Гомель
Самолёт плавно разворачивается на асфальтовом перроне, поворачиваясь левым боком к приземистому зданию аэропорта, похожему на большой стеклянный советский магазин. Только вместо светящейся надписи "Универмаг" над вторым этажом здания светится "Г_О_М_Е_Л_Ь".
От здания к самолёту стекается толпа людей. Встреча самолёта здесь, наверное, целое событие. Даже в довирусные времена в самый разгар туристического сезона здесь было порядка одного рейса в сутки. А сейчас, наверное, мы тут первые за эту осень, хех.
На улице довольно холодно и темно после света и тепла самолёта.
Вообще аэропорт выглядит непривычно тёмным и пустым. Перрон не освещается почти ничем, и наш самолёт выглядит островком света в густой тьме первого часа ночи. Где-то вдали светится одинокая мачта с прожектором, выхватывающая из тьмы киль самолёта непривычного жёлтого цвета. Я присматриваюсь- это редкий зверь в наших краях, древний 727 в грузовом варианте. В башке всплывает история о том, как какой-то бизнесмен купил этот борт, чтобы делать большой бизнес на авиа-перевозках, но что-то пошло не так, и уже который год этот жёлтый 727 неподвижно топчет перрон в гомельском порту.
Надо обойти вокруг нашего самолёта, чтобы сделать вид, что я работаю, выполняя послеполётный осмотр воздушного судна. Вроде ничего не отвалилось, всё на месте... Каждый раз, выполняя вот такие осмотры в чужих портах, я задаюсь вопросом- что, чёрт побери, я буду делать, если вот сейчас обнаружу настоящий серьёзный дефект? Если вот эта блестящая гибкой оплёткой трубка в нише шасси вдруг ёбнет туманным фонтаном ядовитой гидравлической жидкости- ну что я буду делать? Ну побегу выключать самолёт, и что? Ну, допустим, ящик с отвёртками я для приличия взял, а запчасти? Откуда их тут брать? В чём тут вообще моя функция, если вдруг (тьфу-тьфу-тьфу) что-нибудь? А вот хотя бы азот тут есть? А запасное колесо? Но пока не происходит ничего. Самолёт- новенькая сверкающая "восьмисотка", как раз в том возрасте, когда заводские косяки уже устранены, а до возрастного маразма ещё далеко. Все трубочки сухенькие, все лампочки светятся, амортизаторы стоек шасси бодро стоят высоко (в расчёте на морозы в далёкой грядущей Сибири их перед вылетом накачали повыше нормы). Так что от меня пока не нужно ничего, но на всякий случай я стараюсь делать умное и серьёзное лицо.
Из плотной жуткой темноты медленно показывается "Краз" с длинной цистерной керосина. Ну хоть что-то можно поделать. Ребята из "Краза" разматывают шланг и подкатывают стремянку под лючок заправки. Сейчас наш самолёт проглотит почти всю эту цистерну. Паспорт на топливо, циферки плотности, большой круглый циферблат счётчика- всё знакомо, всё как много-много раз в Минске. Лавируя в толпе гомельчан-зрителей, я пробираюсь к трапу, поднимаюсь в кабину к пилотам, узнать, сколько заливать-то. Командир размашисто считает классическим "столбиком".
Заправка будет идти долго. "Краз" ревёт своими моторами и насосами, отсчитывая литры, циферки на заправочной панели постепенно меняются. Пока он тут будет реветь, можно ещё погулять, снова походить вокруг самолёта. Асфальтовая поверхность под ногами- удивительно ровная и новая, просто идеальная, с идеально новой чистенькой разметкой. Здание аэропорта светится жёлтым прозрачным аквариумом. От самолёта к этому зданию быстро идёт Рома.
Рома- это отдельная, новая для меня деталь путешествия. Ещё задолго до полёта меня предупредили, мол ты смотри там осторожно, с вами летит Рома, веди себя хорошо. За день до полёта- ещё раз отвели в стороночку и нашептали, что мол теперь точно летит Рома, веди себя хорошо, и вообще поаккуратней. Я пожал плечами, мол я всегда веду себя хорошо, не извольте сомневаться. За три часа до вылета из Минска, по дороге в аэропорт, мой коллега-напарник всю дорогу выражал беспокойство про Рому. Дескать, это очень большой и очень опасный человек. Он решает всё-всё-всё, и если ему что-то не понравится, то всему хана.
-Ты, главное, на Рому не смотри. И рядом с ним не ходи. И подальше от него будь- инструктировал меня коллега.
Какова должность Ромы в нашей авиакомпании, я так и не понял. И раньше я про него никогда не слышал. Понял только, что человек он страшный, наделённый смесью из огромной власти и плохого характера, и лучше в его сторону на всякий случай даже не смотреть.
-Смотри, где Рома сядет. Если спереди, то ты назад, к задней кухне садись- продолжал инструктировать меня напарник. В результате этих инструкций меня начала раздирать внутренняя борьба между желанием не смотреть на Рому и желанием рассмотреть его поподробней.
Пока же Рома скрывается в здании аэропорта. Я тоже медленно подхожу, но не к обширным стеклянным дверям, а левее, к самому левому углу здания, где здание переходит в решётчатый забор. Здесь- почти полная вырвиглазная тьма, едва освещённая жёлтым светом далёких фонарей, освещающих паркинг и гостиницу по ту сторону забора. Я вспоминаю. Когда это было?
Обморочно-жаркий день летом 2005-го. Я, значит, ещё безбородый и коротко стриженый. Что я делал тогда в Гомеле? Совершенно не помню. Помню только, что дело было какое-то другое, не связанное с аэропортом. И вот я сделал это дело, и пошёл в аэропорт. От конечной станции троллейбуса до аэропорта- километра четыре, по прямой дороге, обсаженной высокими деревьями, кажется, тополями. Покрутившись перед зданием аэропорта, я залез вот сюда, в этот угол между зданием и забором, только по ту сторону забора. Отсюда перрон можно рассмотреть ближе всего. Тогда, в полной тишине под неподвижным яростным солнечным светом, тут стояли несколько Ту-134.
Найти самое близкое место от забора аэропорта до стоянок самолётов, стоять в этом месте и долго неподвижно глазеть через забор- это было святое дело для меня тогда. В аэропорту Минск-2, тогда ещё живом Минск-1 и в этом, гомельском. Долгое, многолетнее стремление нажать лбом, носом, руками на забор- принесло свои плоды, мне будто бы удалось, как тому жидкому роботу, протечь между литыми прутьями забора, и теперь я смотрю на тёмные мокрые кусты, через тот же забор, но с другой стороны. Если долго нажимать лбом на забор, то рано или поздно- окажешься по ту сторону. Определённо, раз в жизни что-то такое мне удалось. Больше, наверное, уже никогда не хватит сил и желания по пятнадцать лет молча жать лбом на какой-либо забор, ну да ладно. Хорошо, что я перетёк через этот. Что-то в жизни оставило ощущение тяжкого обиженного поражения, что-то тихо спущено на тормозах. А в чём-то остаётся долгое ощущение достигнутой цели. Я даже ловлю себя на том, что трогаю через куртку висящий на груди пропуск. Пропуск, позволяющий мне быть здесь.
Блядь, заправка! Я отмахиваюсь от философских мыслей, поворачиваюсь спиной к забору и бегу к самолёту. Забегаю под крыло, подскакиваю по стремянке к светящейся заправочной панели. Циферки почти те, что надо. Ещё минута- и "Краз" перестаёт реветь, закрывает свои краны, отсоединяется и медленно исчезает во тьме. Время закрывать лючки и оттаскивать стремянку прочь.
Пока я ещё раз делаю умное лицо, обхожу вокруг самолёта, закрываю плотно набитые багажники- под трапом вырастает толпа наших пассажиров. Нефтяники-вахтовики, которых надо доставить в Новый Уренгой, и потом забрать оттуда сюда таких же. Они тянутся кривой вереницей от стеклянного аквариума аэровокзала к самолёту и медленно исчезают внутри. Глядя на этих усатых крепких мужиков, я думаю о том, насколько же нужно быть "человеком интересной судьбы", чтобы согласиться на ту работу, которая их там ждёт за те деньги, которые им обещают. В иногда долетающих до меня рассказах про их труд- звучит что-то весьма шаламовское.
Наконец, все пассажиры исчезают внутри, я последним пассажиром поднимаюсь по трапу. Вместо привычных девочек-проводниц сразу за входной дверью внезапно стоит Рома, с изучающим взглядом и какой-то акульей улыбкой. Внешне он кажется копией Дракона из знаменитого советского фильма.
В длинном, ярко освещённом салоне "восьмисотки" остаётся свободным первый ряд, два блока. Бежать к задней кухне, видимо, бессмысленно. Стараясь весь полёт "вести себя хорошо", я сижу через проход от Ромы, изредка поглядывая в его ноутбук, на котором он смотрит марвеловские боевики про супергероев. В полёт до Нового Уренгоя укладываются два фильма.
От здания к самолёту стекается толпа людей. Встреча самолёта здесь, наверное, целое событие. Даже в довирусные времена в самый разгар туристического сезона здесь было порядка одного рейса в сутки. А сейчас, наверное, мы тут первые за эту осень, хех.
На улице довольно холодно и темно после света и тепла самолёта.
Вообще аэропорт выглядит непривычно тёмным и пустым. Перрон не освещается почти ничем, и наш самолёт выглядит островком света в густой тьме первого часа ночи. Где-то вдали светится одинокая мачта с прожектором, выхватывающая из тьмы киль самолёта непривычного жёлтого цвета. Я присматриваюсь- это редкий зверь в наших краях, древний 727 в грузовом варианте. В башке всплывает история о том, как какой-то бизнесмен купил этот борт, чтобы делать большой бизнес на авиа-перевозках, но что-то пошло не так, и уже который год этот жёлтый 727 неподвижно топчет перрон в гомельском порту.
Надо обойти вокруг нашего самолёта, чтобы сделать вид, что я работаю, выполняя послеполётный осмотр воздушного судна. Вроде ничего не отвалилось, всё на месте... Каждый раз, выполняя вот такие осмотры в чужих портах, я задаюсь вопросом- что, чёрт побери, я буду делать, если вот сейчас обнаружу настоящий серьёзный дефект? Если вот эта блестящая гибкой оплёткой трубка в нише шасси вдруг ёбнет туманным фонтаном ядовитой гидравлической жидкости- ну что я буду делать? Ну побегу выключать самолёт, и что? Ну, допустим, ящик с отвёртками я для приличия взял, а запчасти? Откуда их тут брать? В чём тут вообще моя функция, если вдруг (тьфу-тьфу-тьфу) что-нибудь? А вот хотя бы азот тут есть? А запасное колесо? Но пока не происходит ничего. Самолёт- новенькая сверкающая "восьмисотка", как раз в том возрасте, когда заводские косяки уже устранены, а до возрастного маразма ещё далеко. Все трубочки сухенькие, все лампочки светятся, амортизаторы стоек шасси бодро стоят высоко (в расчёте на морозы в далёкой грядущей Сибири их перед вылетом накачали повыше нормы). Так что от меня пока не нужно ничего, но на всякий случай я стараюсь делать умное и серьёзное лицо.
Из плотной жуткой темноты медленно показывается "Краз" с длинной цистерной керосина. Ну хоть что-то можно поделать. Ребята из "Краза" разматывают шланг и подкатывают стремянку под лючок заправки. Сейчас наш самолёт проглотит почти всю эту цистерну. Паспорт на топливо, циферки плотности, большой круглый циферблат счётчика- всё знакомо, всё как много-много раз в Минске. Лавируя в толпе гомельчан-зрителей, я пробираюсь к трапу, поднимаюсь в кабину к пилотам, узнать, сколько заливать-то. Командир размашисто считает классическим "столбиком".
Заправка будет идти долго. "Краз" ревёт своими моторами и насосами, отсчитывая литры, циферки на заправочной панели постепенно меняются. Пока он тут будет реветь, можно ещё погулять, снова походить вокруг самолёта. Асфальтовая поверхность под ногами- удивительно ровная и новая, просто идеальная, с идеально новой чистенькой разметкой. Здание аэропорта светится жёлтым прозрачным аквариумом. От самолёта к этому зданию быстро идёт Рома.
Рома- это отдельная, новая для меня деталь путешествия. Ещё задолго до полёта меня предупредили, мол ты смотри там осторожно, с вами летит Рома, веди себя хорошо. За день до полёта- ещё раз отвели в стороночку и нашептали, что мол теперь точно летит Рома, веди себя хорошо, и вообще поаккуратней. Я пожал плечами, мол я всегда веду себя хорошо, не извольте сомневаться. За три часа до вылета из Минска, по дороге в аэропорт, мой коллега-напарник всю дорогу выражал беспокойство про Рому. Дескать, это очень большой и очень опасный человек. Он решает всё-всё-всё, и если ему что-то не понравится, то всему хана.
-Ты, главное, на Рому не смотри. И рядом с ним не ходи. И подальше от него будь- инструктировал меня коллега.
Какова должность Ромы в нашей авиакомпании, я так и не понял. И раньше я про него никогда не слышал. Понял только, что человек он страшный, наделённый смесью из огромной власти и плохого характера, и лучше в его сторону на всякий случай даже не смотреть.
-Смотри, где Рома сядет. Если спереди, то ты назад, к задней кухне садись- продолжал инструктировать меня напарник. В результате этих инструкций меня начала раздирать внутренняя борьба между желанием не смотреть на Рому и желанием рассмотреть его поподробней.
Пока же Рома скрывается в здании аэропорта. Я тоже медленно подхожу, но не к обширным стеклянным дверям, а левее, к самому левому углу здания, где здание переходит в решётчатый забор. Здесь- почти полная вырвиглазная тьма, едва освещённая жёлтым светом далёких фонарей, освещающих паркинг и гостиницу по ту сторону забора. Я вспоминаю. Когда это было?
Обморочно-жаркий день летом 2005-го. Я, значит, ещё безбородый и коротко стриженый. Что я делал тогда в Гомеле? Совершенно не помню. Помню только, что дело было какое-то другое, не связанное с аэропортом. И вот я сделал это дело, и пошёл в аэропорт. От конечной станции троллейбуса до аэропорта- километра четыре, по прямой дороге, обсаженной высокими деревьями, кажется, тополями. Покрутившись перед зданием аэропорта, я залез вот сюда, в этот угол между зданием и забором, только по ту сторону забора. Отсюда перрон можно рассмотреть ближе всего. Тогда, в полной тишине под неподвижным яростным солнечным светом, тут стояли несколько Ту-134.
Найти самое близкое место от забора аэропорта до стоянок самолётов, стоять в этом месте и долго неподвижно глазеть через забор- это было святое дело для меня тогда. В аэропорту Минск-2, тогда ещё живом Минск-1 и в этом, гомельском. Долгое, многолетнее стремление нажать лбом, носом, руками на забор- принесло свои плоды, мне будто бы удалось, как тому жидкому роботу, протечь между литыми прутьями забора, и теперь я смотрю на тёмные мокрые кусты, через тот же забор, но с другой стороны. Если долго нажимать лбом на забор, то рано или поздно- окажешься по ту сторону. Определённо, раз в жизни что-то такое мне удалось. Больше, наверное, уже никогда не хватит сил и желания по пятнадцать лет молча жать лбом на какой-либо забор, ну да ладно. Хорошо, что я перетёк через этот. Что-то в жизни оставило ощущение тяжкого обиженного поражения, что-то тихо спущено на тормозах. А в чём-то остаётся долгое ощущение достигнутой цели. Я даже ловлю себя на том, что трогаю через куртку висящий на груди пропуск. Пропуск, позволяющий мне быть здесь.
Блядь, заправка! Я отмахиваюсь от философских мыслей, поворачиваюсь спиной к забору и бегу к самолёту. Забегаю под крыло, подскакиваю по стремянке к светящейся заправочной панели. Циферки почти те, что надо. Ещё минута- и "Краз" перестаёт реветь, закрывает свои краны, отсоединяется и медленно исчезает во тьме. Время закрывать лючки и оттаскивать стремянку прочь.
Пока я ещё раз делаю умное лицо, обхожу вокруг самолёта, закрываю плотно набитые багажники- под трапом вырастает толпа наших пассажиров. Нефтяники-вахтовики, которых надо доставить в Новый Уренгой, и потом забрать оттуда сюда таких же. Они тянутся кривой вереницей от стеклянного аквариума аэровокзала к самолёту и медленно исчезают внутри. Глядя на этих усатых крепких мужиков, я думаю о том, насколько же нужно быть "человеком интересной судьбы", чтобы согласиться на ту работу, которая их там ждёт за те деньги, которые им обещают. В иногда долетающих до меня рассказах про их труд- звучит что-то весьма шаламовское.
Наконец, все пассажиры исчезают внутри, я последним пассажиром поднимаюсь по трапу. Вместо привычных девочек-проводниц сразу за входной дверью внезапно стоит Рома, с изучающим взглядом и какой-то акульей улыбкой. Внешне он кажется копией Дракона из знаменитого советского фильма.
В длинном, ярко освещённом салоне "восьмисотки" остаётся свободным первый ряд, два блока. Бежать к задней кухне, видимо, бессмысленно. Стараясь весь полёт "вести себя хорошо", я сижу через проход от Ромы, изредка поглядывая в его ноутбук, на котором он смотрит марвеловские боевики про супергероев. В полёт до Нового Уренгоя укладываются два фильма.