Новая Англия
Тут не так много изменилось (внешне) со времён Олмстеда,
снимки - не Коннектикут, а соседний Массачусетс, но из максимально похожего на окрестности Хартфорда, где в детстве Олмсед расхаживал между домами своих родственников и знакомых.
Ещё небольшой отрывок из "Автобиографических пассажей" Фредерика Лоу Олмстеда
После этого шесть месяцев или дольше я жил дома. Но для меня "дом" состоял из многих ответвлений, потому что поблизости находилось не менее десяти домов моих дядей, дедушек и двоюродных дедушек и в каждом из них я был желанным гостем и настолько своим, как если б я в этом доме родился. У моего прадедушки было пять сыновей, все они были мореходами до революции. Один был приватером (sailed in a letter of marque), попал в плен и умер на борту корабля-тюрьмы в бухте Уолэбаут; другой, самый удачливый из братьев в приобретении богатств и чести, мирно сошёл в могилу до моего рождения. Третьему было за девяносто, когда я родился. Я помню его смутно, он жил в большом фермерском доме один, не считая слуги. Четвёртому тоже было за девяносто, когда он катал меня на коленке. Вместе с тремя моряками и двумя неграми, которых он уговорил помочь им, он совершил смелый и хитроумный подвиг: отбил у захватчиков в высоких морях корабль с ценным грузом и благополучно доставил его в порт.
Все они были уже слабы и измучены старыми ранами и ревматизмом, и дедушку я помню лишь однажды покинувшим своё кресло. В тот тёплый весенний день он немного прогулялся со мною и рассказал, как он помогал своему отцу сажать деревья. Мне тоже захотелось сажать деревья, и я уговорил отца и помогал ему сажать, но мы посадили их непродуманно и потому их пришлось вскоре срубить. А дедушкино дерево живо до сих пор и иволги по-прежнему вьют на нём гнёзда.
Затем я жил несколько месяцев у бабушки, посещая не слишком усердно деревенскую школу, но образование моё, думаю, продвинулось меньше школьными уроками, чем благдаря чтению старых романов, пьес и книг путешествий, извлечённых из корабельного сундука, обнаруженного на её чердаке. Именно тогда я прочёл Зиммермана "Об уединении", "Сентиментальное путешествие" Стерна и "Вэйкфильдского священника". Те тома хранятся у меня до сих пор, и никогда я не испытывал такого странного чувства двойной жизни, как когда увидел пьесы Колмана на сцене. Думаю, что именно те чтения развили во мне способности рассказчика, которыми я обладал в течение двух или трёх лет, когда мои сверстники охотно соглашались сделать за меня всё мне порученное ради того, чтоб я рассказал им историю - обычно в значительной мере собственного сочинения.