью.
«Ихъ особенность, говоритъ Поланъ объ истерическихъ натурахъ, заключается въ томъ, что они лгутъ, выставляя себя людьми искренними, разсказываютъ безъ всякаго колебанія небылицы, смотря по мысли или чувству, которыми онѣ въ данный моментъ прониклись, но безъ всякаго опредѣленнаго расчета, изъ пустого тщеславія, ради удовольствія доставляемаго имъ этой ложью.
Онѣ способны на благородныя намѣренія, обрывки хорошихъ чувствъ, мимолетное остроуміе, безплодные порывы».
(Фр. Поланъ, "Психологія характера", С.-Петерб., 1896, стр. 48 и слѣд.)
Если эти субъекты талантливы, то изъ нихъ могутъ получиться геніальныя натуры. Но въ геніальности-то они главнымъ образомъ и типичны, сохраняя свою нравственную безпорядочность и поражая непослѣдовательностью. Отъ образцовой супружеской добродѣтели имъ ничего не стоитъ перейти къ самому разнузданному распутству, отъ религіознаго экстаза - къ самымъ извращеннымъ и ненормальнымъ наслажденіямъ. Далѣе къ характеристикѣ перса необходимо прибавить, что онъ ищетъ случая, какимъ-бы то ни было способомъ придавить того, кто былъ ему раньше необходимъ, потому что онъ не хочетъ быть благодарнымъ, онъ не переноситъ никакого обязательства.
Для добродѣтели, благодарности, раскаянія, чести, совѣсти персидскій языкъ не имѣетъ даже выраженій, хотя самъ по себѣ языкъ очень богатъ и развитъ. Добродѣтель выражается словомъ taekwa, что значитъ набожность, благочестіе, т.е. поведеніе согласное съ ритуаломъ и закономъ, pershimani означаетъ не раскаяніе, а уныніе изъ-за худого исхода дѣла. Также нѣтъ слова для понятія совѣсти и ея угрызеній.
(Dr. I.E. Polak, "Persien", Leipzig, 1865, т. I, I.c.)
Не нужно также упускать изъ виду склонности персидскаго организма къ злоупотребленно всякаго рода ядами интеллекта. Персъ охотно предается куренію опіума, потреблению гашиша, алкоголя.
(Потребленіе алкоголя въ видѣ коньяка чрезвычайно распространено въ современной Персіи среди зажиточнаго класса купцовъ и высшихъ чиновниковъ. Пьютъ преимущественно въ теченіи ночи, тщательно скрывая отъ внѣшнихъ взоровъ свою порочную склонность. То же подмѣтилъ въ Турціи Гобино по отношенію къ господствующимъ классамъ Оттоманской Имперіи.)
Хотя размѣры ослабляющаго волю вліянія этихъ веществъ и не поддаются опредѣленію, все же играютъ не послѣднюю роль въ образованіи народнаго темперамента, подготовляя почву для общенароднаго истеризма. Благодаря раздробленности воли и отсутствію общей систематизаціи душевныхъ элементовъ, дѣйствующихъ каждый за свой собственный страхъ, у такого народа легко наступаетъ воспріимчивость къ внушеніямъ, подражательностЬ, готовность жить по примѣру сосѣда или по указанію авторитета, а также создается крайне благопріятная среда для всякаго суевѣрія и обмана.
На этой-то благодарной почвѣ нравственной недостаточности, при растлѣвающемъ вліяніи магизма, въ персидскомъ народѣ выработался своеобразный массовый мистицизмъ, который, замѣнивъ вѣру суевѣріемъ, мораль безпрекословнымъ повиновеніемъ, въ поискахъ за истиной, путался въ крайностяхъ и абсурдахъ сектантства. Сословіе маговъ, окружившее свою дѣятельность мистическимъ туманомъ, скрывало за нимъ полнѣйшую безнравственность атеизма, претендовавшаго на высшее познаніе. Обладаніе истиной освобождало отъ выполненія законовъ и предписаній морали, которые созданы были для простыхъ смертныхъ, и эта самонадѣянность, какъ результатъ патологическаго самосознанія, находила мистическое оправданіе всякому поведенію. Забота о формѣ, стремленіе импонировать при помощи лжи и эмпиризма, обманъ, развратъ, атмосфера тайныхъ пороковъ и патологическихъ извращеній всякаго рода если и не составляли всего внутренняго содержанія маговъ, какъ класса, то все же играли значительную роль въ ихъ существованіи. Отъ народнаго наблюденія не могла ускользнутъ эта слабая сторона господствовавшего сословія, и масса легко восприняла то, что отвѣчало ея вкусамъ и наклонностямъ.
Нельзя конечно допустить, чтобы господство одного сословія надъ умами цѣлаго народа поддерживалосъ въ продолженіи вѣковъ исключительно одной системой надувательства и фокусовъ. Взаимныя отношенія между народными массами и кастой мобедовъ прежде всего находятъ объясненіе въ психическихъ особенностяхъ перса, умъ котораго лишь въ крайне ограниченномъ числѣ случаевъ его житейскихъ условій довольствовался опытомъ и непосредственнымъ наблюденіемъ, въ огромномъ же большинствѣ предпочиталъ область воображенія, считаясъ прежде всего съ внушеніями внутренняго чувства, направленнаго въ сторону боязни. Руководящій классъ самъ искренно добивался истины, чтобъ, владѣя ею, обладать и народною волею. Но при свойствахъ мистическаго ума, отказывавшагося отъ единственно правильнаго пути логическаго умозаключенія, выводимаго изъ кропотливаго изученія явленій, магизмъ предпочиталъ идти къ познанію путемъ болѣе легкимъ. И все то темное, неясное, что его тревожило, рѣшалось не интеллектомъ, а чувствомъ, т.е. подводилосъ подъ таинственныя, духовныя отношенія, созданныя фантазмами. Съ этой цѣлью понадобилось выдвинуть особый міръ высшихъ разумныхъ существъ, установитъ исключительныя отношенія между богами и человѣчествомъ при посредствѣ жрецовъ, признать таинственную связъ между прошедшмъ и будущимъ, между небомъ и землею, населитъ землю, сверхъ видимаго, миріадами существъ невидимыхъ, создавъ для нихъ особую сложную іерархію.
Среди этого душевнаго мрака, наложеннаго мистическимъ ужасомъ, не трудно было отдѣльнымъ лицамъ одушевить массы любой идеей, вербовать ихъ въ любые фанатически настроенныя секты. Благодарный матеріалъ, какъ для всякаго честолюбца, такъ и для эпидемій религіознаго сумашествія былъ повсюду. Если у семитовъ вообще, и у іудеевъ въ особенности, профетизмъ составлялъ симптомъ національнаго характера, выражавшійся въ томъ, что среди народа, въ общемъ глубоко проникнутаго религіознымъ чувствомъ, тотъ или другой его представителі, особенно охваченный религіозной идеей и отдавшійся исключительному служенію ей, проникался ощущеніемъ божіяго избранія настолько, что успѣвалъ сообщить это убѣжденіе слушателямъ, то ничего подобнаго мы не встрѣчаемъ среди проповѣдниковъ и вѣроучителей Персіи. На послѣднихъ всегда замѣчается какой-то отпечатокъ легковѣрія, лживости и фантазерства. Большінство изъ нихъ принадлежало къ сословію маговъ. Пріемы и дѣятельность ихъ одинаково краснорѣчиво свидѣтельствуютъ какъ объ умственномъ настроеніи народа, охотно бросающагося на все сверхъестественное, чудесное и фантастическое, такъ и о характерѣ самихъ лжепророковъ, не брезгавшихъ дешевыми фокусами, способными ошеломить воображеніе народной толпы.
Такъ, Мани или Манесъ, основатель манихейства, прячется на цѣлый годъ въ уединенную пещеру, объявляя своимъ послѣдователямъ, что Богъ восхищаетъего на небо, откуда онъ вернется съ божественнымъ откровеніемъ и заготавливаетъ это откровеніе при помощи своего художественнаго рѣзца на металлической доскѣ.
Маздакъ вырываетъ подъ храмомъ огня обширный погребъ, куда сажаетъ своего сообщника, заставляя этимъ способомъ жертвенный огонь бесѣдовать съ царемъ Кобадетомъ. При помощи такихъ пріемовъ, о которыхъ трудно судить составляютъ ли они симптомъ душевной болѣзни изобрѣтателя или результатъ дерзкаго издѣвательства надъ здравымъ смысломъ, пророки пріобрѣтали тысячи поклонниковъ. Стоило при этомъ польстить народному вожделѣнію какой-нибудь льготой, напримѣръ допущеніемъ общности жен, какъ это сдѣлалъ Маздакъ, и значеніе учителя возрастало въ глазахъ массы до такихъ размѣровъ, что даже тиранія восточныхъ деспотовъ, обрекавшая на смерть сотни тысячъ его послѣдователей, не успѣвала искоренить ереси.
(При Хозроѣ, 531 - 628 по Р.X., Маздакъ подвергся смертной казни и 100000 зендиковъ были повѣшены.)
___________________________________
ЧАСТЬ 2. К ЧАСТИ 3: http://hojja-nusreddin.livejournal.com/2553550.html