Отчёт Тьярви, сына Нарви, сына Нали, Отважного Поносителя Сауронов
Этот Эрегион - уже второй в моей игроцкой карьере, и мне было интересно узнать, насколько разными могут быть игры по одному и тому же сюжету. Сразу скажу - игры действительно были очень разные, и эта была гораздо более неканонной для гномов, несмотря на сильно жёсткий сюжет и таймплан.
Мне не хотелось второй раз играть Нарви, потому что дважды входить в одну и ту же реку - не в моих правилах (да простит меня Гилтанас, но переиграть Крейла, выехавшего Келебримбором, очень трудно, и я не хочу портить этот светлое воспоминание), и я решила поехать сыном этого благородного гнома. Так появился шутник, пьяница и вундеркинд Тьярви, который доставал своими шутками и проделками всех гномов Кхазад-Дума (кроме, пожалуй, Праотца, правящего узбада Дурина Третьего) и многих эльфов Эрегиона. И судьба его получилась невероятно необычной, но обо всём по порядку.
Тьярви родился 42 года назад, и рос под присмотром строгого отца, любящей (особенно воспитание при помощи молота) матери и старшего брата Тьяльви, которому к моменту начала игры перевалило за сотню лет. Впервые он оказался в Эрегионе в 4 месяца - отец принёс его в Бар-эн-Мирдайн, чтобы представить Келебримбору и его друзьям-кузнецам. Нарви хотел, чтобы его младший сын рос и воспитывался среди эльфов Эрегиона столько же времени, сколько под присмотром гномов Кхазад-Дума, и потому Тьяльви провёл в Эрегионе по меньшей мере двадцать лет в общем счёте. Он рос быстро и очень рано выбрал ремесло, в восемь лет заявив, что хочет стать мастером кожевенного дела. Кроме того, Тьярви ловко удавалась работа с медью и её сплавами, и больше всего его занимало травление.
Тьярви равно любил своих родных - брата, отца и деда - и Келебримбора, которого называл дядькой. Вероятно, тот и привил ему вкус к шутливой манере общаться, которая с годами превратилась в привычку в семье Тьярви. А ещё - любовь к работе в мастерской, пронизанной лучами солнечного света и открытой всем ветрам.
Среди эльфов у Тьярви появилось немало друзей, но больше всего он интересовался работой Гвилгеллет, мастерицы из Дома Крота, и Ильмо, охотника. С ними он проводил довольно много времени, а ещё часто балагурил в чужих мастерских. И как-то раз это чуть не стоило ему жизни.
Когда Тьярви исполнилось 14 лет, он как-то пришёл в кузню своего деда вместе с другом, и они решили, что неплохо бы поучиться фехтованию на свежевыкованных и острых, как бритва, мечах. Пока дед отвернулся к наковальне, мальчишки схватили оружие и... через минуту Тьярви корчился на полу с распоротым животом, а его друг со всех ног припустил в палаты к матери Тьярви, знавшей лекарское искусство.
Тьярви выздоровел быстро, благодаря заботам матери и, особенно, брата, который тогда уже научился смешивать отличнейшие микстуры и мази для лечения ран, но на память ему осталось острое ощущение смертельной боли, воспоминания о бреде и горячке и понимание, что каждый день в его жизни может стать последним. С тех пор Тьярви твёрдо решил делать, что хочет, и перестал признавать над собой чьё-либо превосходство. К тому же, он полюбил опьянение, которое притупляло страх и одновременно делало мир гостеприимным, тёплым, весёлым... Тьярви приучился работать в подпитии и, казалось, оно только помогает ему постигать мастерство. Но характер его изменился, и не в лучшую сторону. Невыносимым юнцом его не звал только немой.
В день сорокалетия Тьярви старейшины объявили, что не могут признать его совершеннолетним и считать взрослым гномом, уж слишком он несерьёзен и склонен к проказам. Если желает вести себя как ребёнок - пусть, но мужем будет считаться только после того, как подтвердит, что стал мастером своего ремесла. Никто не ждал, что Тьярви добьётся этого раньше, чем его стукнет сотня... а он получил звание мастера в 42 года, работая день и ночь, да к тому же успевая устраивать дерзкие розыгрыши. Он чуть было не утащил в Эрегион штаны старшего брата, но был вовремя застигнут на месте преступления.
Так и шла его жизнь - каждый день Тьярви брал от жизни всё, что ему нравилось. Помогал отцу в создании Западных Врат Кхазад-Дума. Соглашался на испытание на себе новых фармацевтических придумок Тьяльви. Выпрашивал у эльфийских дев поцелуи за выполнение своих заказов. Изучал звёздное небо и вникал в то, как дышит и звучит живой мир на поверхности гор. А как закончилась эта история, пусть рассказывает он сам.
Я стал мастером. Не то чтобы это было сложно или имело большое значение - я сам знаю, насколько я хорош. А я хорош весьма. Но настаёт время, когда даже мастеру предстоит шагнуть в совершенно новые области познания. И я размышлял об этом, сидя в кузне Гвайт-и-Мирдан под весёлый хохот подвыпивших эльфов. Я и сам люблю выпить, но когда вокруг тебя тоже все пьяны... Это вообще волшебно.
Размышлять в такое время особенно интересно. Хмель от эльфийского вина высвобождает ум, сниманиет с него оковы. Хочется творить немыслимое. И вообще - хочется творить. Я задумал красивейший пояс для Гвилгеллет, так подходящий к её чёрному кинжалу из галворна... Нужна особая кожа. Нужен материал, добытый руками мастера. А значит, пора идти к Ильмо и просить совета.
Мы долго с ним беседовали, гуляя по ночной стране падубов. От бесед о том, с каким оружием на какого зверя стоит ходить и как его выслеживать, мы незаметно перешли к тому, что, стоя на одной из эрегионских башен, глядели на звёзды и обсуждали Увядание.
Я сам считаю, что никакого Увадяния нет. Мир просто взрослеет - или стареет, тут уж как посмотреть. Но Увядание так заботит эльфов и так печалит их, что я решил наконец выслушать всю историю до конца.
Увядание на игре было одним из ключевых слов. Дороги плохие? Ну так это Увяда-а-а-ание. Дичь не ловится? Увяда-а-а-а-ание. И только у волколаков наблюдалось Расцветание, потому что приходили они регулярно.
Под утро мы с Ильмо условились, что завтра соберём охоту, и я застрелю своего первого оленя. Хорошая шкура у оленя, как раз чепрак пойдёт на пояс, который я выкрашу особыми чернилами...
Наутро я собрал лук - сам изготовил из металла, кожи и дерева, разборный, с рукоятью из топорища для молота, которое берёг прапрадед. Ну зачем ему, уже умершему, это топорище? Вот и правда, низачем. Хорошо, что Тьяльви не пронюхал, какое дерево я взял для своего лука... Стрелы мне делал старый мой друг Альмарэль. Хорошие оказались стрелы. Летят ровно, бьют точно.
Гномий лук отличался одним прекрасным свойством - при выстреле тетива ловко срывала с головы не слишком надёжно закреплённую искусственную бороду, и та по красивой параболе взвивалась вверх, после чего неспешно планировала на землю. Тьярви потом пытался повторить этот трюк, но так и не смог.
Пристрелялся я и побежал на главную площадь, трубить в рог... И, вот зараза, опоздал. Владыка Келеборн уже собрал свою, на кабана. Что ж, кабан - зверь ничем не хуже оленя, и кожу его хорошо выделать можно. Так что я пошёл на чужую охоту, не будучи зван, но зато был твёрдо уверен в успехе...
...Я заглянул в глаза умирающему зверю, заколотому копьями. Его подняли далеко от меня, и я добежал только к шапочному разбору. Но эти глаза... они были совсем как у эльфа. Или как у гнома. В них стояла ярость и боль, очень мне знакомые. И я внезапно осознал, как водой окатило: так нельзя. Я же не убиваю родичей ради того, чтобы их кожу выделать на замшу и сшить новые сапоги. И зверей тоже убивать нельзя. Им больно. Они... страдают.
Эта мысль засела в моём мозгу, как заноза в заднице, и я, как ни старался, не мог её отогнать. Одно дело - плавить и ковать металл. По его звону даже слышно, как он рад принять новую форму. И совсем другое - срезать шкуру со зверя, который из-за этого перестанет быть, да к тому же переживёт боль и страдание. Но как, как сделать так, чтобы получать материал, не принося в мир смерть?..
Неотвеченный вопрос не давал мне покоя, пока я не разобрался: а что же меня тревожит? Меня тревожило страдание. Я хорошо помню боль от удара мечом и страх смерти. А если б я этого не помнил? Если б я не мог этого ощутить? Было бы мне легче?
Было бы. Праотцы наши не противились Махалу, когда тот надумал разрушить их тела своим могучим молотом. Вреда бы не было ни ему, ни им. ...А значит, всё дело в том, что тело, созданное без разума, становится лишь материалом для мастера, который может сделать с ним, что захочет.
И я задумал сотворить животное, которое не мыслило бы, что оно живёт. Дышащее, с кровью, бегущей по жилам, с сердцем и требухой, с отличной шкурой... Настоящий живой материал. Как это в своё время сделал Махал.
За помощью я шёл осмотрительно: кто его знает, не сочтут ли это дерзостью? Расспросил дядьку Келебримбора, кто из эрегионцев учился у Махала, и начал выяснять: а как наш Создатель творит? Что он делает такого, что может творить живое из неживой породы, и чем оно отличается от того, как творит гном-камнерез?
Я не узнал ничего. Моя жажда знания была так велика, что я даже к Праотцу напросился, и выпытывал у него. И снова ничего не узнал. Расстроился невероятно, и решил, что было бы неплохо отвлечься на что-нибудь попроще. Вся жизнь у меня впереди (надеюсь), так что будет ещё время поискать совета у мудрецов.
И так-то я оказался снова в Бар-эн-Мирдайн. Узбад наш Дурин повелел (ясное дело, что не мне лично) разузнать у эльфов, знают ли они об обработке металлов то, чего не знаем мы, народ гор. С каждым годом всё больше металла уходило в шлак, и мы думали, что это лишь неудачные рудные жилы, но в последние годы и отливки друг от друга стали отличаться - даже самый искусный мастер-кузнец чаще получал брак, чем хорошее железо.
К кому идти, как не к Гвилгеллет? Она давным-давно с железом работает и даже моего деда ковать учила.
Тьярви застал Гвилгеллет и Келебримбора за работой и подсел к ним. Образовалась цепочка на троих: Тьярви подаёт Гвилгеллет инструмент, та подаёт Келебримбору материал, и Тьярви протягивает Келебримбору руку - мол, ты мне что-нибудь дай, чтобы круг замкнулся. Келебримбор хитро прищуривается и идёт копаться в закромах. И через пару минут приносит Тьярви... одноразовую бритву.
Мы с Гвилгеллет отправились в мою мастерскую, чтобы понять: а что с металлами происходит? Ничего хорошего не выяснили. Не в присадках дело, не в температуре выплавки, и даже не в том, что мастер - рукхоздоп [неумеха]. Горы меняются. Увядают, не иначе. Металлы иначе звучат - какие-то части жилы старую песню поют, а какие-то - новую, и оттого разлад, разброд и шатание. А значит, нужно новые способы обработки металлов искать, под эти новые песни металлов предназначенные. Но сначала решили проверить не сталь или медь, а металл более стабильный - митрил. Может, он весь поёт, как раньше пел...
Пока Гвилгеллет собирала эльфов, которым хотелось бы спуститься в шахту, я начал чувствовать себя всё хуже и хуже. Недавно Тьяльви что-то такое говорил насчёт кварцевого эля... Я поймал его за бороду и стал требовать лекарство от боли в животе, но тот только отшучивался. Пока у меня не отказали ноги.
Тьяльви решил приготовить лекарство с помощью рунной магии. Магия у гномов была устроена довольно просто: сначала нужно было придумать фразу, обозначающую действие магического предмета, потом сформулировать её в виде одного или нескольких слов и записать их ангертасом. Каждая руна ангертаса имела своё магическое значение в виде одного слова, и, обводя в имеющейся надписи несколько рун, можно было вложить в неё нужные магические понятия.
В заклятие вошли руны минерал - земля - контакт, а само оно звучало так: "Проснись, Тьярви, ты серишь!". Ангертасом же было написано слово "диарея".
За митрилом пришли многие из кузнецов эльфов, и вёл их дядька Келебримбор самолично. Я даже встретить их не смог, так и сидел на лавке, ожидая, пока зелье подействует. Ноги отошли, но выпить захотелось просто зверски - видимо, побочный эффект. Побольше бы Тьяльви готовил болтанок с такими эффектами...
Я только-только успел приложиться к кружке, как меня аж подбросило, так сильно заходил ходуном пол. С потолка посыпалось, а снизу, из шахт, громоподобный голос ревел: "Убирайтесь!". Беда случилась там, где не ждали: молодой гном-провожатый до шахты эльфов довёл, а с ними не пошёл, разумея, что кузнецы - опытные и сами справятся. Только забыл он, что шахты митрила у нас аккурат под Карадрасом.
Гнев подземного духа был страшен. Внутри шахты завалило Келебримбора и Гвилгеллет, а ещё один кузнец, имя которого я всё время забывал, так что звал про себя Учеником Махала, был сильно придавлен камнями по нашу сторону завала.
Завал в итоге разобрали, хоть и не без труда, и выяснили: дух был разозлён тем, что потревожили его покой. По настоянию Келебримбора я упросил кузнецов поставить на входе в шахту железные врата, да покрепче, чтобы сила, обитающая там, выйти просто так не смогла. Но всё-таки, судя по тому, что эльфы рассказывали, было понятно - не хочет этот дух выходить из шахты. Там - его дом.
Духа Карадраса легко было принять за балрога - в его руке была самая настоящая семихвостка. Эльфы перепугались, и даже на заклинание "Это не та Эпоха!" реагировать не хотели.
Я позже сам ходил туда с сородичами и извинялся перед ним. Мы пришли с дарами - пиво и хлеб, а ещё огранённые камни, давным-давно добытые в соседнем забое. Дух гневался, но подношения принял, и заявил, что такие же дары ему должны передать те, кто ходил к нему в первый раз. Такие подношения Тьяльви добыл и с духом горным беседовал уже мирно, а мне уже не до того было - я отправился в Эрегион, потому как прослышал, что туда пришёл эльфийский мудрец, знающий ответы на все вопросы.
И, потратив время на его поиски, я нашёл того мудреца, заодно и Тьяльви позвал. Эльфы называли его на свой манер - Аннатар. Был он лицом светел, в белых с золотом развевающихся одеждах, и охотно с нами поговорил о наших Делах Жизни. Настолько охотно, что я сразу проникся к нему уважением.
Ну а о том, чему научил гномов Аннатар, как гномы научились слышать голоса металлов и почему Тьярви был прозван Отважным Поносителем Сауронов, я расскажу во второй части отчёта.
Мне не хотелось второй раз играть Нарви, потому что дважды входить в одну и ту же реку - не в моих правилах (да простит меня Гилтанас, но переиграть Крейла, выехавшего Келебримбором, очень трудно, и я не хочу портить этот светлое воспоминание), и я решила поехать сыном этого благородного гнома. Так появился шутник, пьяница и вундеркинд Тьярви, который доставал своими шутками и проделками всех гномов Кхазад-Дума (кроме, пожалуй, Праотца, правящего узбада Дурина Третьего) и многих эльфов Эрегиона. И судьба его получилась невероятно необычной, но обо всём по порядку.
Тьярви родился 42 года назад, и рос под присмотром строгого отца, любящей (особенно воспитание при помощи молота) матери и старшего брата Тьяльви, которому к моменту начала игры перевалило за сотню лет. Впервые он оказался в Эрегионе в 4 месяца - отец принёс его в Бар-эн-Мирдайн, чтобы представить Келебримбору и его друзьям-кузнецам. Нарви хотел, чтобы его младший сын рос и воспитывался среди эльфов Эрегиона столько же времени, сколько под присмотром гномов Кхазад-Дума, и потому Тьяльви провёл в Эрегионе по меньшей мере двадцать лет в общем счёте. Он рос быстро и очень рано выбрал ремесло, в восемь лет заявив, что хочет стать мастером кожевенного дела. Кроме того, Тьярви ловко удавалась работа с медью и её сплавами, и больше всего его занимало травление.
Тьярви равно любил своих родных - брата, отца и деда - и Келебримбора, которого называл дядькой. Вероятно, тот и привил ему вкус к шутливой манере общаться, которая с годами превратилась в привычку в семье Тьярви. А ещё - любовь к работе в мастерской, пронизанной лучами солнечного света и открытой всем ветрам.
Среди эльфов у Тьярви появилось немало друзей, но больше всего он интересовался работой Гвилгеллет, мастерицы из Дома Крота, и Ильмо, охотника. С ними он проводил довольно много времени, а ещё часто балагурил в чужих мастерских. И как-то раз это чуть не стоило ему жизни.
Когда Тьярви исполнилось 14 лет, он как-то пришёл в кузню своего деда вместе с другом, и они решили, что неплохо бы поучиться фехтованию на свежевыкованных и острых, как бритва, мечах. Пока дед отвернулся к наковальне, мальчишки схватили оружие и... через минуту Тьярви корчился на полу с распоротым животом, а его друг со всех ног припустил в палаты к матери Тьярви, знавшей лекарское искусство.
Тьярви выздоровел быстро, благодаря заботам матери и, особенно, брата, который тогда уже научился смешивать отличнейшие микстуры и мази для лечения ран, но на память ему осталось острое ощущение смертельной боли, воспоминания о бреде и горячке и понимание, что каждый день в его жизни может стать последним. С тех пор Тьярви твёрдо решил делать, что хочет, и перестал признавать над собой чьё-либо превосходство. К тому же, он полюбил опьянение, которое притупляло страх и одновременно делало мир гостеприимным, тёплым, весёлым... Тьярви приучился работать в подпитии и, казалось, оно только помогает ему постигать мастерство. Но характер его изменился, и не в лучшую сторону. Невыносимым юнцом его не звал только немой.
В день сорокалетия Тьярви старейшины объявили, что не могут признать его совершеннолетним и считать взрослым гномом, уж слишком он несерьёзен и склонен к проказам. Если желает вести себя как ребёнок - пусть, но мужем будет считаться только после того, как подтвердит, что стал мастером своего ремесла. Никто не ждал, что Тьярви добьётся этого раньше, чем его стукнет сотня... а он получил звание мастера в 42 года, работая день и ночь, да к тому же успевая устраивать дерзкие розыгрыши. Он чуть было не утащил в Эрегион штаны старшего брата, но был вовремя застигнут на месте преступления.
Так и шла его жизнь - каждый день Тьярви брал от жизни всё, что ему нравилось. Помогал отцу в создании Западных Врат Кхазад-Дума. Соглашался на испытание на себе новых фармацевтических придумок Тьяльви. Выпрашивал у эльфийских дев поцелуи за выполнение своих заказов. Изучал звёздное небо и вникал в то, как дышит и звучит живой мир на поверхности гор. А как закончилась эта история, пусть рассказывает он сам.
Я стал мастером. Не то чтобы это было сложно или имело большое значение - я сам знаю, насколько я хорош. А я хорош весьма. Но настаёт время, когда даже мастеру предстоит шагнуть в совершенно новые области познания. И я размышлял об этом, сидя в кузне Гвайт-и-Мирдан под весёлый хохот подвыпивших эльфов. Я и сам люблю выпить, но когда вокруг тебя тоже все пьяны... Это вообще волшебно.
Размышлять в такое время особенно интересно. Хмель от эльфийского вина высвобождает ум, сниманиет с него оковы. Хочется творить немыслимое. И вообще - хочется творить. Я задумал красивейший пояс для Гвилгеллет, так подходящий к её чёрному кинжалу из галворна... Нужна особая кожа. Нужен материал, добытый руками мастера. А значит, пора идти к Ильмо и просить совета.
Мы долго с ним беседовали, гуляя по ночной стране падубов. От бесед о том, с каким оружием на какого зверя стоит ходить и как его выслеживать, мы незаметно перешли к тому, что, стоя на одной из эрегионских башен, глядели на звёзды и обсуждали Увядание.
Я сам считаю, что никакого Увадяния нет. Мир просто взрослеет - или стареет, тут уж как посмотреть. Но Увядание так заботит эльфов и так печалит их, что я решил наконец выслушать всю историю до конца.
Увядание на игре было одним из ключевых слов. Дороги плохие? Ну так это Увяда-а-а-ание. Дичь не ловится? Увяда-а-а-а-ание. И только у волколаков наблюдалось Расцветание, потому что приходили они регулярно.
Под утро мы с Ильмо условились, что завтра соберём охоту, и я застрелю своего первого оленя. Хорошая шкура у оленя, как раз чепрак пойдёт на пояс, который я выкрашу особыми чернилами...
Наутро я собрал лук - сам изготовил из металла, кожи и дерева, разборный, с рукоятью из топорища для молота, которое берёг прапрадед. Ну зачем ему, уже умершему, это топорище? Вот и правда, низачем. Хорошо, что Тьяльви не пронюхал, какое дерево я взял для своего лука... Стрелы мне делал старый мой друг Альмарэль. Хорошие оказались стрелы. Летят ровно, бьют точно.
Гномий лук отличался одним прекрасным свойством - при выстреле тетива ловко срывала с головы не слишком надёжно закреплённую искусственную бороду, и та по красивой параболе взвивалась вверх, после чего неспешно планировала на землю. Тьярви потом пытался повторить этот трюк, но так и не смог.
Пристрелялся я и побежал на главную площадь, трубить в рог... И, вот зараза, опоздал. Владыка Келеборн уже собрал свою, на кабана. Что ж, кабан - зверь ничем не хуже оленя, и кожу его хорошо выделать можно. Так что я пошёл на чужую охоту, не будучи зван, но зато был твёрдо уверен в успехе...
...Я заглянул в глаза умирающему зверю, заколотому копьями. Его подняли далеко от меня, и я добежал только к шапочному разбору. Но эти глаза... они были совсем как у эльфа. Или как у гнома. В них стояла ярость и боль, очень мне знакомые. И я внезапно осознал, как водой окатило: так нельзя. Я же не убиваю родичей ради того, чтобы их кожу выделать на замшу и сшить новые сапоги. И зверей тоже убивать нельзя. Им больно. Они... страдают.
Эта мысль засела в моём мозгу, как заноза в заднице, и я, как ни старался, не мог её отогнать. Одно дело - плавить и ковать металл. По его звону даже слышно, как он рад принять новую форму. И совсем другое - срезать шкуру со зверя, который из-за этого перестанет быть, да к тому же переживёт боль и страдание. Но как, как сделать так, чтобы получать материал, не принося в мир смерть?..
Неотвеченный вопрос не давал мне покоя, пока я не разобрался: а что же меня тревожит? Меня тревожило страдание. Я хорошо помню боль от удара мечом и страх смерти. А если б я этого не помнил? Если б я не мог этого ощутить? Было бы мне легче?
Было бы. Праотцы наши не противились Махалу, когда тот надумал разрушить их тела своим могучим молотом. Вреда бы не было ни ему, ни им. ...А значит, всё дело в том, что тело, созданное без разума, становится лишь материалом для мастера, который может сделать с ним, что захочет.
И я задумал сотворить животное, которое не мыслило бы, что оно живёт. Дышащее, с кровью, бегущей по жилам, с сердцем и требухой, с отличной шкурой... Настоящий живой материал. Как это в своё время сделал Махал.
За помощью я шёл осмотрительно: кто его знает, не сочтут ли это дерзостью? Расспросил дядьку Келебримбора, кто из эрегионцев учился у Махала, и начал выяснять: а как наш Создатель творит? Что он делает такого, что может творить живое из неживой породы, и чем оно отличается от того, как творит гном-камнерез?
Я не узнал ничего. Моя жажда знания была так велика, что я даже к Праотцу напросился, и выпытывал у него. И снова ничего не узнал. Расстроился невероятно, и решил, что было бы неплохо отвлечься на что-нибудь попроще. Вся жизнь у меня впереди (надеюсь), так что будет ещё время поискать совета у мудрецов.
И так-то я оказался снова в Бар-эн-Мирдайн. Узбад наш Дурин повелел (ясное дело, что не мне лично) разузнать у эльфов, знают ли они об обработке металлов то, чего не знаем мы, народ гор. С каждым годом всё больше металла уходило в шлак, и мы думали, что это лишь неудачные рудные жилы, но в последние годы и отливки друг от друга стали отличаться - даже самый искусный мастер-кузнец чаще получал брак, чем хорошее железо.
К кому идти, как не к Гвилгеллет? Она давным-давно с железом работает и даже моего деда ковать учила.
Тьярви застал Гвилгеллет и Келебримбора за работой и подсел к ним. Образовалась цепочка на троих: Тьярви подаёт Гвилгеллет инструмент, та подаёт Келебримбору материал, и Тьярви протягивает Келебримбору руку - мол, ты мне что-нибудь дай, чтобы круг замкнулся. Келебримбор хитро прищуривается и идёт копаться в закромах. И через пару минут приносит Тьярви... одноразовую бритву.
Мы с Гвилгеллет отправились в мою мастерскую, чтобы понять: а что с металлами происходит? Ничего хорошего не выяснили. Не в присадках дело, не в температуре выплавки, и даже не в том, что мастер - рукхоздоп [неумеха]. Горы меняются. Увядают, не иначе. Металлы иначе звучат - какие-то части жилы старую песню поют, а какие-то - новую, и оттого разлад, разброд и шатание. А значит, нужно новые способы обработки металлов искать, под эти новые песни металлов предназначенные. Но сначала решили проверить не сталь или медь, а металл более стабильный - митрил. Может, он весь поёт, как раньше пел...
Пока Гвилгеллет собирала эльфов, которым хотелось бы спуститься в шахту, я начал чувствовать себя всё хуже и хуже. Недавно Тьяльви что-то такое говорил насчёт кварцевого эля... Я поймал его за бороду и стал требовать лекарство от боли в животе, но тот только отшучивался. Пока у меня не отказали ноги.
Тьяльви решил приготовить лекарство с помощью рунной магии. Магия у гномов была устроена довольно просто: сначала нужно было придумать фразу, обозначающую действие магического предмета, потом сформулировать её в виде одного или нескольких слов и записать их ангертасом. Каждая руна ангертаса имела своё магическое значение в виде одного слова, и, обводя в имеющейся надписи несколько рун, можно было вложить в неё нужные магические понятия.
В заклятие вошли руны минерал - земля - контакт, а само оно звучало так: "Проснись, Тьярви, ты серишь!". Ангертасом же было написано слово "диарея".
За митрилом пришли многие из кузнецов эльфов, и вёл их дядька Келебримбор самолично. Я даже встретить их не смог, так и сидел на лавке, ожидая, пока зелье подействует. Ноги отошли, но выпить захотелось просто зверски - видимо, побочный эффект. Побольше бы Тьяльви готовил болтанок с такими эффектами...
Я только-только успел приложиться к кружке, как меня аж подбросило, так сильно заходил ходуном пол. С потолка посыпалось, а снизу, из шахт, громоподобный голос ревел: "Убирайтесь!". Беда случилась там, где не ждали: молодой гном-провожатый до шахты эльфов довёл, а с ними не пошёл, разумея, что кузнецы - опытные и сами справятся. Только забыл он, что шахты митрила у нас аккурат под Карадрасом.
Гнев подземного духа был страшен. Внутри шахты завалило Келебримбора и Гвилгеллет, а ещё один кузнец, имя которого я всё время забывал, так что звал про себя Учеником Махала, был сильно придавлен камнями по нашу сторону завала.
Завал в итоге разобрали, хоть и не без труда, и выяснили: дух был разозлён тем, что потревожили его покой. По настоянию Келебримбора я упросил кузнецов поставить на входе в шахту железные врата, да покрепче, чтобы сила, обитающая там, выйти просто так не смогла. Но всё-таки, судя по тому, что эльфы рассказывали, было понятно - не хочет этот дух выходить из шахты. Там - его дом.
Духа Карадраса легко было принять за балрога - в его руке была самая настоящая семихвостка. Эльфы перепугались, и даже на заклинание "Это не та Эпоха!" реагировать не хотели.
Я позже сам ходил туда с сородичами и извинялся перед ним. Мы пришли с дарами - пиво и хлеб, а ещё огранённые камни, давным-давно добытые в соседнем забое. Дух гневался, но подношения принял, и заявил, что такие же дары ему должны передать те, кто ходил к нему в первый раз. Такие подношения Тьяльви добыл и с духом горным беседовал уже мирно, а мне уже не до того было - я отправился в Эрегион, потому как прослышал, что туда пришёл эльфийский мудрец, знающий ответы на все вопросы.
И, потратив время на его поиски, я нашёл того мудреца, заодно и Тьяльви позвал. Эльфы называли его на свой манер - Аннатар. Был он лицом светел, в белых с золотом развевающихся одеждах, и охотно с нами поговорил о наших Делах Жизни. Настолько охотно, что я сразу проникся к нему уважением.
Ну а о том, чему научил гномов Аннатар, как гномы научились слышать голоса металлов и почему Тьярви был прозван Отважным Поносителем Сауронов, я расскажу во второй части отчёта.