Этот пост на
Ютубе:
Click to view
Арбат. Художник М. М. Гермашев, 1910-е гг. (?)
В преддверии дня Николая Чудотворца, тем, кто празднует по григорианскому календарю, и католикам, наверняка, будет интересен очерк Бориса Зайцева (1881 - 1972)
«Улица святого Николая» (1921). Так назывался Арбат в народе, по наличию трех храмов в честь Николая Угодника - Церкви Николы Явленного (настоятель расстрелян в 1922 г., храм разрушен в 1931 г.), Николы в Песках (снесена в 1933 г.) и Николы в Плотниках (снесена в 1932 г.).
Когда писался очерк, св. Николай еще не был выдворен с Арбата и, вероятно, наблюдал за колесом московской жизни, вертевшем людей и события, с хмурых зимних небес.
Рассказ циклически замкнут, состоит из пяти главок, внимательный читатель заметит, что первая и пятая главки начинаются совершенно одинаково:
Образ юности отошедшей, жизни шумной и вольной, ласковой сутолоки, любви, надежд, успехов и меланхолий, веселья и стремленья - это ты, Арбат.
Из чего можно заключить, что автор провел молодые годы в
Москве, и Арбат озарил юношескую прекрасную пору удивительным живительным светом, который не изгладился из памяти и годы спустя.
В арбатских метаморфозах как в зеркале, отразилась история страны, ускорившаяся в начале ХХ века до крайних пределов.
Первая главка повествует о времени космическом, смене сезонов, годичном цикле, который начинается зимой со смертью природы и рождением Спасителя. Солнце восходит над Арбатом, заходит, на следующий день восходит на том же самом месте, в соответствии с Экклезиастом: «Восходит солнце, заходит солнце, И в том же месте снова восходит», чтобы к вечеру, измучив арбатских жителей, закатиться. Но, глядь, и снова «утро занимается над городом».
Вид на Арбат. Фото: начало ХХ в.
Солнце будет вечно всходить и заходить, Арбат будет вечно лежать, лететь «в пространствах, точно облако белеющее».
Отдельные месяцы упомянуты в рассказе. Декабрь в гремящей вьюге, ледяной январь, «хрупоколючий» февраль, март с теплым ветром, зеленый благословенный апрель, фиалковый май, серенький ноябрь. Лето на Арбате проходит сплошной стеной зноя и оцепенения, улицы лежат в пыли, горожанки ходят в легчайших блузочках. Жизнь кипит, люди (орфография авторская):
…белят стены, и возятся и пьют, и накопляют, ходят в церковь и венчаются, и любятся, и умирают между трех обличий одного святителя - Николы Плотника, Николы на Песках и Николая Чудотворца. Зима, весна и лето, осень, хлад и жар, и мленье и закаты - все себе равно, или кажется таким.
В рассказе только один главный герой. Извозчик. Он ездит на санках, на телеге, плетется годами и сам уже стал совершенно похож на Николая Угодника. На Санта-Клауса, который, как известно, все тот же св. Николай, перекроенный на европейский лад. Как наш, отечественный дед Мороз. Тот тоже из христианского пантеона.
В очерке нет ни одной даты, не поименовано ни одно событие, но читатель, конечно же, узнает и революцию 1905 года:
И пылают барские усадьбы, останавливаются дороги, и рабочие выходят с фабрик - демонстрации идут Арбатом.
... и Первую Мировую, год 1914-ый:
Страшный час, час грозный. Смертный час - призыв.
... и октябрьский переворот, вернувший солдат с фронта, чтобы бросить на фронта гражданской:
В январе толпы героев серых, возвращающихся с брани.
Но вот мир, наконец, воцарился. Но, Бог мой, что это за мир! Как не похож он на тот, бывший в начале, до революционного пожара. Раньше Арбат блестел витринами, звенел бокалами и тарелками, сиял жемчугами. Теперь он сник, страшные метели замертвели и размыли его, нагнали по домам холода, тифа, голода и смерти.
Арбат. Фото: начало ХХ в.
Кинематографичный художественный эффект создается глаголами движения (писателям на заметку), их очень много в тексте. Поэтому рассказ так динамичен, а чтение идет плавно. Глаголы толкают повествование вперед. История Арбата, история страны показана через движение людей и бег времени. В соответствии с
заветами Лессинга. Вперед, вперед, - зовет нас в каждой главке автор.
Внимательный читатель заметит перекличку «Улицы святого Николая» с поэмой Блока
«Двенадцать», так же заваленной снегом по самую крышу. У Зайцева - Никола Чудотворец, чьи дома-храмы скоро взорвут динамитом устроители нового мира, у Блока - Христос, в окружении двенадцати апостолов-разбойников, перестрелявших из нагана тех граждан, которые отказывались идти в новый мир, цеплялись толстым брюхом за сытую жизнь, кутались в соболя.
- Кто там машет красным флагом?
- Приглядись-ка, эка тьма!
- Кто там ходит беглым шагом,
Хоронясь за все дома?
- Все равно, тебя добуду,
Лучше сдайся мне живьем!
- Эй, товарищ, будет худо,
Выходи, стрелять начнем!
И прежние подвальники, и медники, и вся мастеровщина, туго жизнью пригнетенная, из щелей повыползала, из темных нор своих, и вверх задвигалась. «Попировали, и довольно! Нынче наш черед!»
Выходи беднота, тьма, голь и нищенство, подымай голос, нынче твой день.
Писатель «Серебряного века», Зайцев, уехавший из России, не принявший советского строя, умерший на чужбине, в своем очерке ни словом не осудил ни одного человека. Ни «героя войны», отбирающего у прохожего последнее пальтишко, вежливо грозя жертве маузером. Ни комиссара, что давит своим легким изящным автомобилям нерасторопных граждан. Ни новую власть, устроившую по всей Руси «мразь беспросветную». В этом особенность Зайцева. Человек для него безгрешен и свят. Душа не причастна к преступлениям тела, поскольку дана нам Создателем, а черные дела наши - дурной сон, от которого мы рано или поздно очнемся. Господь простит нам, ибо не ведаем, по глупости и несовершенству, что творим.
Зайцев видит писательскую миссию в насаждении смирения и спокойствия, в единении мира и человека. Этим целям служат выразительные средства, лексика, метафоры, поэтический синтаксис. Его эпитеты вычурны и одновременно примитивны, такими словами разговаривает простой необразованный человек, когда хочет хорошо сказать о чем-то высоком и трансцендентном, о Боге, о душе, о любви, о человечности. Беспродержный, многословно-легкомысленно-пустопорожний, огневисто, тайно-прельщающий, обещающий, златоволосый, бирюзоглазый, непотресаемое... Но незамысловатые слова ударяют по каким-то глубоко запрятанным струнам и волнуют сердце русскоговорящего читателя.
Арбатская площадь. Фото: 1913 г.
«Улица святого Николая» - произведение-монохром. В нем есть, в гомеопатической дозе, и зелень лета, и краснощекие красноармейцы, и голубое око весны, однако же, нет ни синего, ни коричневого, ни желтого. Основной цвет - белый, вьюжный, метельный, как молочные сумерки в декабре, как январские сугробы, как корка снега, которой покрывается дорога февральским утром. Рассказ высох и оледенел, как связка сушеных грибов, забытая в сенях. Ни сюжета, ни фабулы, ни содержания. Очерк, эссе, полет мысли, автоматическое местами символистское письмо, но в этой-то зимней, восковой бледности и заключена вся прелесть. Проза Зайцева сладка и пленительна, как медовый сбитень на морозе. Как мятный пряник, как горячая ватрушка с вареньем.
Человек и мир, природа, город, Арбат составляют в рассказе одно целое. Мир входит в человека, вбирает его в себя, интегрирует в матрицу. Извозчик, едущий по Арбату от Дорогомилова, от кладбища, к Большому Афанасьевскому. Дружинники в папахах и фуражках, золотовласый поэт, пары, пляшущие танго, серый, крепкий строй солдат с винтовками. Они все слились с миром, стали пейзажем, улицей Арбат. Жизнь каждого человека проникнута единым бытием, вечностью, если угодно. Мы все - вечны, все - сопричастны. Всегда были и всегда будем. Передать эту мысль через текст можно только одним способом - направить на нее всю энергию, сделать ее лейтмотивом, убрать все цвета, задернуть шторы, оставив только белый цвет.
Из-за средоточия писательской мысли очерк на первый взгляд может показаться унылым, тусклым и тягостным. Но если вчитаться, впустить авторский нарратив в сознание, перестать сопротивляться, откроется магия. Рассказ останется в душе ни сюжетом, ни рисунком, а непередаваемым ощущением, словно прикоснулся к чему-то чарующему, восхитительному и сказочному. Такому, что случается только под Рождество.
А вы читали рассказ «Улица святого Николая»? Какие впечатления?