КРЕЩЕНИЕ. Часть 2: Пески (2)
Начало текста (1): http://haile-rastafari.livejournal.com/96018.html
***
Дежурство проходит без происшествий. Наутро к нам приезжает подкрепление - взвод бойцов из бывшего «Оплота», а ныне тоже Республиканская Гвардия. Нам говорят отстоять ещё одно дежурство и идти отдыхать.
Выходим на «смертный пост» у дороги. Осматриваемся. Да уж. Укрываться здесь действительно негде. Неубедительный бруствер из пустых снарядных ящиков, который любой уважающий себя осколок прошьёт, как бумагу, и немощного вида ямка. Окопом её назвать трудно: метр на метр в ширину и полметра в глубину. Копать здесь нормальные окопы если и возможно, то очень трудно. Даже не из-за мёрзлой земли. Из-за постоянных, не прекращающихся обстрелов. Нам сказали, если начнётся, переждать в ней первый залп и быстро бежать к бункеру. Но его дверей оттуда метров 15-20. Интересно, как туда вдвоём залезать? На вид она с трудом одного вместить сможет.
Впрочем, повод проверить это у нас появляется уже через десять минут. Вой стодвадцатых мин раздаётся резко. Хохлы проснулись по расписанию. Мы прыгаем в яму и обхватываем головы руками. Землю начинает бить дрожь. Оглушительно грохочет со всех сторон. На нас что-то сыплется. Дай Бог, чтоб не осколки! Они ж «горку» если что, насквозь прожгут. Но нет. Всего лишь земля и ветки.
Первый залп стихает. Мы осматриваемся. Да, ямку я недооценил. Двое в ней поместились на ура. Как говорится: в тесноте, да не в могиле. Думаю, если очень надо, сюда и трое утромбуются запросто. А то и четверо. Жить захочешь - не так раскорячишься.
Пулей вылетаем из спасительной ямки и несёмся к бункеру. Кажется, это самые длинные 15-20 метров в моей жизни. Едва забегаем, базу накрывает вторым залпом. Падает близко - укры пристрелялись. Перестрелка снова длится полчаса и прекращается. Перекур. Мы возвращаемся на пост. До конца смены наш трюк мы проделываем ещё трижды или четырежды.
Когда наша смена заканчивается, я подхожу к печке и усаживаюсь в кресло. Чайник только что поставили. Да, чай здесь - это жизнь. А печка - это сакральный центр маленькой подземной цивилизации бункера. Алтарь местных богов, вокруг которого вращается вся подземная жизнь. Именно к ней все стремятся. Возле неё происходят все разговоры. Рядом с ней все хотят находиться. Это ядро всей местной культуры и её краеугольный камень. А чаепитие - главный ритуал, цементирующий общество, живущее под сводами кургана.
Впрочем, я пришёл туда не только и не столько ради чаепития. Я пришёл туда поспать. Потому, что делать это в нашей комнате практически невозможно. На ночь в ней мы закрыли дверь и наутро поняли, какая суровая это была ошибка. Этим мы перекрыли даже ту минимальную, микроскопическую естественную вентиляцию, которая была. И к утру на потолке образовался мощнейший конденсат: капли, размером с монету среднего достоинства. Бункерная влажность, близкая к 100%, поражала своей всепроникающей силой. Спать там мне совсем не хотелось. А заснуть в кресле перед печкой, по местным меркам, было всё равно, что переночевать в пятизвёздочном отеле где-нибудь на Фиджах.
Занимаю кресло под древним плакатом с правилами пребывания в убежище. Особенно радует пункт о запрете нахождения в бункере домашних животных.
Словно читая мои мысли, к нам подходит Нона - местная любимица, обожаемая всеми без исключения собака породы алабай. Добрейшая псина размером с телёнка. Она прибилась к бункеру как только мы отбили его у укропов. Каждая ротация горела желанием забрать Нону с передовой к себе на казарму. Но Ник её никому не отдавал и отдавать не собирался. Не из любви к животным. Просто Нона была настоящим сокровищем: она чуяла подкрадывающегося врага чуть ли не за километр и, что самое главное, слышала подлетающие «грады». Человек их не слышит. А верная собака слышит и спасает жизни.
Глажу псину по загривку. Она мгновенно плюхается мне под ноги и засыпает. Совсем молодая собака. От роду год, максимум, полтора. У неё была ещё одна странная особенность, рассказы о которой в бункере передавались от ротации к ротации. Милейшая, спокойная, ласковая собака просто люто, дьявольски ненавидела укров. Она каким-то невероятным образом отличала их от нас. Может, по запаху. Может, каким-то чувством, неведомым нам, но известным собакам. Я своими глазами видел, как она едва не задавила пленного бандеровца, которого вели наши. Он был одет абсолютно точно так же, как те, кто его вёл. Но собака опознала его вмиг и изменилась до неузнаваемости. Её смогли оттащить. Но поговаривают, что она время от времени ходит на позиции укров… И убивает их. Я склонен этому верить: как-то раз, в другую ротацию, она принесла к бункеру одного такого. Мало того - она его ещё и ела. На глазах у всей обалдевшей базы. Мы не знаем, что довелось пережить этой собаке. Что именно так внутренне обожгло её верную и искреннюю собачью душу. Но к укропам у неё счёт огромный. Впрочем, как и у многих людей.
Выхожу покурить и слышу крики. Кто-то кого-то кроет начальственным матом. Подхожу поближе и смотрю вверх по лестнице, на выход из бункера. Там, в не щедром свете зимнего дня, на пролёте стоит какой-то пузатый офицер. Похоже, что казачий. В модной папахе с красным верхом. Стоит и орёт на одного из помощников Ника.
- Какого хрена ваши часовые убежали с поста в бункер?! Да меня не колышет, что начался обстрел! Пофигу мне! Должны стоять! Чё, ссыкуны, да?! Ссыкуны?! Им в нацгвардии у укропов служить надо! Сейчас пойду и вашего Ника на место поставлю! Совсем тут охренели! От рук отбились! Тьфу!
Он смачно плюёт на пол и с громким топотом спускается вниз. Стоящий рядом Кузя молча стискивает автомат и подаётся к нему. Мы удерживаем его. Обладатель папахи проносится мимо нас. Розовощёкий, гладко выбритый, распространяющий на весь бункер запах одеколона и нормальной еды. Не иначе в ресторане отзавтракать изволили, ваше благородие. Ну, явный фронтовик - по всем признакам из окопов не вылезает. Подавляю вдруг нахлынувшее острое желание выпустить этому куску дерьма очередь в спину. Короткую, но по делу. Между лопаток. Аккуратно в его поганое сердце. Или что там вместо сердца находится у мразей подобного толка. Закуриваю вторую сигарету. Интересно, это упитанное существо хоть раз бывало под обстрелом на открытой местности?
Возвращаюсь в центральный зал и вижу Сфинкса, задумчиво стоящего напротив парня, сидящего на скамье. Парень сидит, обхватив голову руками. Даже в полумраке с расстояния нескольких метрах видно, что его колотит крупная дрожь. Он пытается расстегнуть разгрузку, но не может - руки трясутся и отказываются ему повиноваться. Сфинкс видит мой вопросительный взгляд и подходит.
- Что случилось, Серёга?
- Да ничего хорошего, Пашич. Парень сломался. Его на посту обстрелом накрыло и он пошёл в разнос. Оружие он уже сдал. Сейчас его в тыл отправим.
Понятно. Ещё одного человека сожрали Пески. Ещё один дух сломили. Я видел этого парня пару раз. Он не был трусом. Совсем не был. Он читал книги по рукопашному бою. Он отлично переносил всё, что преподносила война… До того момента, как приехал сюда. Невозможно понять, кого из нас поломает это место. Это даже не русская рулетка. Это жребий. Ни у кого из нас не повернётся язык обвинить этого парня в трусости. Никто из нас не вздумает не пожать ему руку. Езжай, братишка. Дай тебе Бог…
Из кабинета Ника с шумом выкатывается тот самый обладатель модной папахи. Тяжело сопит. Физиономия красная. Буквально ломится к выходу, искря праведным гневом. Видимо, на Ника его возмущение не подействовало и гражданин в папахе был им послан в известный адрес. Н-да… Тебя бы на место этого парня, гнида. Интересно, как скоро бы ты там навалил полный памперс храбрости?
***
Ночь проходит без приключений. Мы отсыпаемся. Если это можно так назвать. Раза три просыпаюсь от сырого холода. Бегаю пить горячий чай, утепляюсь, как могу. Тот ещё сон, если честно.
На улице ещё темно. Местные «удобства во дворе» - самое экстремальное место на бункере. Классическая деревянная будка, красноречиво прошитая осколками. Её посещение - всегда поступок с большой буквы «П». В прошлую ротацию где-то в домах напротив занял позицию укропский снайпер и парни запрыгивали в будку с разбегу. Длилось это дня четыре, пока гада не вычислили. Но и без снайпера под постоянными обстрелами это было захватывающим действом. Ощущения делались ещё острее от того, что умирать за сим прискорбным занятием не хотелось решительно никому. Как-то уж совсем не героично и не почётно это звучало.
Но сейчас было тихо, и, вернувшись в убежище, я вновь занял позицию у печки. Здесь я и подожду: сегодня должны поменять парней на «утёсах». Нас ждала отправка на передовые позиции.
Вокруг печи снова собрался народ. Генератор снова барахлил и свет в бункере мерцал какими-то тусклыми красными отблесками. Наверное, именно такое освещение было самым подходящим для этого места. Мне вдруг подумалось, что мы находимся в самом центре войны. В её сердце. Холодном и мрачном, как сама эта война. Уже скоро придёт время, и это сердце сократится, исторгая нас из себя, как поток крови, текущий по венам её окопов, наполняющий тёмной и смертоносной жизнью органы её дотов и блиндажей. Мы - её эритроциты. Мы несём с собой кислород пуль и гранат. Мы даём ей жизнь. Хорошо это или плохо? Пусть Бог решает. А мы выполняем свой долг.
- Транспорт прибыл, пацаны. - Егор подходит к печке и отхлёбывает из чьей-то чашки дымящийся крепкий чёрный чай. Здесь не принято делить чашки на свои и чужие. Да и было б странно, если б было иначе. - Все готовы?
Мы готовы. Ставлю чашку на стол, вскидываю автомат на плечо и поднимаюсь наверх к яркому, слепящему свету дверного проёма.
Act 2: УТЁСЫ
Как Антохе удаётся вести машину быстро и осторожно одновременно, лично я не понимаю. Хотя, то, что здесь ехать медленно - это, с высокой степенью вероятности, самоубийство, понятно без слов. То, что мы видим за окнами «бусика» можно назвать только одним словом: Сталинград.
Это действительно напоминает кадры из старых фильмов о войне. Да и из новых, голливудских, тоже. Изрытые воронками дороги. Разгромленные снарядами дома. В пятидесяти метрах от нас навечно застыл сгоревший танк с пушкой, направленной в сторону бункера. Жилая постройка. Хотя, теперь уже бывшая. Из неё мы выезжаем быстро и, набрав скорость, несёмся через промзону по дороге, пролегающей вдоль каких-то трубопроводов, обмотанных серо-жёлтым утеплителем. Потом резко поворачиваем и на высокой скорости заезжаем под массивную каменную арку, напоминающую ворота в толстенной крепостной стене. Останавливаемся. Мы приехали.
Выходим из «Фокера». Арка, на самом деле, что-то вроде короткого сквозного туннеля под насыпью искусственного происхождения. Под её сводами относительно безопасно: неприятности там возможны только в том случае, если прилетит непосредственно ко входу в туннель. Старший группы Пчёл подгоняет нас, и мы неспешной рысью выскакиваем из-под арки и забегаем в массивные железные двери в нескольких метрах от арки. Внутри темно, но глаза очень быстро привыкают к мраку, гораздо более густому, чем на бункере. Впрочем, сразу отмечаю, что, в отличии от бункера, здесь тепло. Да и сырости никакой нет. Ребята, да мы, похоже, в Рай попали!
О том, что так оно и есть, красноречивее всего свидетельствуют унылые лица тех, кого мы сменяем: Боня, Крот и Белорус немилосердно матерятся, во всех анатомических подробностях высказывая то, что они думают о бункере и его ближайших родственниках. Они явно всеми фибрами души желают остаться на «утёсах» до самого окончания ротации.
Внутри над входом одиноко висит портрет Ленина. Вывешен явно не так давно. Судя по всему, как только это место было нами отбито. Хм, однако.
Осматриваюсь. Из мрака вырисовываются очертания каких-то швеллеров под потолком, массивных бетонных колонн и других конструкций непонятного назначения. Опускаю взгляд на пол. Точно! На полу некое подобие рельсов. Мы в бывшем цеху. Бывшего секретного оборонного завода, который, быть может, до сих пор известен только по номеру почтового ящика. Когда-то, ещё при советской власти, он выпускал нечто взрывающееся и опасное. А теперь сам призван укрывать от взрывов окопавшихся в нём людей. Потому, что это больше не завод. Это теперь «7-й утёс» одна из передовых крепостей армии ДНР на Песках. С него, а так же с его удалённых укреплений (4-го, 5-го и 6-го утёсов) шквальным огнём простреливается очень значительный и, что самое главное, один из ключевых участков линии фронта.
Навстречу нам выходит заросший кучерявой чёрной бородой парень с шевронами «Востока». У всего постоянного гарнизона «7-го утёса» такие шевроны - это востоковская база. И «Восток» встал здесь крепко. Все попытки бандеровцев хоть как-то «надкусить» «утёсы» всегда заканчивались одним и тем же - побитые и потрёпанные они отползали обратно к своей собственной базе, которую в радиопереговорах они называли «Нэбо». Ну, то есть, «небо».
- Здорово, пацаны! - вышедший встречать нас парень улыбается во все тридцать два зуба. На фоне густой бородищи (делающей его похожим на арабского боевика-исламиста) и лица, покрытого копотью, улыбка эта выглядит как в голливудском сериале. - Я здесь типа коменданта. Мой позывной: «Русский». Располагайтесь, через час будете распределяться на позиции.
Вот, значит, кто это. Комендант «утёсов» Лёша Русский. Личность в наших кругах почти легендарная. Абсолютно идейный командир, которого не интересует вообще ничего, кроме войны с гадами. Поговаривают, что он, как и многие из нас, даже не служил в армии, а в мирное время, понимая, что произойдёт, готовился к войне, сам изучал боевое дело, учился обращаться с оружием и тренировался. Стоит ли удивляться, что когда война таки началась, он очень быстро нашёл себя в её мрачной реальности. Укропы его боялись. Очень боялись. Всё, что было связано с «утёсами» вызывало у них, если судить по радиопереговорам, некую смесь ужаса и уважения. Что самого Лёшу Русского вполне устраивало.
Начинаем располагаться. В центральном помещении «7-го утёса» в несколько рядов стоят топчаны, покрытые дерматином. Трудно сказать, какого они цвета - в помещении очень темно. На весь зал единственным источником света является одна единственная свеча, стоящая рядом с журналом оперативных донесений и архаичным эбонитовым телефоном оперативной связи, модели «Алло, Смольный!». В этом нет ничего странного или неправильного: такой телефон - самое надёжное средство связи, прослушать которое практически невозможно. От него до каждого из укреплений протянут обычный телефонный провод. Всё просто и элегантно. Никаких изысков. Ведь чем проще система - тем меньше шансов, что она выйдет из строя.
Русский располагается и неторопливо начинает инструктаж.
- Значит так, парни, на вашей ответственности три позиции. Все одинаково важны. Это 5-й, 6-й и наш 7-й утёс. Задача проста: чтоб ни одна бандеровская сука в нашу сторону носа не высовывала. А пытаются они каждый день. Там, за «линейкой» у них всякой техники не меряно. Сюда, пока что, суются в основном «Ноны» и «Бэхи». Наши «Утёсы» потрошат их на раз. Если, конечно, они на расстояние выстрела подходят. Ну, ещё каждую ночь их пулемётчики гасят из «зелёнки». До неё отсюда меньше километра. Это очень близко, пацаны. Очень.
«Зелёнка». Именно так здесь называлась линия фронта - полоска деревьев, за которой уже не было никого, кроме укров. Пространство перед ней было простреливаемой вдоль и поперёк мёртвой зоной. И расстояние «меньше километра» между ней и нами означало одно: мы находимся на самом переднем крае. И впереди нас нет больше никого и ничего, кроме врага.
- А как здесь с диверами, командир? - подаёт голос кто-то из наших.
- Попроще, чем на бункере. Причём, гораздо. Если они просачиваются, то уходят вглубь территории. Здесь не орудуют - слишком высока вероятность, что свои же и накроют. Но вы не расслабляйтесь. Во-первых, всякое может быть, тем более, если салоеды решат вдруг здесь прорываться. А, во-вторых, здесь и без них весело. Обстреливают каждый час, снайпера с той стороны запросто достреливают, да плюс ещё и шальные пули летят, как те мухи. Особенно это касается тех, кто заступит на позиции здесь, на 7-м. Тут вообще зона прямой видимости противника. Ну, если глаза напрячь, конечно. «Винствол» без бинокля видать.
«Винстволом» здесь называли одну из передовых позиций укропов. На самом деле назывался он «вентстволом», так как являлся внешним выводом какой-то вентиляционной шахты, некогда обслуживавшей одно из местных подземных строений. Но парням на передовой гораздо веселее было ассоциировать его с вином, нежели с чем-либо другим. В конце концов, это единственный алкоголь, который они могли себе здесь позволить - в крепости, как и на бункере, царил строжайший сухой закон.
Русский закурил.
- Слева от нас стоят «православные». Ну, «Русская Православная Армия». По ним сейчас капитально накидывают. Неделю уже долбят из всех стволов. Может быть, именно там они хотят в прорыв пойти. А может это всё отвлекающая стрельба и ломанутся они здесь. Укропы, конечно, те ещё долбодятлы, но мало ли. Хитрить они тоже умеют. Так что ещё раз: никто не расслабляется. Тем более что и по нам здесь прилетает, мама не горюй! Мы, конечно, в ответ их долбим, но от этого один хрен не легче.
После распределения попадаю на позиции на «7-м утёсе». Моим напарником становится Иртыш, чему я вполне себе рад. Дядя Миша - человек хороший и довольно колоритный. Жизнь у него была весьма разнообразная. Кем он в ней только не был. Начав с работы шахтёра (каковая была за плечами практически у всех местных парней в нашем отряде), закончил он тем, что перед войной несколько лет трудился экстрасенсом. Причём, довольно популярным: на сей промысел к нему в Донецк приезжали даже граждане из Киева и Львова. К оружию своему дядя Иртыш относился с большой любовью и вниманием: свой АКМ он мгновенно изукрасил различными оружейными «Приблудами», от подствольного гранатомёта и коллиматора, до разнообразных обвесов, назначение которых оставалось для меня загадкой. В итоге, извлечённая из недр складов длительного хранения Советской Армии, стандартная «семёрка» превратилась в некое подобие боевого бластера из фантастического фильма. Очертания АКМа угадывались теперь в ней чисто интуитивно. Впрочем, это было не единственное его сходство с образчиками современной западной фантастики: по «утёсу» Иртыш щеголял в каске-сфере, делавшей его похожим на черепашку-нинзя.
Внезапно звучит глухой удар. Стены сотрясаются. Мы инстинктивно пригибаемся, не смотря на то, что находимся в сверхзащищённом помещении.
- Ого! Танк пожаловал. - Русский отряхивает с «горки» бетонную пыль. - Сидим внутри. Сейчас наши ответят.
Да, я узнаю этот звук. Я уже слышал его в Донецке десятью днями ранее. Но так близко услышал впервые. Звучит ещё один глухой удар. На этот раз чуть дальше. И в ответ на него начинает отзываться наша противобатарейная артиллерия. Через двадцать минут всё смолкает.
Выходим на позицию - крепкий бруствер из снарядных ящиков и мешков с песком. Калмык, один из помощников Русского, вводит в курс дела.
- Ваш сектор ответственности прямо перед вами. Задача: чтоб никто оттуда не полез. Парни, это - прямой проход к позициям укров. Который может стать автострадой, если здесь начнётся. Он нормально простреливается, но мало ли. Ваша главная задача будет следить за тем, чтобы они по-тихому не полезли ночью. Ваша двойка дежурит четыре часа. Стоите так: один здесь, другой на оперативном телефоне. Через час меняетесь. Ну, не замёрзнуть что бы. И чтоб глаз не замыливался. Потом восемь часов отдыхаете и снова заступаете.
Смотрю вперёд. Да уж. Перед нами нечто вроде узкой длинной долины, лежащей между двумя идущими параллельно друг другу вытянутыми буграми явно искусственного происхождения. Что находится внутри них? Неизвестно. Таковы Пески. Заколдованный мёртвый город, испещрённый загадочными, смертоносными катакомбами. Ведущими неизвестно откуда и неизвестно куда. А может быть и вовсе из ниоткуда в никуда. Точный ответ на этот вопрос, наверное, знало только министерство обороны Советского Союза. Которое, уходя, опечатало многое из того, что хранят эти недра, настолько надёжно, что срывать эти печати не рисковали даже пронырливые и алчные укры, царившие здесь четверть века. Когда пришли мы, то желание лезть глубоко под землю у нас отсутствовало исходно. Только по необходимости. Не более того. Некоторые тайны лучше не распечатывать, если точно не знаешь, что ищешь. Ибо закончиться для тебя это может чем угодно. А вероятность того, что это «что угодно» будет для тебя хорошим, здесь, на Песках, ничтожно мала. Когда, в одну из предыдущих ротаций, наши парни тащили на «7-й утёс» из разгромленной местной поликлиники те самые топчаны, на которых мы собирались спать, они забрели в подвал, уходивший куда-то в местные глубины. Где обнаружили местных собак и полуистлевшие трупы укров без признаков насильственной смерти. Что там произошло? Неизвестно. А выяснять ни у кого не было желания.
Присматриваюсь и на дальнем, противоположном мне конце рукотворной долины вижу деревья. «Зелёнка». Вот она, значит, какая. Выглядит вполне пасторально. Насколько это вообще возможно для Песок.
«Долина в две мили, редут не далече.
Заслышав: «По коням! Вперёд!»,
Долиною смерти, под шквалом картечи
Отважные скачут шестьсот.
Преддверием Ада звучит канонада,
Под жерла орудий подставлены груди,
Но скачут и скачут шестьсот…»
Почему-то именно это старое стихотворение сэра Альфреда Теннисона напомнило мне то, что я видел перед собой сейчас. Долина смерти… Вот такая она и есть. С неба неторопливо падает снег, заставляя далёкие ветви едва заметно искриться под лучами скупого солнца, почти утонувшего в пелене густых снежных облаков. Никакого движения. Ничего угрожающего. Впрочем, сейчас день. А на переднем крае нашей обороны на Песках всё начинается ночью.
Отстаиваю первый час, захожу в помещение и практически сразу громко чихаю. Это переходит в короткий, но неприятный приступ кашля. Трясу головой и ощущаю едва заметный зуд в носу и горле. Я что, заболеваю? Твою же мать. Трое суток на бункере, похоже, не прошли для меня даром. Как и для двух третей наших. Молодой, но уже изрядно повоевавший боец с позывным «Аватар» ещё два часа назад начал раздавать парням «Амизон» и «Колдрекс». Запасся. Красавец, брат.
Твою дивизию! С этим надо что-то делать, причём, немедленно. Ещё не хватало здесь свалиться. Сейчас, пока это всё только начинается, и «Колдрекс» с чаем вполне могут поспособствовать быстрому излечению. На печке как раз закипает чайник. Наливаю кипяток в чашку и усаживаюсь в старое, видавшее виды советское кресло, из тех, что стояли во всех конторах покойного Союза во времена моего детства. Печка и здесь является ядром местной цивилизации. Если проанализировать расположение в зале тех, кто не спит, то это становится очевидно. Мы как-то подсознательно расположились вокруг неё некими ритуальными концентрическими кругами, чем ближе, тем плотнее. Достаю телефон, включаю его и делаю фотографию. Это безопасно: во-первых, стены здесь толстые и не пропускают сигнал, во-вторых, я сразу поставил своё творение фирмы «Nokia» в режим «полёта» и аппарат превратился в некое подобие карманного компьютера без малейшей возможности связи. Просматриваю сделанные снимки и начинаю смеяться. Багровое сияние, исходящее от раскалённых боков «буржуйки», на снимках получилось каким-то сиренево-фиолетовым, весьма угрожающим, напоминающим радиоактивное свечение, каким его показывают в компьютерных играх. Показываю снимки Суржику. Тот тоже начинает смеяться в голос:
- Шекс, а ты это в интернет потом выложи. Пусть укропы думают, что у злых ватников вместо печки ядерный реактор.
Киваю. Я непременно это сделаю, братское сердце.
Аватар, тем временем, делится с парнями историями из своей фронтовой жизни:
- …Слышали вы эти их укропские страшные истории, про то, что у нас в окопах там были толпы чеченов с бородами и что за нас ваххабиты воевали? Ну, эти сказки, от которых великие укры под себя гадят? Так вот, это про нас. На самом деле никаких чеченов там и близко не было. А были это мы. Несколько раз так делали: перед атакой начинаем орать «аллах акбар». Орём, орём, а укры аж по окопам своим метаться начинают. Один раз даже атаковать не пришлось: они ещё до этого сами разбежались. А среди нас вообще все русские. Вот мы с них поржали! И тогда вообще часто наши так делали. Не только там, где я был. И везде срабатывало, прикиньте! Укроп тупой и трусливый, пацаны…
Мы смеёмся. Я уже слышал такие истории, причём, ни раз и ни два. Наши ребята всегда подходили к этой войне с большой изобретательностью. И случай с этим самым «аллах акбар» - всего лишь один из примеров. Кстати. Снимаю перчатку и провожу ладонью по лицу. Н-да… Ещё пару дней в таком режиме и мне самому смело можно будет кричать то же самое - поверят однозначно.
Рядом присаживаются Пчёл и Шах. Они говорят о Серёге Таксисте.
-…Хоть бы медаль ему дали посмертно, что ли. - Пчёл мрачен. - Он ведь герой. Столько жизней спас. Чтобы детям осталась память. Сыну. Дочери…
Я тоже мрачнею. Вспоминаю дочь Таксиста. За месяц до его гибели я, по его просьбе, нашёл её в Интернете. Перед самой войной девчонка уехала учиться туда, где нынче правили бандеровцы. Когда Таксист погиб, именно мне пришлось ей об этом сообщить. И она выложила написанный мной некролог по отцу на своей странице в соцсетях. Я просил её убрать эту публикацию. Ведь это же очень опасно. Бандеровцы могли сделать с ней что угодно за это. Она мне даже не ответила. И текст не убрала. Упрямая и гордая дочь своего отца. Надеюсь, у неё будет много детей. Такой славный род не должен сгинуть.
Теперь она уже переехала в Россию. Среди бандеровцев жить ей было тошно, а в Донецк ехать было уже не к кому. Храни тебя Бог, девочка.
Оперативный телефон молчит, на «линейке» тихо. Снова заступаю на пост. На улице уже стемнело. Сгущалась холодная снежная ночь. Всматриваюсь в долину. Там темень. Хоть глаз выколи - разницы не заметишь. Досылаю в ствол патрон. Так оно надёжней. И в этот момент ловлю себя на мысли, что страха нет. Вообще нет. Никакого. Первая ночь на Песках благополучно канула в лету. А ведь психика-то адаптировалась. Причём, быстро. Почти мгновенно. И теперь эта гиблая темнота - всего лишь ночь. Пусть и не совсем такая, как у большинства людей на этой планете.
И, словно в ответ на эти мысли, в паре метров надо мной гнусно просвистела шальная очередь. Двойка или тройка - трудно понять. Не расслабляйся, Паша. Не надо.
Окончание текста (3): http://haile-rastafari.livejournal.com/95511.html
Группа "В контакте" - http://vk.com/russkoe_gosudarstvo
Группа на "facebook" - http://www.facebook.com/groups/RussRevo/
Инстаграм - https://instagram.com/shakespeare1976/
***
Дежурство проходит без происшествий. Наутро к нам приезжает подкрепление - взвод бойцов из бывшего «Оплота», а ныне тоже Республиканская Гвардия. Нам говорят отстоять ещё одно дежурство и идти отдыхать.
Выходим на «смертный пост» у дороги. Осматриваемся. Да уж. Укрываться здесь действительно негде. Неубедительный бруствер из пустых снарядных ящиков, который любой уважающий себя осколок прошьёт, как бумагу, и немощного вида ямка. Окопом её назвать трудно: метр на метр в ширину и полметра в глубину. Копать здесь нормальные окопы если и возможно, то очень трудно. Даже не из-за мёрзлой земли. Из-за постоянных, не прекращающихся обстрелов. Нам сказали, если начнётся, переждать в ней первый залп и быстро бежать к бункеру. Но его дверей оттуда метров 15-20. Интересно, как туда вдвоём залезать? На вид она с трудом одного вместить сможет.
Впрочем, повод проверить это у нас появляется уже через десять минут. Вой стодвадцатых мин раздаётся резко. Хохлы проснулись по расписанию. Мы прыгаем в яму и обхватываем головы руками. Землю начинает бить дрожь. Оглушительно грохочет со всех сторон. На нас что-то сыплется. Дай Бог, чтоб не осколки! Они ж «горку» если что, насквозь прожгут. Но нет. Всего лишь земля и ветки.
Первый залп стихает. Мы осматриваемся. Да, ямку я недооценил. Двое в ней поместились на ура. Как говорится: в тесноте, да не в могиле. Думаю, если очень надо, сюда и трое утромбуются запросто. А то и четверо. Жить захочешь - не так раскорячишься.
Пулей вылетаем из спасительной ямки и несёмся к бункеру. Кажется, это самые длинные 15-20 метров в моей жизни. Едва забегаем, базу накрывает вторым залпом. Падает близко - укры пристрелялись. Перестрелка снова длится полчаса и прекращается. Перекур. Мы возвращаемся на пост. До конца смены наш трюк мы проделываем ещё трижды или четырежды.
Когда наша смена заканчивается, я подхожу к печке и усаживаюсь в кресло. Чайник только что поставили. Да, чай здесь - это жизнь. А печка - это сакральный центр маленькой подземной цивилизации бункера. Алтарь местных богов, вокруг которого вращается вся подземная жизнь. Именно к ней все стремятся. Возле неё происходят все разговоры. Рядом с ней все хотят находиться. Это ядро всей местной культуры и её краеугольный камень. А чаепитие - главный ритуал, цементирующий общество, живущее под сводами кургана.
Впрочем, я пришёл туда не только и не столько ради чаепития. Я пришёл туда поспать. Потому, что делать это в нашей комнате практически невозможно. На ночь в ней мы закрыли дверь и наутро поняли, какая суровая это была ошибка. Этим мы перекрыли даже ту минимальную, микроскопическую естественную вентиляцию, которая была. И к утру на потолке образовался мощнейший конденсат: капли, размером с монету среднего достоинства. Бункерная влажность, близкая к 100%, поражала своей всепроникающей силой. Спать там мне совсем не хотелось. А заснуть в кресле перед печкой, по местным меркам, было всё равно, что переночевать в пятизвёздочном отеле где-нибудь на Фиджах.
Занимаю кресло под древним плакатом с правилами пребывания в убежище. Особенно радует пункт о запрете нахождения в бункере домашних животных.
Словно читая мои мысли, к нам подходит Нона - местная любимица, обожаемая всеми без исключения собака породы алабай. Добрейшая псина размером с телёнка. Она прибилась к бункеру как только мы отбили его у укропов. Каждая ротация горела желанием забрать Нону с передовой к себе на казарму. Но Ник её никому не отдавал и отдавать не собирался. Не из любви к животным. Просто Нона была настоящим сокровищем: она чуяла подкрадывающегося врага чуть ли не за километр и, что самое главное, слышала подлетающие «грады». Человек их не слышит. А верная собака слышит и спасает жизни.
Глажу псину по загривку. Она мгновенно плюхается мне под ноги и засыпает. Совсем молодая собака. От роду год, максимум, полтора. У неё была ещё одна странная особенность, рассказы о которой в бункере передавались от ротации к ротации. Милейшая, спокойная, ласковая собака просто люто, дьявольски ненавидела укров. Она каким-то невероятным образом отличала их от нас. Может, по запаху. Может, каким-то чувством, неведомым нам, но известным собакам. Я своими глазами видел, как она едва не задавила пленного бандеровца, которого вели наши. Он был одет абсолютно точно так же, как те, кто его вёл. Но собака опознала его вмиг и изменилась до неузнаваемости. Её смогли оттащить. Но поговаривают, что она время от времени ходит на позиции укров… И убивает их. Я склонен этому верить: как-то раз, в другую ротацию, она принесла к бункеру одного такого. Мало того - она его ещё и ела. На глазах у всей обалдевшей базы. Мы не знаем, что довелось пережить этой собаке. Что именно так внутренне обожгло её верную и искреннюю собачью душу. Но к укропам у неё счёт огромный. Впрочем, как и у многих людей.
Выхожу покурить и слышу крики. Кто-то кого-то кроет начальственным матом. Подхожу поближе и смотрю вверх по лестнице, на выход из бункера. Там, в не щедром свете зимнего дня, на пролёте стоит какой-то пузатый офицер. Похоже, что казачий. В модной папахе с красным верхом. Стоит и орёт на одного из помощников Ника.
- Какого хрена ваши часовые убежали с поста в бункер?! Да меня не колышет, что начался обстрел! Пофигу мне! Должны стоять! Чё, ссыкуны, да?! Ссыкуны?! Им в нацгвардии у укропов служить надо! Сейчас пойду и вашего Ника на место поставлю! Совсем тут охренели! От рук отбились! Тьфу!
Он смачно плюёт на пол и с громким топотом спускается вниз. Стоящий рядом Кузя молча стискивает автомат и подаётся к нему. Мы удерживаем его. Обладатель папахи проносится мимо нас. Розовощёкий, гладко выбритый, распространяющий на весь бункер запах одеколона и нормальной еды. Не иначе в ресторане отзавтракать изволили, ваше благородие. Ну, явный фронтовик - по всем признакам из окопов не вылезает. Подавляю вдруг нахлынувшее острое желание выпустить этому куску дерьма очередь в спину. Короткую, но по делу. Между лопаток. Аккуратно в его поганое сердце. Или что там вместо сердца находится у мразей подобного толка. Закуриваю вторую сигарету. Интересно, это упитанное существо хоть раз бывало под обстрелом на открытой местности?
Возвращаюсь в центральный зал и вижу Сфинкса, задумчиво стоящего напротив парня, сидящего на скамье. Парень сидит, обхватив голову руками. Даже в полумраке с расстояния нескольких метрах видно, что его колотит крупная дрожь. Он пытается расстегнуть разгрузку, но не может - руки трясутся и отказываются ему повиноваться. Сфинкс видит мой вопросительный взгляд и подходит.
- Что случилось, Серёга?
- Да ничего хорошего, Пашич. Парень сломался. Его на посту обстрелом накрыло и он пошёл в разнос. Оружие он уже сдал. Сейчас его в тыл отправим.
Понятно. Ещё одного человека сожрали Пески. Ещё один дух сломили. Я видел этого парня пару раз. Он не был трусом. Совсем не был. Он читал книги по рукопашному бою. Он отлично переносил всё, что преподносила война… До того момента, как приехал сюда. Невозможно понять, кого из нас поломает это место. Это даже не русская рулетка. Это жребий. Ни у кого из нас не повернётся язык обвинить этого парня в трусости. Никто из нас не вздумает не пожать ему руку. Езжай, братишка. Дай тебе Бог…
Из кабинета Ника с шумом выкатывается тот самый обладатель модной папахи. Тяжело сопит. Физиономия красная. Буквально ломится к выходу, искря праведным гневом. Видимо, на Ника его возмущение не подействовало и гражданин в папахе был им послан в известный адрес. Н-да… Тебя бы на место этого парня, гнида. Интересно, как скоро бы ты там навалил полный памперс храбрости?
***
Ночь проходит без приключений. Мы отсыпаемся. Если это можно так назвать. Раза три просыпаюсь от сырого холода. Бегаю пить горячий чай, утепляюсь, как могу. Тот ещё сон, если честно.
На улице ещё темно. Местные «удобства во дворе» - самое экстремальное место на бункере. Классическая деревянная будка, красноречиво прошитая осколками. Её посещение - всегда поступок с большой буквы «П». В прошлую ротацию где-то в домах напротив занял позицию укропский снайпер и парни запрыгивали в будку с разбегу. Длилось это дня четыре, пока гада не вычислили. Но и без снайпера под постоянными обстрелами это было захватывающим действом. Ощущения делались ещё острее от того, что умирать за сим прискорбным занятием не хотелось решительно никому. Как-то уж совсем не героично и не почётно это звучало.
Но сейчас было тихо, и, вернувшись в убежище, я вновь занял позицию у печки. Здесь я и подожду: сегодня должны поменять парней на «утёсах». Нас ждала отправка на передовые позиции.
Вокруг печи снова собрался народ. Генератор снова барахлил и свет в бункере мерцал какими-то тусклыми красными отблесками. Наверное, именно такое освещение было самым подходящим для этого места. Мне вдруг подумалось, что мы находимся в самом центре войны. В её сердце. Холодном и мрачном, как сама эта война. Уже скоро придёт время, и это сердце сократится, исторгая нас из себя, как поток крови, текущий по венам её окопов, наполняющий тёмной и смертоносной жизнью органы её дотов и блиндажей. Мы - её эритроциты. Мы несём с собой кислород пуль и гранат. Мы даём ей жизнь. Хорошо это или плохо? Пусть Бог решает. А мы выполняем свой долг.
- Транспорт прибыл, пацаны. - Егор подходит к печке и отхлёбывает из чьей-то чашки дымящийся крепкий чёрный чай. Здесь не принято делить чашки на свои и чужие. Да и было б странно, если б было иначе. - Все готовы?
Мы готовы. Ставлю чашку на стол, вскидываю автомат на плечо и поднимаюсь наверх к яркому, слепящему свету дверного проёма.
Act 2: УТЁСЫ
Как Антохе удаётся вести машину быстро и осторожно одновременно, лично я не понимаю. Хотя, то, что здесь ехать медленно - это, с высокой степенью вероятности, самоубийство, понятно без слов. То, что мы видим за окнами «бусика» можно назвать только одним словом: Сталинград.
Это действительно напоминает кадры из старых фильмов о войне. Да и из новых, голливудских, тоже. Изрытые воронками дороги. Разгромленные снарядами дома. В пятидесяти метрах от нас навечно застыл сгоревший танк с пушкой, направленной в сторону бункера. Жилая постройка. Хотя, теперь уже бывшая. Из неё мы выезжаем быстро и, набрав скорость, несёмся через промзону по дороге, пролегающей вдоль каких-то трубопроводов, обмотанных серо-жёлтым утеплителем. Потом резко поворачиваем и на высокой скорости заезжаем под массивную каменную арку, напоминающую ворота в толстенной крепостной стене. Останавливаемся. Мы приехали.
Выходим из «Фокера». Арка, на самом деле, что-то вроде короткого сквозного туннеля под насыпью искусственного происхождения. Под её сводами относительно безопасно: неприятности там возможны только в том случае, если прилетит непосредственно ко входу в туннель. Старший группы Пчёл подгоняет нас, и мы неспешной рысью выскакиваем из-под арки и забегаем в массивные железные двери в нескольких метрах от арки. Внутри темно, но глаза очень быстро привыкают к мраку, гораздо более густому, чем на бункере. Впрочем, сразу отмечаю, что, в отличии от бункера, здесь тепло. Да и сырости никакой нет. Ребята, да мы, похоже, в Рай попали!
О том, что так оно и есть, красноречивее всего свидетельствуют унылые лица тех, кого мы сменяем: Боня, Крот и Белорус немилосердно матерятся, во всех анатомических подробностях высказывая то, что они думают о бункере и его ближайших родственниках. Они явно всеми фибрами души желают остаться на «утёсах» до самого окончания ротации.
Внутри над входом одиноко висит портрет Ленина. Вывешен явно не так давно. Судя по всему, как только это место было нами отбито. Хм, однако.
Осматриваюсь. Из мрака вырисовываются очертания каких-то швеллеров под потолком, массивных бетонных колонн и других конструкций непонятного назначения. Опускаю взгляд на пол. Точно! На полу некое подобие рельсов. Мы в бывшем цеху. Бывшего секретного оборонного завода, который, быть может, до сих пор известен только по номеру почтового ящика. Когда-то, ещё при советской власти, он выпускал нечто взрывающееся и опасное. А теперь сам призван укрывать от взрывов окопавшихся в нём людей. Потому, что это больше не завод. Это теперь «7-й утёс» одна из передовых крепостей армии ДНР на Песках. С него, а так же с его удалённых укреплений (4-го, 5-го и 6-го утёсов) шквальным огнём простреливается очень значительный и, что самое главное, один из ключевых участков линии фронта.
Навстречу нам выходит заросший кучерявой чёрной бородой парень с шевронами «Востока». У всего постоянного гарнизона «7-го утёса» такие шевроны - это востоковская база. И «Восток» встал здесь крепко. Все попытки бандеровцев хоть как-то «надкусить» «утёсы» всегда заканчивались одним и тем же - побитые и потрёпанные они отползали обратно к своей собственной базе, которую в радиопереговорах они называли «Нэбо». Ну, то есть, «небо».
- Здорово, пацаны! - вышедший встречать нас парень улыбается во все тридцать два зуба. На фоне густой бородищи (делающей его похожим на арабского боевика-исламиста) и лица, покрытого копотью, улыбка эта выглядит как в голливудском сериале. - Я здесь типа коменданта. Мой позывной: «Русский». Располагайтесь, через час будете распределяться на позиции.
Вот, значит, кто это. Комендант «утёсов» Лёша Русский. Личность в наших кругах почти легендарная. Абсолютно идейный командир, которого не интересует вообще ничего, кроме войны с гадами. Поговаривают, что он, как и многие из нас, даже не служил в армии, а в мирное время, понимая, что произойдёт, готовился к войне, сам изучал боевое дело, учился обращаться с оружием и тренировался. Стоит ли удивляться, что когда война таки началась, он очень быстро нашёл себя в её мрачной реальности. Укропы его боялись. Очень боялись. Всё, что было связано с «утёсами» вызывало у них, если судить по радиопереговорам, некую смесь ужаса и уважения. Что самого Лёшу Русского вполне устраивало.
Начинаем располагаться. В центральном помещении «7-го утёса» в несколько рядов стоят топчаны, покрытые дерматином. Трудно сказать, какого они цвета - в помещении очень темно. На весь зал единственным источником света является одна единственная свеча, стоящая рядом с журналом оперативных донесений и архаичным эбонитовым телефоном оперативной связи, модели «Алло, Смольный!». В этом нет ничего странного или неправильного: такой телефон - самое надёжное средство связи, прослушать которое практически невозможно. От него до каждого из укреплений протянут обычный телефонный провод. Всё просто и элегантно. Никаких изысков. Ведь чем проще система - тем меньше шансов, что она выйдет из строя.
Русский располагается и неторопливо начинает инструктаж.
- Значит так, парни, на вашей ответственности три позиции. Все одинаково важны. Это 5-й, 6-й и наш 7-й утёс. Задача проста: чтоб ни одна бандеровская сука в нашу сторону носа не высовывала. А пытаются они каждый день. Там, за «линейкой» у них всякой техники не меряно. Сюда, пока что, суются в основном «Ноны» и «Бэхи». Наши «Утёсы» потрошат их на раз. Если, конечно, они на расстояние выстрела подходят. Ну, ещё каждую ночь их пулемётчики гасят из «зелёнки». До неё отсюда меньше километра. Это очень близко, пацаны. Очень.
«Зелёнка». Именно так здесь называлась линия фронта - полоска деревьев, за которой уже не было никого, кроме укров. Пространство перед ней было простреливаемой вдоль и поперёк мёртвой зоной. И расстояние «меньше километра» между ней и нами означало одно: мы находимся на самом переднем крае. И впереди нас нет больше никого и ничего, кроме врага.
- А как здесь с диверами, командир? - подаёт голос кто-то из наших.
- Попроще, чем на бункере. Причём, гораздо. Если они просачиваются, то уходят вглубь территории. Здесь не орудуют - слишком высока вероятность, что свои же и накроют. Но вы не расслабляйтесь. Во-первых, всякое может быть, тем более, если салоеды решат вдруг здесь прорываться. А, во-вторых, здесь и без них весело. Обстреливают каждый час, снайпера с той стороны запросто достреливают, да плюс ещё и шальные пули летят, как те мухи. Особенно это касается тех, кто заступит на позиции здесь, на 7-м. Тут вообще зона прямой видимости противника. Ну, если глаза напрячь, конечно. «Винствол» без бинокля видать.
«Винстволом» здесь называли одну из передовых позиций укропов. На самом деле назывался он «вентстволом», так как являлся внешним выводом какой-то вентиляционной шахты, некогда обслуживавшей одно из местных подземных строений. Но парням на передовой гораздо веселее было ассоциировать его с вином, нежели с чем-либо другим. В конце концов, это единственный алкоголь, который они могли себе здесь позволить - в крепости, как и на бункере, царил строжайший сухой закон.
Русский закурил.
- Слева от нас стоят «православные». Ну, «Русская Православная Армия». По ним сейчас капитально накидывают. Неделю уже долбят из всех стволов. Может быть, именно там они хотят в прорыв пойти. А может это всё отвлекающая стрельба и ломанутся они здесь. Укропы, конечно, те ещё долбодятлы, но мало ли. Хитрить они тоже умеют. Так что ещё раз: никто не расслабляется. Тем более что и по нам здесь прилетает, мама не горюй! Мы, конечно, в ответ их долбим, но от этого один хрен не легче.
После распределения попадаю на позиции на «7-м утёсе». Моим напарником становится Иртыш, чему я вполне себе рад. Дядя Миша - человек хороший и довольно колоритный. Жизнь у него была весьма разнообразная. Кем он в ней только не был. Начав с работы шахтёра (каковая была за плечами практически у всех местных парней в нашем отряде), закончил он тем, что перед войной несколько лет трудился экстрасенсом. Причём, довольно популярным: на сей промысел к нему в Донецк приезжали даже граждане из Киева и Львова. К оружию своему дядя Иртыш относился с большой любовью и вниманием: свой АКМ он мгновенно изукрасил различными оружейными «Приблудами», от подствольного гранатомёта и коллиматора, до разнообразных обвесов, назначение которых оставалось для меня загадкой. В итоге, извлечённая из недр складов длительного хранения Советской Армии, стандартная «семёрка» превратилась в некое подобие боевого бластера из фантастического фильма. Очертания АКМа угадывались теперь в ней чисто интуитивно. Впрочем, это было не единственное его сходство с образчиками современной западной фантастики: по «утёсу» Иртыш щеголял в каске-сфере, делавшей его похожим на черепашку-нинзя.
Внезапно звучит глухой удар. Стены сотрясаются. Мы инстинктивно пригибаемся, не смотря на то, что находимся в сверхзащищённом помещении.
- Ого! Танк пожаловал. - Русский отряхивает с «горки» бетонную пыль. - Сидим внутри. Сейчас наши ответят.
Да, я узнаю этот звук. Я уже слышал его в Донецке десятью днями ранее. Но так близко услышал впервые. Звучит ещё один глухой удар. На этот раз чуть дальше. И в ответ на него начинает отзываться наша противобатарейная артиллерия. Через двадцать минут всё смолкает.
Выходим на позицию - крепкий бруствер из снарядных ящиков и мешков с песком. Калмык, один из помощников Русского, вводит в курс дела.
- Ваш сектор ответственности прямо перед вами. Задача: чтоб никто оттуда не полез. Парни, это - прямой проход к позициям укров. Который может стать автострадой, если здесь начнётся. Он нормально простреливается, но мало ли. Ваша главная задача будет следить за тем, чтобы они по-тихому не полезли ночью. Ваша двойка дежурит четыре часа. Стоите так: один здесь, другой на оперативном телефоне. Через час меняетесь. Ну, не замёрзнуть что бы. И чтоб глаз не замыливался. Потом восемь часов отдыхаете и снова заступаете.
Смотрю вперёд. Да уж. Перед нами нечто вроде узкой длинной долины, лежащей между двумя идущими параллельно друг другу вытянутыми буграми явно искусственного происхождения. Что находится внутри них? Неизвестно. Таковы Пески. Заколдованный мёртвый город, испещрённый загадочными, смертоносными катакомбами. Ведущими неизвестно откуда и неизвестно куда. А может быть и вовсе из ниоткуда в никуда. Точный ответ на этот вопрос, наверное, знало только министерство обороны Советского Союза. Которое, уходя, опечатало многое из того, что хранят эти недра, настолько надёжно, что срывать эти печати не рисковали даже пронырливые и алчные укры, царившие здесь четверть века. Когда пришли мы, то желание лезть глубоко под землю у нас отсутствовало исходно. Только по необходимости. Не более того. Некоторые тайны лучше не распечатывать, если точно не знаешь, что ищешь. Ибо закончиться для тебя это может чем угодно. А вероятность того, что это «что угодно» будет для тебя хорошим, здесь, на Песках, ничтожно мала. Когда, в одну из предыдущих ротаций, наши парни тащили на «7-й утёс» из разгромленной местной поликлиники те самые топчаны, на которых мы собирались спать, они забрели в подвал, уходивший куда-то в местные глубины. Где обнаружили местных собак и полуистлевшие трупы укров без признаков насильственной смерти. Что там произошло? Неизвестно. А выяснять ни у кого не было желания.
Присматриваюсь и на дальнем, противоположном мне конце рукотворной долины вижу деревья. «Зелёнка». Вот она, значит, какая. Выглядит вполне пасторально. Насколько это вообще возможно для Песок.
«Долина в две мили, редут не далече.
Заслышав: «По коням! Вперёд!»,
Долиною смерти, под шквалом картечи
Отважные скачут шестьсот.
Преддверием Ада звучит канонада,
Под жерла орудий подставлены груди,
Но скачут и скачут шестьсот…»
Почему-то именно это старое стихотворение сэра Альфреда Теннисона напомнило мне то, что я видел перед собой сейчас. Долина смерти… Вот такая она и есть. С неба неторопливо падает снег, заставляя далёкие ветви едва заметно искриться под лучами скупого солнца, почти утонувшего в пелене густых снежных облаков. Никакого движения. Ничего угрожающего. Впрочем, сейчас день. А на переднем крае нашей обороны на Песках всё начинается ночью.
Отстаиваю первый час, захожу в помещение и практически сразу громко чихаю. Это переходит в короткий, но неприятный приступ кашля. Трясу головой и ощущаю едва заметный зуд в носу и горле. Я что, заболеваю? Твою же мать. Трое суток на бункере, похоже, не прошли для меня даром. Как и для двух третей наших. Молодой, но уже изрядно повоевавший боец с позывным «Аватар» ещё два часа назад начал раздавать парням «Амизон» и «Колдрекс». Запасся. Красавец, брат.
Твою дивизию! С этим надо что-то делать, причём, немедленно. Ещё не хватало здесь свалиться. Сейчас, пока это всё только начинается, и «Колдрекс» с чаем вполне могут поспособствовать быстрому излечению. На печке как раз закипает чайник. Наливаю кипяток в чашку и усаживаюсь в старое, видавшее виды советское кресло, из тех, что стояли во всех конторах покойного Союза во времена моего детства. Печка и здесь является ядром местной цивилизации. Если проанализировать расположение в зале тех, кто не спит, то это становится очевидно. Мы как-то подсознательно расположились вокруг неё некими ритуальными концентрическими кругами, чем ближе, тем плотнее. Достаю телефон, включаю его и делаю фотографию. Это безопасно: во-первых, стены здесь толстые и не пропускают сигнал, во-вторых, я сразу поставил своё творение фирмы «Nokia» в режим «полёта» и аппарат превратился в некое подобие карманного компьютера без малейшей возможности связи. Просматриваю сделанные снимки и начинаю смеяться. Багровое сияние, исходящее от раскалённых боков «буржуйки», на снимках получилось каким-то сиренево-фиолетовым, весьма угрожающим, напоминающим радиоактивное свечение, каким его показывают в компьютерных играх. Показываю снимки Суржику. Тот тоже начинает смеяться в голос:
- Шекс, а ты это в интернет потом выложи. Пусть укропы думают, что у злых ватников вместо печки ядерный реактор.
Киваю. Я непременно это сделаю, братское сердце.
Аватар, тем временем, делится с парнями историями из своей фронтовой жизни:
- …Слышали вы эти их укропские страшные истории, про то, что у нас в окопах там были толпы чеченов с бородами и что за нас ваххабиты воевали? Ну, эти сказки, от которых великие укры под себя гадят? Так вот, это про нас. На самом деле никаких чеченов там и близко не было. А были это мы. Несколько раз так делали: перед атакой начинаем орать «аллах акбар». Орём, орём, а укры аж по окопам своим метаться начинают. Один раз даже атаковать не пришлось: они ещё до этого сами разбежались. А среди нас вообще все русские. Вот мы с них поржали! И тогда вообще часто наши так делали. Не только там, где я был. И везде срабатывало, прикиньте! Укроп тупой и трусливый, пацаны…
Мы смеёмся. Я уже слышал такие истории, причём, ни раз и ни два. Наши ребята всегда подходили к этой войне с большой изобретательностью. И случай с этим самым «аллах акбар» - всего лишь один из примеров. Кстати. Снимаю перчатку и провожу ладонью по лицу. Н-да… Ещё пару дней в таком режиме и мне самому смело можно будет кричать то же самое - поверят однозначно.
Рядом присаживаются Пчёл и Шах. Они говорят о Серёге Таксисте.
-…Хоть бы медаль ему дали посмертно, что ли. - Пчёл мрачен. - Он ведь герой. Столько жизней спас. Чтобы детям осталась память. Сыну. Дочери…
Я тоже мрачнею. Вспоминаю дочь Таксиста. За месяц до его гибели я, по его просьбе, нашёл её в Интернете. Перед самой войной девчонка уехала учиться туда, где нынче правили бандеровцы. Когда Таксист погиб, именно мне пришлось ей об этом сообщить. И она выложила написанный мной некролог по отцу на своей странице в соцсетях. Я просил её убрать эту публикацию. Ведь это же очень опасно. Бандеровцы могли сделать с ней что угодно за это. Она мне даже не ответила. И текст не убрала. Упрямая и гордая дочь своего отца. Надеюсь, у неё будет много детей. Такой славный род не должен сгинуть.
Теперь она уже переехала в Россию. Среди бандеровцев жить ей было тошно, а в Донецк ехать было уже не к кому. Храни тебя Бог, девочка.
Оперативный телефон молчит, на «линейке» тихо. Снова заступаю на пост. На улице уже стемнело. Сгущалась холодная снежная ночь. Всматриваюсь в долину. Там темень. Хоть глаз выколи - разницы не заметишь. Досылаю в ствол патрон. Так оно надёжней. И в этот момент ловлю себя на мысли, что страха нет. Вообще нет. Никакого. Первая ночь на Песках благополучно канула в лету. А ведь психика-то адаптировалась. Причём, быстро. Почти мгновенно. И теперь эта гиблая темнота - всего лишь ночь. Пусть и не совсем такая, как у большинства людей на этой планете.
И, словно в ответ на эти мысли, в паре метров надо мной гнусно просвистела шальная очередь. Двойка или тройка - трудно понять. Не расслабляйся, Паша. Не надо.
Окончание текста (3): http://haile-rastafari.livejournal.com/95511.html
Группа "В контакте" - http://vk.com/russkoe_gosudarstvo
Группа на "facebook" - http://www.facebook.com/groups/RussRevo/
Инстаграм - https://instagram.com/shakespeare1976/