Перевод второй песни THE LAY OF LEITHIAN RECOMMENCED Дж. Р. Р. Толкина.
О ГОРЛИМЕ ЗЛОСЧАСТНОМ
Горлим Злосчастный, чьим отцом
был Ангрим, стал в отряде том
неистовее остальных
и всех отчаянней. До злых
времен, что памятны досель,
взял Горлим в жёны Эйлинель,
ей, деве светлой, дал обет,
любил и был любим в ответ.
Пришла война; навстречу ей
ушёл он, чтоб в один из дней
увидеть, возвратясь с войны:
дом пуст, угодья сожжены
и крыши рухнувший навес
распахнут в облетевший лес.
А Эйлинели светлой нет,
нет никого, кто б дал ответ:
в неволе, смерти ль предана.
И тёмной горечи полна
была душа его с тех пор,
сомненье жгло, бессонный взор
так часто устремляя в ночь,
он, силясь муку превозмочь,
шептал, что Эйлинель могла
бежать до появленья зла;
она жива, надежда есть,
она убитым может счесть
его, вернувшись. И во тьму
он тайно к дому своему
вновь шел один, рискуя всем.
Но тёмен, холоден и нем
был дом, лишь горе воскрешал,
и Горлим там напрасно ждал.
Напрасно иль ещё страшней -
неверен кров ночных теней,
и много стерегущих глаз
служило Морготу. Не раз
был Горлим выслежен в пути,
и донесли о нем. Пойти
рискнул он вновь глухой тропой,
и вечер осени сырой
хлестал дождем, и ветер выл.
Но что это? В окошке плыл,
ненастную тревожа тьму,
неровный свет. Спеша к нему,
сквозь страх нахлынувший влеком
надеждою, в окне родном
увидел Горлим милый лик.
То Эйлинель! Ее он вмиг
узнал, хоть дни нужды и бед
оставили жестокий след
во взоре, гаснущем от слез,
и в прядях спутанных волос.
В одеждах порванных, бледна,
“О Горлим! - плакала она. -
Меня оставить ты не мог.
Так значит, беспощаден рок,
и ты убит! и я одна.
Душа, как камень, холодна!”
Но лишь он вскрикнул - свет исчез
и волчий вой наполнил лес
сквозь ветра вой, и плечи вдруг
сдавила тяжесть адских рук.
Был беспощадно связан он
и к Саурону приведён.
Военачальник тех когорт,
теней и волколаков лорд,
безжалостен и низок так,
как ни один доселе враг,
он встарь колени преклонял
пред троном Моргота. Где встал
твердынею из бурных вод
скалистый остров Гаурхот,
он обитал. Но той порой
вел Саурон военный строй
по воле Моргота, стремясь
найти, где мог укрыться князь
мятежный, Барахир. В ночи
в свой лагерь жертву палачи
приволокли. В ремнях тугих,
с петлёй на шее, пленник их
жестокой пытке предан был,
чтоб он о гордости забыл,
чтобы склонился пред виной
и боль прервал любой ценой.
Но не желал он губ разжать,
где верность лорду, как печать
ненарушимая, легла;
допрос прервали, пала мгла,
над Горлимом, скрывая свет,
склонился темный силуэт
и тихо говорил ему
об Эйлинели. «Почему
ты слепо к гибели готов,
когда ценой немногих слов
дом без войны, мир без цепей
ты властен дать себе и ей,
друг Короля, а не вассал?
Ужель ты большего искал?»
И Горлим, от таких речей
и долгой боли всё сильней
слабея, к пленнице-жене
(кого он в той же западне,
во власти Саурона, мнил)
в тоске стремясь - сомненье длил,
позволил крепнуть мысли той
и дрогнул в стойкости немой.
Когда за ним пришли, и звал
он этот миг, и отвергал.
Один, под рев со всех сторон,
у кресла каменного он
застыл; там Саурон сидел.
И Горлим с трепетом глядел
в лицо, чьи гибельны черты.
Тот бросил: “Ближе! Это ты,
отродье смертное, со мной
смел торговаться? Ну, какой
ждёшь платы? Молви напрямик!”
Тут Горлим головой поник;
за тихим словом слово он
ронял, отчаяньем сражён;
молил, чтоб не остался твёрд
лишённый милосердья лорд,
чтобы могли и Эйлинель,
и сам он, Горлим, из земель
уйти враждебных; жить, деля
мир и безвестность; Короля
отныне не гневить войной
и не желать судьбы иной.
С усмешкой Саурон тогда
сказал: “Под стать рабу и мзда!
Пред величайшей из измен
немного просишь ты взамен!
Я за нее воздам, поверь!
Ты начал ― отвечай теперь.
Не медли и не вздумай лгать!
Я жду!” И, содрогнувшись, вспять
вернуться Горлим был бы рад,
но тёмный Саурона взгляд
сдержал его; не смея лгать
пред ним, он начал отвечать,
чтоб, оступившись раз, пойти
по безнадёжному пути:
всё должен был сказать, что мог,
предать и лорда, и свой долг,
и тайный лагерь среди скал,
и замолчал, и наземь пал.
И резкий смех услышал он.
“Отродье! ― бросил Саурон. ―
Червь пресмыкающийся! встань!
Прими заслуженную дань!
Глупец! Ты видел тень, фантом,
бесплотный дух в окне пустом,
мной сотворённый, свитый мной
чтоб разум, от любви больной,
смутить. Холодными жених
счёл бы объятья дев моих!
От видел Эйлинель! смешно.
Да Эйлинель мертва давно,
мертва, добыча темноты,
червей ничтожнее, чем ты.
Но ты о милости молил,
и я исполню, что сулил:
ты скоро встретишь Эйлинель,
её холодную постель
разделишь, чтобы в тёмном сне
вовек не слышать о войне
иль мужестве. Вот твой удел.
Прими ― ты этого хотел!”
И Горлима немедля прочь
уволокли, и в ту же ночь
убив жестоко, в ров сырой
швырнули труп под волчий вой,
где стыл и Эйлинели прах.
Она в пылающих лесах
давно погибла от мечей
её настигших палачей.
Так Горлим принял злую смерть,
чтоб гаснущей душой успеть
проклясть себя, и Барахир
был схвачен; так истаял мир,
что осенял немой простор
от Аэлуина до гор,
свет благодати вне времён
в ничто изменой обращён,
открыты для войны и ран
глухие тропы, тайный стан.
OF GORLIM UNHAPPY.
Gorlim Unhappy, Angrim's son,
as the tale tells, of these was one
most fierce and hopeless. He to wife,
while fair was the fortune of his life,
took the white maiden Eilinel:
dear love they had ere evil fell.
To war he rode; from war returned
to find his fields and homestead burned,
his house forsaken roofless stood,
empty amid the leafless wood;
and Eilinel, white Eilinel,
was taken whither none could tell,
to death or thraldom far away.
Black was the shadow of that day
for ever on his heart, and doubt
still gnawed him as he went about
in wilderness wandring, or at night
oft sleepless, thinking that she might
ere evil came have timely fled
into the woods: she was not dead,
she lived, she would return again
to seek him, and would deem him slain.
Therefore at whiles he left the lair,
and secretly, alone, would peril dare,
and come to his old house at night,
broken and cold, without fire or light,
and naught but grief renewed would gain,
watching and waiting there in vain.
In vain, or worse - for many spies
had Morgoth, many lurking eyes
well used to pierce the deepest dark;
and Gorlim's coming they would mark
and would report. There came a day
when once more Gorlim crept that way,
down the deserted weedy lane
at dusk of autumn sad with rain
and cold wind whining. Lo! a light
at window fluttering in the night
amazed he saw; and drawing near,
between faint hope and sudden fear,
he looked within. 'Twas Eilinel!
Though changed she was, he knew her well.
With grief and hunger she was worn,
her tresses tangled, raiment torn;
her gentle eyes with tears were dim,
as soft she wept: 'Gorlim, Gorlim!
Thou canst not have forsaken me.
Then slain, alas! thou slain must be!
And I must linger cold, alone,
and loveless as a barren stone! '
One cry he gave - and then the light
blew out, and in the wind of night
wolves howled; and on his shoulder fell
suddenly the griping hands of hell.
There Morgoth's servants fast him caught
and he was cruelly bound, and brought
to Sauron captain of the host,
the lord of werewolf and of ghost,
most foul and fell of all who knelt
at Morgoth's throne. In might he dwelt
on Gaurhoth Isle; but now had ridden
with strength abroad, by Morgoth bidden
to find the rebel Barahir.
He sat in dark encampment near,
and thither his butchers dragged their prey.
There now in anguish Gorlim lay:
with bond on neck, on hand and foot,
to bitter torment he was put,
to break his will and him constrain
to buy with treason end of pain.
But naught to them would he reveal of Barahir, nor break the seal
of faith that on his tongue was laid;
until at last a pause was made,
and one came softly to his stake,
a darkling form that stooped, and spake
to him of Eilinel his wife.
'Wouldst thou,' he said, 'forsake thy life,
who with few words might win release for her, and thee, and go in peace,
and dwell together far from war,
friends of the King? What wouldst thou more?'
And Gorlim, now long worn with pain,
yearning to see his wife again
(whom well he weened was also caught
in Sauron's net), allowed the thought
to grow, and faltered in his troth.
Then straight, half willing and half loath,
they brought him to the seat of stone
where Sauron sat. He stood alone before that dark and dreadful face,
and Sauron said: 'Come, mortal base!
What do I hear? That thou wouldst dare
to barter with me? Well, speak fair!
What is thy price?' And Gorlim low
bowed down his head, and with great woe,
word on slow word, at last implored
that merciless and faithless lord
that he might free depart, and might
again find Eilinel the White,
and dwell with her, and cease from war against the King. He craved no more.
Then Sauron smiled, and said: 'Thou thrall!
The price thou askest is but small
for treachery and shame so great!
I grant it surely! Well, I wait:
Come! Speak now swiftly and speak true!'
Then Gorlim wavered, and he drew
half back; but Sauron's daunting eye
there held him, and he dared not lie:
as he began, so must he wend
from first false step to faithless end:
he all must answer as he could,
betray his lord and brotherhood,
and cease, and fall upon his face.
Then Sauron laughed aloud. 'Thou base,
thou cringing worm! Stand up,
and hear me! And now drink the cup
that I have sweetly blent for thee!
Thou fool: a phantom thou didst see
that I, I Sauron, made to snare
thy lovesick wits. Naught else was there.
Cold 'tis with Sauron's wraiths to wed!
Thy Eilinel! She is long since dead,
dead, food of worms less low than thou.
And yet thy boon I grant thee now:
to Eilinel thou soon shalt go,
and lie in her bed, no more to know
of war - or manhood. Have thy pay! '
And Gorlim then they dragged away,
and cruelly slew him; and at last
in the dank mould his body cast,
where Eilinel long since had laid
in the burned woods by butchers slain.
Thus Gorlim died an evil death,
and cursed himself with dying breath,
and Barahir at last was caught
in Morgoth's snare; for set.at naught
by treason was the ancient grace
that guarded long that lonely place,
Tarn Aeluin: now all laid bare
were secret paths and hidden lair.