КРЕЩЕНИЕ. Часть 2: Пески (1)
"Записки международного террориста"
Сегодня, в серии статей "Записки международного террориста", я публикую вторую часть "КРЕЩЕНИЯ" - текста о том, что происходило на Донбассе в самые жёсткие дни минувшей зимы. Текста о том, как это видел я и люди, бывшие рядом. В предыдущей части речь шла, скорее, о том, что происходило в тылу (хотя, какой тыл может быть в двадцати минутах езды от прифронтовой зоны). Рассказ, который вы прочитаете сегодня, будет о том, что происходило на фронте. Там, куда я уехал после того, что описано в первой части. В связи с чем, хочу пояснить сразу: фотографии в тексте есть, но, во-первых, их мало, а, во-вторых, снято там только то, что может быть показано. Никаких фотографий позиций, вооружений, фортификации и всего подобного этому, не будет. В тех местах, которые будут описаны сегодня, боевые действия идут до сих пор. В тексте будут даны только фото внутренних помещений. То, что будет на фотографиях, для врага и так не секрет: он в этих помещениях стоял несколько месяцев. Так что гражданам бандеровцам, которые будут читать текст в поисках оперативной информации, заранее предлагаю расслабиться - подарков не будет.
Для тех, кто не читал первую часть, вот ссылки:
КРЕЩЕНИЕ. Часть 1: Донецк. (1) - http://haile-rastafari.livejournal.com/95178.html
КРЕЩЕНИЕ. Часть 1: Донецк. (2) - http://haile-rastafari.livejournal.com/94908.html
КРЕЩЕНИЕ. Часть 2: Пески
Interlude: ПЬЯНЫЙ МОСТ
«Ой, да что-то мы засиделись, братцы!
Не пора ли нам разгуляться?
Русь молодая, да силы не меряно.
Дайте коня мне, да добрый меч»…
«Фокер» выкатывается на улицу Артёма, тяжело переваливаясь на ухабах переулков. Мы сидим в салоне по полной выкладке. Парни поют песню. Когда происходит выезд на боевые, они всегда её поют. Я молча смотрю в окно. И молюсь. С моим боевым духом и так всё в порядке. Просто я считаю, что от молитвы в данной ситуации толку больше. Это моё личное мнение. Никому его не навязываю.
Выехав на центральную улицу, набираем скорость. Доедем мы быстро. Пески близко. А сектор «Пески» ещё ближе. Какие-то двадцать минут от центра города, и мы уже пересечём ту самую невидимую границу, за которой птицы умолкают, а свет начинает падать иначе, и тени становятся черней, ярче, отчётливее. Граница двух миров снова быстро приближается, и скоро я зайду за неё так далеко, как не заходил никогда раньше.
За окном затишье. Перерыв между обстрелами. Такое редко, но случается. Тем не менее, по городу ехать надо быстро. Неизвестно, когда эта тишина закончится и небеса снова начнут плеваться смертью, не особо выбирая цель. Укры и не целятся. Они бьют по секторам и им всё равно, кто попадёт под их залп - военные в микроавтобусе, или дети на школьном футбольном поле. Впрочем, второе для них даже предпочтительнее. Война и геноцид - не совсем одно и то же. Приоритеты в обоих случаях проставляются очень разные.
Боня на переднем сидении что-то громко вещает и машет руками, чем вызывает острую реакцию Антохи, резко крутящего руль.
- Твою же мать, Боня! Да сядь ты спокойно, не мешай машину вести.
Белорус наклоняется вперёд и даёт Боне подзатыльник. Завязавшаяся вслед за этим интеллигентная беседа на глазах пополняет и без того великий и могучий русский язык ещё, как минимум, на один том орфографического словаря.
- Внимание, парни! Пьяный мост.
Мы замолкаем. Салон оглашается щелчками предохранителей. Это чисто фронтовая фишка: снимать с предохранителя и не досылать патрон в ствол. Взвести затвор мы всегда успеем. Времени на это уйдёт столько же, сколько ушло бы на отщёлкивание предохранительной скобы. Обычно учат делать наоборот, но раз в год и палка стреляет, тем более при езде по таким ухабам (дорога под колёсами разворочена прямыми попаданиями). Это ещё хорошо, что мороз и нет грязи. 26 января встречает нас скромным, но отчётливым снегом.
А впереди уже крутые изгибы Пьяного моста. Его потому и называют «пьяным», что он далеко не прямой и нещадно вихляет, как нетрезвый гражданин в пятницу вечером. За ним этот мир заканчивается и начинается территория смерти. Это ещё не Пески. Но уже и не мир живых.
Антоха сбрасывает скорость. Сказать, что он едет медленно, нельзя. Он едет осторожно. Потому, что лихачить на этой дороге - всё равно, что жонглировать гранатой с выдернутой чекой. Если машина сломается и встанет здесь - дальнейшее будущее тех, кто находится в ней, может быть ярким, но коротким. Любая стоящая машина на этой дороге - потенциальная братская могила. Гроб на колёсиках.
Мы поворачиваем и «змейкой» проезжаем между тремя рядами бетонных блоков, поставленных поперёк дороги. Всё. Граница миров пройдена окончательно. Впереди Пески.
Перед нами, словно из какой-то чёрной комедии, выплывает щит с надписью: «Щiро вiтаемо». Угу, и вам добро пожаловать, граждане укры. Эта надпись на въезде в Ад не перестаёт восторгать всех, кто едет на Пески, пусть даже и не в первый раз. Интересно, думали ли те, кто ставил этот щит, каким суровым сарказмом обернётся их творение? Вряд ли. Это почти курортное место ни у кого не вызывало таких ассоциаций. Ещё каких-то полгода назад там жарили шашлыки и фотографировались на фоне природы. Теперь этих мест больше нет. Теперь там пустыня.
Пески… Самое страшное место на этой войне. Нет, «страшное» - не означает, что оно самое смертоносное. Есть места гораздо более гиблые. Но более страшных мест здесь нет. На Песках всё буквально пропитано ужасом, заползающим за шиворот, как сырая, холодная ночь. Ужасом и смертью. От которой там просто негде укрыться. Она прячется за каждым деревом, смотрит из каждого выгоревшего оконного проёма своим пустым, безжизненным взором. Она может настигнуть где угодно, даже в тылу. Которого на Песках просто нет. Потому, что бесконечные руины былой мирной жизни и участки леса, изрубленного обстрелами, кишат диверсионными группами врага. Они могут появиться где угодно и когда угодно. И забрать любую жизнь, где бы ни находился её владелец. Контролировать их перемещения по такой местности очень тяжело. Наша полевая разведка тоже активно пользуется этим, но тем, кто стоит на Песках, от этого не легче. Каждую ночь и каждый день ДРГ врага рыскают вокруг позиций, осыпая их минами и пулями снайперов, наводя артиллерию. Именно так и погиб Таксист. Именно это сейчас приближается ко всем нам. На Песках люди ломаются и сходят с ума от этого ужаса. Сильные, смелые, достойные люди плачут, как дети, бросают автоматы и умоляют командира отправить их в тыл. Их никто не упрекает. Им никто не предъявляет претензий. Их никто не называет трусами. Потому, что здесь от этого не застрахован никто. Я знаю. Я это видел. Два бойца из нашего отряда сломались так же у меня на глазах.
- Стоп! Всем внимание!
Одновременно с этим звучит резкий хлопок. «Фокер» останавливается, как вкопанный. Антоха замер и смотрит вперёд. На дерево, растущее возле дороги. Я смотрю туда же и первую секунду не понимаю, что с ним не так, что именно заставило меня самого впиться в него взглядом. Дерево, как дерево: ветки, крона, ствол… И чёрный дымок у основания, почти на уровне корней. Далее, как в режиме замедленной съёмки, дерево начинает неторопливо заваливаться на бок и падает поперёк дороги…
- Из машины!!!
Двери распахиваются, мы сыплемся на снег, бросая вещи, ящики с БК, продовольствие. Лишь автоматы сжаты мёртвой хваткой. Времени у нас мало. Всего несколько секунд. Антоха, видя, что нас больше нет в салоне, резко стартует и «Фокер», свернув с дороги, исчезает где-то в руинах. Нам нельзя находиться внутри. Если накроет в машине - не выживет никто. В 15 метрах мы видим недостроенный двухэтажный дом, аккуратно выгоревший изнутри. Вскакиваем со снега и на невероятной скорости бежим туда. Я бегу так быстро, как не бегал, наверное, никогда в жизни. Подскакиваю к стене и птицей взлетаю в оконный проём. Замираю, на секунду потеряв равновесие. Искоса смотрю вниз. Метра полтора. Ну, ничего себе, я прыгаю. После войны надо идти работать в олимпийскую сборную, не иначе. Хватаюсь за остатки сгоревшей рамы и запрыгиваю в здание. Залегаю. Кругом остатки пластиковых бутылок, консервных банок, древние пачки сигарет и прочий мусор, оставшийся в наследство от мирной жизни. Всё это лежит здесь с лета, не иначе. Одновременно с этим слышу свистящий визг и разрыв. Я знаю этот звук. Восьмидесятый миномёт. Значит, вот чем по нам бьют. Диверы… И их излюбленное оружие. Они нас выследили и теперь пытаются добить. Падает снова. С другой стороны дома. Приваливаюсь к стене и перевожу дух.
- Шекс, ты как? - рядом падает Белорус.
- Нормально. Размялся вот.
- Да, бег полезен.
- Так от то ж! Кровь надо разгонять. А то болезни всякие полезут: кардиология, отстой в малом тазу…
Тихо ржём. Не долго. Снова начинают набрасывать. Белорус показывает на дверь в другом конце зала.
- Перемещаемся туда. Там глухие стены и маленькое окно.
После очередного разрыва срываемся с места и быстрой, короткой перебежкой перемещаемся в дальнюю комнату. Едва забегаем внутрь, здание сотрясается, с потолка сыплется бетонная пыль, а по стене зала у нас за спиной хлещут осколки. Прямое попадание. Вовремя мы.
- Парни! - снаружи звучит голос Морика. - Это шестой прилёт. Теперь они будут остужать ствол. У нас максимум 10 минут!
Рысью выскакиваем из здания. Вокруг на снегу дымящиеся чёрные кляксы. Все целы? Вроде бы, да. Быстро хватаем вещи и бегом несёмся через кусты вперёд. Бежать не далеко: мы не доехали буквально метров сто. Основную базу видно невооружённым глазом. Забегаем на территорию, и, не сбавляя темпа, бежим к чёрному провалу дверей. Уже заскакивая вовнутрь, снова слышим вой. Быстро остудились, твари. Ну, что, поделаешь? Зима. Летом они и 20 минут могли продолбаться с перегретыми стволами. А вот хрен вам по всему лицу, ублюдки. Вы опоздали. Вы уже не достанете никого из нас. Бежим по крутой лестнице вниз и ныряем в сырую темноту.
Act 1: БУНКЕР
Оглядываюсь по сторонам. Тёмное помещение с большим баком для воды в углу. Под ногами хлюпает. Не сильно, но отчётливо. Вокруг толпится народ. Все курят.
- О, здорово, Шекспир! С прибытием.
Из темноты выныривает Кузя. Он прибыл предыдущим рейсом и уже успел обустроиться. А обустройство здесь - штука философская.
Наша база на Песках - старый бункер, построенный в советское время на случай атомной войны. Или не атомной. В любом случае, своего часа он дождался. Ещё совсем недавно здесь стояли укры. Стояли четыре месяца, или где-то около того. Но были выбиты и теперь это мрачное место стало нашим опорным пунктом.
Бросаю докуренную сигарету в снарядный ящик, приспособленный под нечто среднее между пепельницей и мусорным ведром и, минуя огромную бронированную дверь, прохожу внутрь. В гулкую утробу бункера.
Проход завешен одеялами. Каждый раз открывать и закрывать эту дверь было бы немыслимо, а электричества в бункере практически не было. Минимальное количество, необходимое для освещения, давал старый бензиновый генератор, хрипло тарахтевший в боковой комнате. Он и маленькая газовая печка в углу - единственные источники света и минимального тепла в этом подземелье.
- Парни. - Сфинкс проводит краткий инструктаж. - Отопление и вентиляция здесь не работают, так что не расслабляйтесь. Помещение не проветривается, так что здесь очень сыро. Чаще пейте чай - простужаться здесь не желательно. На базе мы будем посменно. Делимся на две группы, одна охраняет бункер, другая выдвигается на передовые укрепления - на «утёсы». Потом меняемся…
- Осторожно, дети!
Громкий возглас прерывает инструктаж. Все быстро отходят от центра комнаты к стенам. Мимо нас проходит длинная процессия миномётчиков, несущих на плечах стодвадцатые мины. Хорошие детки. Нужные. Сейчас там наверху, у нас над головой, укры получат очень весомый ответ на свой обстрел. Впрочем, обстрелы здесь происходят по часам и никого уже не удивляют. Такие «обмены любезностями» между нашей базой и позициями укропов на Песках, происходят по нескольку раз в день. Спустя пять минут во дворе загрохотало. Но это был правильный грохот. Наш грохот.
Парни заносят в помещение ящики с довольствием - Антоха всё-таки доехал до базы. Рассеяно изучаю синие пакеты с российским сухпаем, пришедшим по гуманитарке. Сухпай какой-то странный - не армейский. Тот идёт в зелёных пакетах и ящиках несколько иной конфигурации. Заглядываю в пакет: никаких опознавательных знаков, которые могли бы пролить свет на то, для кого этот подарочек предназначался изначально. Хм. Даже интересно. Ладно, будет день - будет и пища. Причём, во всех смыслах этих слов.
- Здравствуйте, бойцы. - Ник, комендант бункера, выходит из штабной комнаты. Худощавый мужчина лет 35, в круглых очках и кепке-бейсболке, подходит к нам слегка вихляющей походкой. Со стороны может показаться, что Ник только что вышел из ночного клуба и слегка пританцовывает. Он вообще чем-то напоминает завсегдатая гламурных вечеринок Москвы или Питера. Скорее даже второе, так как лицо у него бледное, словно у уроженца северной Пальмиры. А вот произношение у него характерное, скорее, для жителя средней полосы России, откуда он, собственно и приехал практически одновременно со мной. Вот только походка эта у него далеко не потому, что он привык тусить на клубном танцполе. У Ника травма позвоночника. Его и на бункер назначили поэтому: с такой травмой по передовой не побегаешь. Свою службу он нёс безупречно - база, со всеми её экстремальными, на грани несовместимости с жизнью, условиями, содержалась им в идеально боеготовом состоянии. И бледный он не от ночного образа жизни, а от того, что самым большим дефицитом в бункере является солнечный свет. Постоянный сырой полумрак накладывал на лица людей отпечаток за считанные дни. Бойцы, после недельной ротации, возвращались оттуда с мертвецким, восковым цветом лица. А Ник безвылазно находился там два месяца. Каким образом он держится, оставалось для нас загадкой.
Устраиваемся в небольшой комнате в глубине базы. Что там находилось до войны, сказать трудно. На стенах таблицы доз радиоактивного облучения и какие-то графики режима безопасности убежища. Вдоль стен стоят впритык друг к другу армейские носилки. По бункеру ходил настойчивый слух, что перетащили их сюда из местного морга. Правда это или нет, сказать трудно. Скорее всего, причиной таких слухов служила жуткая вонь, стоявшая в этой части базы - запах гниения и разложения, вызванный неповторимым сочетанием сырости и холода. Парни шутили, что это смрад укропов, который ещё не успел выветриться после того, как их отсюда вышибли. Пожалуй, я с ними в этом соглашусь.
Ищем матрасы и одеяла. Они сырые, но без них спать всё равно будет невозможно - это хотя бы какая-то термоизоляция, при отсутствии которой здесь вообще никуда, даже с учётом того, что спать мы будем не снимая формы и даже разгрузки. Всё для сохранения тепла. Любая одежда. Любое укрытие.
Бросаю свои вещи на носилки у правой стены и возвращаюсь в главный зал. Первая партия наших уже уехала на «утёсы». Мы должны были сменить их через три дня, а пока начали готовиться к заступлению на бункер.
- Здесь у нас три задачи. - Теперь уже инструктаж проводит Ник. - Во-первых, охрана базы. Мы должны защитить базу от укровских диверсантов, которые просто очень желают к ней прорваться и уничтожить. Когда вы на постах и в дозорах - будьте осторожны. Особенно ночью. Здесь постоянно работают снайперы. Здесь постоянно происходят попытки вырезать наши дозоры. У этих сволочей «ночники», так что темнота им не помеха. Смотрите во все глаза. От этого зависит ваша жизнь и жизнь ваших боевых товарищей. Если они прорвутся в бункер, то одного выстрела из «Шмеля» может быть достаточно.
Он останавливается и мрачнеет. Видимо, вспомнил о чём-то. Здесь у многих плохие воспоминания.
- Вторая наша задача: обеспечение поддержки «утёсов» в случае серьёзных боёв. Если что, мы должны отсюда выдвинуться туда, где понадобится подкрепление. Они стоят впритык к врагу и веселье там каждый день. Укры пытаются прощупать нашу оборону каждую минуту. Мы не остаёмся в долгу, но нас меньше. У них по ту сторону целая танковая бригада стоит. Мы берём не числом, а умением и храбростью.
- Ник, а это правда, что у укропов на той стороне двухэтажные окопы, выложенные деревом и пролитые бетоном? - задаёт вопрос парень из другой роты с позывным «Шахтёр». Он и правда шахтёр, причём, из шахты вышел совсем недавно: характерные следы въевшейся угольной пыли вокруг глаз ещё не сошли. Они новые.
- Да, это правда. - Ник присаживается на снарядный ящик. - Парни из «Востока» отбили их позицию на пару часов. Укроп здесь укрепился конкретно. Вкопался в землю, залился бетоном. Только им это не поможет. Вон, в каком дерьмище мы стоим, но всё равно хрен они нас победят.
Он прав, и мы все это знаем. Бойцы ДНР действительно стоят здесь в нечеловеческих условиях. Их косят болезни. Они гибнут от пуль снайперов и постоянных, ни на миг не прекращающихся обстрелов. Но они не сдаются. И не сдадутся. Они стоят, впившись в эту землю намертво. И об отступлении ни у кого даже мысли не возникает. А куда здесь отступать? Здесь, на бункере, за нашими спинами уже никого нет. Кроме Донецка. Его улиц. Его домов. Его женщин и детей. И мы каждую секунду помним об этом.
- А третья задача… - Ник замешкался, подбирая слова. - Если они прорвутся, мы не должны их пропустить. Лечь, но не пропустить. Бить из окон домов, из переулков, из подвалов, из-за деревьев. Насколько хватит БК и насколько хватит нас. Для нас тут нет отступления, парни. Если они пойдут на Донецк - мы должны здесь умереть, но остановить их. Без вариантов, пацаны. Без вариантов.
Мы отвечаем ему гробовым молчанием. Мы всё понимаем. Действительно без вариантов, Ник. Позади Донецк.
В ожидании смены располагаемся в центральном зале возле газовой печки. Пьём чай. Выражение лиц у всех разное, но, в основном, задумчивое. Но гамма эмоций широчайшая: от глубокой печали, до крайней степени радости. Среди нас есть два абсолютно счастливых человека: Кузя и Фикса. Они попали в свою среду. Они в ней ликуют. Они в ней царят. Они - люди войны. Один - уже бывалый, видевший несколько войн на своём веку. Другой - молодой, взявший в руки оружие минувшей весной. Но оба они в полной мере ощутили этот вкус. Этот адреналин, который дарит ощущение боя.
«Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслаждения -
Бессмертья, может быть, залог,
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог» (с).
Они смеются, взахлёб травят анекдоты, едва не танцуют в мерцающем полумраке бункера. Остальные либо поддерживают их в этом, либо сидят вплотную к печи и молча созерцают пульсирующий синий огонь газового очага, либо дремлют, привалившись к стене. Мне вдруг вспоминаются книги «фэнтэзи», которыми я когда-то очень увлекался и даже сам чуть было не стал писателем этого жанра. Вокруг меня словно таинственный подземный мир гномов - суровых бородатых воинов в воронёных кольчугах, с лицами, покрытыми копотью подгорных печей, в которых выплавляется сталь для мечей и боевых топоров. В глазах отблески огня подземных кузниц, в которых куётся самое надёжное и совершенное холодное оружие, которому нет равных под этими небесами. А в голосах его звон. Ведь именно так это и должно было выглядеть, если бы существовало на самом деле в какой-то неведомой, далёкой реальности: хмурые бородатые воины у очага под сводами рукотворных пещер.
***
Мне удаётся согреться, и я начинаю дремать в кресле, поставив автомат к стене рядом, так, чтобы можно было его быстро взять в руки снова.
- Смена караула, парни.
Голос Кипиша заставляет открыть глаза. Наша очередь заступать на пост. На бункере их несколько и мы каждый раз будем заступать на новый, чтоб не замыливался глаз. Они ещё не решили, сколько часов мы будем дежурить. Пока договорились дежурить по два.
- Который час, Кип? - Я не понимаю, сколько времени я проспал.
Кипиш смотрит на часы.
- Одиннадцать вечера, Шекспир. Самое то время.
Он смеётся. Как-то не весело у него это выходит. Да уж. Кто б мог подумать, что моё первое в жизни заступление в боевой дозор будет происходить в таких обстоятельствах и в такое время: диверы врага уже вышли на ночную охоту. За нами. И они могут быть где угодно. За любым деревом. В любом оконном проёме мёртвых домов.
На пост мы заступаем попарно. Вместе со мной ставят пожилого бойца из другого взвода с позывным «Ленин». Как именно он такой позывной получил, Ильич не колется, как его ни пытают. Ссылается на то, что был пьян и по этой причине не помнит. Ну, что ж, позывной - дело личное. А иногда и ОЧЕНЬ личное. Ленин совсем недавно снова вернулся в строй после тяжелейшего ранения в ноги, которое он получил ещё в конце лета. Раны у него по-прежнему болят, но Ленин на это откровенно плюёт. Его желание дать отпор сволочам, пришедшим на его землю, значительно сильнее боли. Н-да… Однако, парочка у нас: Ленин и Шекспир. Сплошные классики. И все с автоматами.
Дорога на наш пост проходит по крыше бункера. Если можно так назвать этот высокий, пологий курган, присыпанный снегом и ветвями деревьев, посечённых осколками мин и снарядов. Сменив Пчёла и Кузю, мы заступаем. На нашей ответственности два входа в подземелье, соединённые друг с другом тёмной и гулкой галереей. Самый комфортабельный пост из всех. Потому, что там в любой момент можно укрыться от почти любого обстрела. Мой новый сосед по комнате Шах, как раз в это время, заступил на пост у дороги - смертный пост, где укрытий нет практически вообще. Мы сами заступим туда днём, а как там стоится ночью, трудно себе даже представить. Так что, по идее, нам с Лениным даже повезло. По идее… Потому, что обстрелы - это далеко не всё, от чего здесь ожидаешь смерти.
Едва мы заступаем, начинает грохотать со стороны аэропорта. Укры снова пытаются отбить его обратно. В ответ из Донецка с громовым гулом заработала наша артиллерия. Через минуту в общий хор погибели включаются батареи на Песках. И наши, и укрские. Я сразу отхожу в проём входа и занимаю позицию так, чтобы при малейшей опасности, укрыться на лестнице внизу. Вовремя. Короткий вой и на базу начинает сыпаться огненный дождь. Земля вибрирует. Я то выхожу в проём, то соскакиваю вниз по лестнице. Летит всё: мины, снаряды. Где-то в полукилометре, судя по звуку, рвётся «Град». Это близко. Очень близко.
Через полчаса всё, вроде бы, стихает. Я выглядываю наружу и тут же буквально прыгаю обратно. Едва успеваю. Удар и грохот так близко, что закладывает уши. В стену, в том месте, где я только что стоял, впиваются осколки и рикошетят мне вслед. Уворачиваюсь в последний момент.
- Шекспир! Ты цел? - из подземелья слышу голос Ленина.
- Да. Что это было?
- Мина «стодвадцатка». Прямо напротив тебя прилетела.
Трясу головой. Звон в ушах стихает быстро. Артдуэль взяла таймаут и база снова погрузилась в тишину. И лучше бы стреляли. Потому, что страшнее тишины на Песках нет ничего.
Снова занимаю позицию в проёме и «слушаю воздух». Зрение тоже напряжено до крайности. Именно в такие моменты они и приходят. Те, кто забирает жизни по ночам. Каждый звук заставляет вздрогнуть. Каждая тень заставляет стиснуть автоматную рукоять до боли в пальцах. Я себе даже представить не мог, как громко могут падать снежинки. Как оглушительно грохотать может позёмка, несущаяся под парусом ветра над мёрзлой землёй. Как может сводить с ума шелест ветвей. Прямо передо мной здание, в котором мы укрылись от обстрела сегодня утром. Оно смотрит на меня чёрными глазницами окон. Если кто-то зайдёт с другой стороны и, при наличии ночников, займёт в этих окнах позиции - нам с Лениным конец. И не только нам. Мы это понимаем, и, до рези в глазах напрягая зрение, всматриваемся и всматриваемся в эти мёртвые провалы.
Со стороны дороги раздаётся какой-то ритмичный звук. Словно железной палкой бьют по пустому ведру. Это совершенно точно не звук природы. И он приближается. Медленно, неторопливо он делается всё ближе и ближе к нам. Это длится долго. Не могу сказать сколько. Звук где-то за деревьями, со стороны дороги. Он проплывает мимо нас и движется в сторону поста на въезде. Вдруг резко звучит автоматная очередь и слышится громкий крик Шаха. Что он кричит, мы разобрать не можем. Очередь повторяется. Шаховский «7,62» снова выливает порцию свинца в темноту. Мы слышим чьё-то причитание. Оставлять пост нельзя. Мы не можем посмотреть, что случилось. Через десять минут снова очередь. На этот раз с другой стороны кургана. Длинная и захлёбывающаяся. Она звучит и стихает. Снова наступает тишина.
Смотрю на часы. Однако. Нас должны были сменить ещё минут пятнадцать назад. Ждём. Проходит десять минут. Двадцать минут. Никого.
- Ленин, они там, вообще, живы?
- Да не знаю я. - Спокойный, как танк, Ленин тоже на взводе. - Была стрельба, а теперь нас не меняют. Хреновое сочетание. Может их там уже по-тихому вырезали, Шекс?
Я молчу. И ведь не сходишь посмотреть: пост оставлять нельзя. Ни при каких обстоятельствах нельзя. А тишина всё больше и больше давит на мозг.
В два часа ночи появляется Кипиш с нашей сменой. Говорит, что пока мы стояли, было решено стоять не по два, а по три часа. Коротко, но ёмко излагаю ему всё, что я по этому поводу думаю, и поднимаюсь на курган. Ну, ничего себе! Останавливаюсь, как вкопанный. Передо мной снег буквально изрыт чёрными кляксами от мин. Плотно же по нам укладывали. С душой.
Уже спустившись в бункер, спрашиваю Шаха, что за стрельба была.
- Прикинь, Шекс, это какой-то сумасшедший местный дед ходил ночью с тачкой и собирал дрова. Мы его чуть не завалили. Объясняем, мол, батя, вали отсюда, не ходи здесь вообще. А он мычит и сам с собой разговаривает. В глазах полный космос. Ничего не соображает. А одет, вроде, прилично. Рехнулся недавно, по ходу.
- И что с ним стало?
- До дома довели. Он тут неподалёку живёт. Нашим пальцем показал. Вторая очередь - это мы по застройке дали, перед тем, как пойти.
Я молчу и смотрю в огонь печки. Н-да… Только сумасшедшие здесь сейчас и остались. Сумасшедшие и мёртвые. Вот нынешнее население этого города.
- Ну, что, Паша, как тебе первый выход в дозор? - сверху возвращается Кипиш.
- Супер! Ни один гад не проскользнул.
Бодро салютую.
Раскупориваем синий сухпай. Готовим по инструкции и пробуем. Ну, и дрянь. Напоминает резину. Похоже, единственное, что в нём съедобно, это джем и галеты. Интересно, для кого он, всё же, предназначался?
Проходим в нашу комнату. Надо поспать. Нам через три часа снова заступать на пост. Хотя, теперь уже, через два с половиной. Отключаюсь мгновенно. Но сплю недолго. Примерно через час просыпаюсь от холода. Даже моя сверхутеплённая зимняя «горка» не спасает. Сырой холод заползает под неё, как холодная змея, и жалит. Накрываюсь вторым одеялом, кутаясь, как могу. Кое-как отключаюсь снова.
Подъём на следующее дежурство проходит своеобразно. С этих носилок невозможно встать ни влево, ни вправо. Только вперёд. А для того, чтобы проделать это в полной выкладке (с автоматом и в набитой по максимуму разгрузке) приходится проделывать настоящий силовой акробатический приём. Заступаю на пост у входа. Практически сразу ощущаю изжогу. У Ленина то же самое. И у всех, кто ел синий сухпай, как потом выяснится, симптомы были те же. Да кто же этот добрый человек, подогнавший нам такое счастье? Чтоб ему самому это есть, однако.
Продолжение текста (2): http://haile-rastafari.livejournal.com/95746.html
Группа "В контакте" - http://vk.com/russkoe_gosudarstvo
Группа на "facebook" - http://www.facebook.com/groups/RussRevo/
Инстаграм - https://instagram.com/shakespeare1976/
