"Неизвестная Оптина". Трагикомедия
Так называлась одна моя книга, изданная как раз в августе 1998 года. Вышла прямо в дефолт. Естественно, мы не только ничего не заработали, но потеряли почти все, что было накоплено честным трудом за несколько лет. Но самая большая потеря была не финансовая. Деньги пришли-ушли-снова пришли... Куда хуже расставаться с мечтами, идеалами, верой в людей... Итак, обо всем по-порядку.
В году 1989-м в Оптину приехал руководитель отдела рукописей Ленинки (главная библиотека нашей страны) Виктор Яковлевич Дерягин. Невероятно интересный человек, мы одно время много общались и есть что рассказать. Виктор Яковлевич был крупным филологом, как-то проникся уважением к старой Оптиной и совместно с покойным теперь о. Иннокентием Просвирниным совершил огромадное дело - микрофильмировал весь оптинский архив. Более того, безвозмездно передал копию микрофильмов в Оптину. Архив огромный, только опись составляет 50 с лишним томов. Про него как-то отдельно тоже напишу.
Так вот. Виктор Яковлевич не только показал мне святая святых, куда вообще никого не пускали - хранилище рукописей, но и дал возможность поработать с самим оптинским архивом. Среди прочих сокровищ я обнаружил неизданную оптинскую книгу - "Жизнеописание почивших скитян". Готовить книгу начали еще при старце Варсонофии. Молодые послушники Никон Беляев и Иосиф Петровых собрали все записи про живших в скиту монахов, все-все-все, что помнили и знали другие отцы, что кто-то когда-то записывал (например, один рассказик написал Амвросий Оптинский). Самое ценное в ней было вот что - там не было никаких прикрас и украшательств. Живые истории живых людей, с недостатками, проблемами, слабостями. Совершенно потрясающие истории жизни. Мы же привыкли, что в монастырях живут исключительно святые люди. Особенно когда помрут, то сразу можно канонизировать. А тут никаких прикрас, украшательства, все как было. С любовью к каждому, но не так, как сейчас принято, без "дельфинов в голове".
Книга была собрана, отредактирована и набело переписана для типографии. Дат не помню, но окончательная рукопись датировалась 1913 или 1914 годом. По какой причине они не успели издать не знаю, но видно, что планировали.
Выносить рукопись из отдела никак нельзя, можно только переписать и снять на свой фотоаппарат, что я и сделал. Большей частью сфотографировал, часть переписал. Потом в Оптиной двумя пальцами набрал все на машинке (около 150 листов, о. Илий для этих целей машинку подарил). Потом еще раз ездил и сверял набор с рукописью. Короче много пришлось поездить и потрудиться. Когда весь текст был собран я начал уговаривать о. Венедикта издать эту книгу. Встретил полное непоминание. Особенно после того, как его помощник ознакомился с содержанием и прочитал несколько страниц, то сразу сказал, что нам такая книга не нужна. Там никто не чудотворил, по воздухам не летал, мертвых не воскрешал и прочее. Оптиной же нужен был миф. Чем больше старцев и святых - тем больше пожертвований.
После ухода из монастыря ездил в Оптину я довольно часто, время от времени пытался уговорить издать книгу, правда никакого понимания не встречал. Решился издать самостоятельно. Денег не хватило, пришлось занимать у друзей. Естественно в долларах. Кто ж знал, что через месяц все наши бумажки превратятся в тыкву, а процент станет таким, что всего тиража не хватит только на одну его выплату. Короче попали по полной.
Название решил дать такое - "Неизвестная Оптина". Мало того, что есть практика публиковать так неизвестные ранее исторические документы, но основной смысл был такой - сейчас вы узнаете про настоящую Оптину, без глянца, не в стиле акафиста. Оптинские старцы были не единственными цветами на оптинской клумбе. Там были разные цветочки, в том числе и неказистые, маленькие, но все вместе они и составляли великое оптинское братство. И если вы прочтете эту книгу, то вся Оптина предстанет живой, настоящей, невероятно красивой... Совсем не такой, как принято рисовать в воображении. В тексте предисловия было еще про благоухание цветов в старом оптинском скиту, желтые песочные дорожки и жужжание пчел, нарушавших полное безмолвие скита... все, что живо предстанет вашему взору после прочтения книги. Красиво было написано, с любовью. Книгу дополнил редким историческим описанием монастыря о. Эраста Вытропского. Красиво оформили, редкие фото поставили. Получилось около 700 стр, твердый переплет, золото...
С книгой отправился в Москву. Как раз на Останкинском подворье встретил рыжего послушника Игоря, заведовавшего оптинской торговлей. Совершенно отмороженный и слегка безумный человек. Наломал он дров много и из монастыря вскоре ушел. Не знаю что с ним сейчас. Игорь согласился купить всего 600 штук (дескать без благословения я больше не могу, проверим и закупим больше). После подворья я отправился в монастырь. Надо было показать наместнику, подарить друзьям и вообще обсудить дальнейшие продажи. Прямо возле входа встретил тогдашнего эконома и первого помощника наместника о. Митрофана. Объяснил, показал, рассказал. Митрофан был в восторге и быстро побежал к наместнику. Дело было утром, как раз шла литургия, но вы помните, что Венедикт любил решать рабочие вопросы во время службы.
Далее с разных слов:
- Отец наместник. Приехал Гупало, посмотрите какую замечательную книгу он издал. Вот как надо нам издавать.
- Давай. Ну-ну. Что такое? Что за название? Что это значит "Неизвестная Оптина"? Это для кого она неизвестная? Для Гупало? Для него она действительно не известна. А весь мир ее знает. Ты что мне принес? Что это за дрянь такая?
С этими словами Венедикт швырнул книгу в сторону жертвенника. Внутрь он даже не заглянул. Только подержал в руках и прочитал название на обложке.
Митрофан слова не смог сказать, подобрал книжку и пулей вылетел из алтаря. Встречаю его на улице.
- Ну как?
- Что как? Ты идиот? Ты что сделал? Совсем не понимаешь, что натворил?
- Нет, то случилось?
- Как ты мог дать такое название? Что за дурость?
- А что не так? Если находят неизвестные письма Гоголя или Пушкина, то пишут "Неизвестный Пушкин". Это нормально.
- Нет, ты точно идиот. Сам понял что сказал? Ты вообще? Кто такой Пушкин и что такое Оптина? Как ты можешь ставить какого-то писателя и Оптину на одну планку? Забирай свою книгу и проваливай. Ничего у тебя никто покупать не будет.
Любые попытки поговорить, объясниться, доказать исключались. Наместник - старец, духовник, величайшей духовности человек, почти святой. Если что-то решил, то так тому и быть. А с тобой поступили правильно, значит ты заслужил быть убитым.
Книга стала запрещенной к продажам. Закупленные на подворье книги по распоряжению Венедикта были сожжены в оптинской бане (такая форма ликвидации неугодных книг практиковалась в монастыре). Благо денег назад не потребовали. Тот самый послушник Игорь стал ездить по всем московским магазинам и требовать, чтобы книгу не закупали ("Оптина благословение не только не давала, но категорически выступает против распространения этой книги"). Я надолго стал врагом Оптиной.
Ой, останавливаюсь. Рассказ получился длинным, а конца еще не видно. Кстати, он будет веселым. :)
Прежде чем продолжить трагическую часть истории издания книги, я хочу рассказать вам о еще одном ярком персонаже, появившемся в монастыре позже моего ухода, в 1993 или 1994 году. Зовут нашего героя иеромонах Василий (Мозговой). Как никто другой он являлся идеальным типажом венедиктовских чад - пригрет, воспитан, создан от первого винтика до окончательной полировки злым венедиктовским разумом. Некоторое время Василий входил в ближайший круг наместника.
До описываемых событий мы виделись всего несколько раз, очень кратко, но вполне нормально пообщались. Говорят Василий удивительно хорошо пел. Наместник приметил мальчика и начал двигать его по служебной лестнице, сделав сначала регентом, а потом главой оптинского книгоиздательства. Более нелепого, неподходящего решения трудно было сделать. Дело в том, что у Василия было 8 классов и полное отсутсвие самообразования, что он даже не пытался скрыть, а наоборот всячески подчеркивал свою невежественность. При таких козырях да апломбе самая дорога в прокуроры или хотя бы снабженцы, но никак не в издательский мир. Но, как вам подтвердит любой биолог, Бог великий шутник, а историк добавит, что Он творит великую историю часто негодными людишками. Как правило.
Все венедиктовские чада были похожи по характеру. Цвет волос мог быть и не рыжим (из-за обилия рыжих среди чад Венедикта, все они получили прозвище «рыжие» или «банда рыжих»), но характер и поведение было предельно похожим и резко отличалось от духа старой Оптиной. Сейчас их назвали бы «эффективными менеджерами» (с важным дополнением - почти все без высшего образования). Рыжие пришли с твердым пониманием - вокруг враги, недоумки и негодяи, мы будем ими управлять. Именно так, не научим их работать, а будем управлять. Если кто-то пытался выстроить с рыжими деловые отношения, то все равно рано или поздно должен был выйти на наместника, а у того было фантастическое чуйка на свой-чужой. Как яркий и классический представитель рабоче-крестьянского класса он терпеть не мог интеллигенцию, ненавидел ученость и любое проявление свободомыслия. Либо ты раб и беспреколовно подчиняешься, либо ты враг, чужой человек, тебе тут не место. Именно эта безаппеляционность и жесткость, в сочетании с невежеством и твердым убеждением в своей абсолютной правоте, выгнали из монастыря почти всех первых насельников. Заметьте, все эти люди были влюблены в Оптину и никуда не хотели уходить. Почти все хотели бы остаться в монастыре при любой власти и выполнять любые возложенные на них послушания. Но наместнику этого было мало. Его надо было почитать старцем, великим духовником и преданно смотреть в глаза. Даже если ты прилагал массу усилий, чтобы доказать свою нужность обители, но не мог продемонстрировать собачью преданность во взоре, то никаких шансов остаться на своем месте не было, наказание или высылка из монастыря гарантировалась. Еще можно было начать стучать. Так поступили некоторые мои бывшие друзья. Не хочу пока называть их имена. В глазах наместника они все равно были людьми второго сорта, он им не доверял (друзья это хорошо осознавали), не двигал вверх, но и не снимал с должностей. Стукачество и предательство стали нормой в монастыре. Это особенно сильно контрастировало с евлогиевским периодом. Тот стукачей терпеть не мог и, если про кого-то при нем говорили плохое (работа есть работа, так бывает), то насупливался, молчал, а в особых случаях резко прерывал рассказ. По всему было видно, что ему крайне неприятно слушать чьи-либо кляузы. Говори по делу, но не трогай личности. Водитель Евлогия рассказал мне как однажды, по дороге в Оптину он решил передать наместнику крайне некрасивое поведение одного насельника. История была неприглядная. Евлогий вздохнул, замолчал и больше за всю дорогу не обронил ни слова. Водитель понял, что влез куда не должен и потом себя всячески укорял за вмешательство. Тут надо добавить, что водитель этот был сам непростым человеком. Учился вместе с о. Александром Менем, с детства жил с ним по соседству, некоторое время дружили. Спустя годы пути разошлись, Сергей Александрович стал водителем Патриарха Пимена, а после его смерти перешел к Евлогию. Человек старорежимный, глубоко системный, знающий всех и вся. Знал он и как доложить шефу, но с Евлогием такие фокусы не проходили. Кстати, коль зашла про него речь. Из какой бы дальней поездки Сергей Александрович не возвращался, каким бы уставшим не был, первым делом мыл «Волгу», а потом уже шел ужинать или отдыхать. Всегда. Старая школа.
Но вернемся к нашему герою - Василию. Это был сверх-преданный наместнику человек. Его можно понять. Венедикт приметил, всячески приласкал, дал должность руководителя издательства. Любое слово Венедикта ловилось мгновенно и любое решение исполнялось беспрекословно. Тогда для Василия Венедикт был царь и бог. Преданность была до такой степени, что всегда было ощущение - прикажет Венедикт кого-то убить - Василий сделает это не задумываясь. Венедикт это хорошо понимал, ценил и потому жаловал. Но была еще одна черта симпатичная Венедикту. Как все невежественные люди, лишенные критического склада ума, Василий больше всего на свете ненавидел жидов, еретиков и обновленцев. Католики, протестанты и все их сторонники были лютыми врагами Православия, России и лично иеромонаха Василия. Первое время наместника это радовало, но спустя годы, когда Василий оброс деньгами, связями и окончательно встал на ноги, его взгляды причинили немало хлопот духовному отцу. Дело в том, что в своей ненависти ко всем неправославным и им сочувствующим Василий дошел до фигуры митрополита Кирилла (нынешнего патриарха). Кирилл был объявлен врагом Церкви №1. Если частное мнение какого-то иеромонаха можно было игнорировать, то мнение главы издательства Оптиной пустыни становилось публичным. Друзья-единомышленники дали денег и Василий стал издавать ультра-консервативную, крайне радикальную и обличительную газету «Дух христианина», где в каждой статье резал правду матку про сатаниста и христопродавца Кирилла. Несколько раз Венедикт был вынужден гасить яростный пыл своего ученика, но так как сам разделял его взгляды, то наказания носили весьма символический характер. В какой-то момент терпение у людей на самом верху лопнуло, ситуация с газеткой надоела, и они решили проблему очень быстро: какие-то очень серьезные люди из органов так тепло поговорили с Василием, что он мгновенно хвост поджал, газету закрыл и слился. Где он сейчас, что делает, с чем сражается мне неизвестно. Слышал, что из-за болезни полностью лишился своего красивого голоса и вообще перестал говорить. Уверен, кто-то из читающих эту запись расскажет, что с ним стало.
На посту главы монастырского издательства Василий прославился сразу. Первым (или одним из первых) изданием Василия стал буклет Оптина Пустынь, отпечатанный большим тиражом, кажется в Финляндии, на отличной бумаге. Буклет обычный - немного текста, фото старой Оптиной, современной, все как положено. Недостатков два: на двух машинописных страницах текста я насчитал около 60 грамматических ошибок, не говоря уже о чудовищной стилистической безграмотности. У меня нет самого буклета, но может кто-то найдет и сможет процитировать. В школе за такое изложение поставили бы кол. Вторым недостатком была цветопередача и сам макет. Например, на всю последнюю страницу была поставлена фотография дорожки в скит с какой-то дикой изумрудно-зеленой листвой. Вся страница ярко-зеленая. И по всем этим зеленым листьям красными буквами 10 или 11 кеглем (мелко) шел текст. Прочитать такое было очень трудно. Наместнику показывали, объясняли, убеждали, но он недостатков не видел. Буклет издали большим тиражом и, в отличии от «Неизвестной Оптины», свой позор в бане не сожгли - все продали.
Теперь, когда вы знаете про Василия, я продолжу свой рассказ про «Неизвестную Оптину».
Мы остановились на том, что о. Венедикту категорически не понравилось название книги «Неизвестная Оптина», он предал ее забвению и огню. 600 закупленных экземпляров были сожжены в монастырской бане, книга оказалась под запретом в самом монастыре, работники торговли всячески советовали не закупать ее в других церковных лавках. К счастью, совет многими игнорировался, потому тираж мне удалось продать за несколько месяцев. Часть монастырской братии тупо взяла под козырек и к книге не прикасались. Если кто-то спрашивал почему нет книги в лавке, то многозначительно молчали, а на настойчивые просьбы отвечали, что данную книгу продавать не благословляется. Для большинства верующих этого вполне хватает, чтобы тоже не прикасаться к книге. Святые оптинские старцы запретили, значит там что-то бесовское, антиправославное, лживое. Часть братии, прежде всего старая часть, тайно книгу закупали и распространяли как самиздат в советские годы - только своим, проверенным, кому можно.
Примерно через неделю после моего возвращения в Питер в нашей квартире раздался телефонный звонок. Детально я разговор не помню, передаю только суть. Позвонил теперь уже известный вам иеромонах Василий.
- Георгий. Вы перешли все границы. Сообщаю, что мы подаем на вас в суд.
- За что? Что случилось?
- Вы издали книгу про Оптину. Без благословения монастыря. Омерзительную книгу с омерзительным названием. Ты (он перешел на ты) человек без совести и чести. Мы знаем, что ты вор, разворовал весь монастырь, вывез много архивных документов...
Далее в том же духе пошли оскорбления. Потом опять пошли угрозы расправой и на мои возражения, что никакой суд не примет заявления по такому поводу, был ответ, что у нас есть разные методы и разные люди. И если я не понимаю, то ко мне приедут и быстро объяснят какая я скотина.
На дворе 1998 год. Бандитами угрожать было принято. Милиция большей частью бездействовала и многие вопросы бизнесмены решали с помощью знакомых бандитов. Это была уже настоящая угроза. Я не знал даже как мне реагировать. Было до такой степени больно, обидно, несправедливо, глупо, что я чуть не плакал. Требования сводились к тому, что я должен уничтожить тираж, приехать в Оптину, покаяться перед отцом наместником (с деньгами, конечно) и впредь ничего про Оптину не издавать. Якобы наместник издал указ, что про Оптину может издавать только Оптина и все чужие издания подлежат запрету и уничтожению. Сейчас они разбираются с еще одним негодяем - Михаилом Шкатовым (директор издательства «Отчий дом»), который тоже что-то издал про монастырь.
Разговор не получился, меня после него аж трясло. Через несколько дней был еще один звонок, еще более хамский, сразу с угрозами расправы. Всего звонил раза три или четыре. После звонки прекратились и все стихло само собой. В Оптину я долго не ездил, а год или два спустя стал приезжать инкогнито, чтобы не попадаться на глаза наместнику или Василию. История на этом закончилась. Вернее трагическая часть истории. Спустя годы она совершенно неожиданно для меня продолжилась, причем анекдотично. Об этом будет заключительный рассказ.
В году 1989-м в Оптину приехал руководитель отдела рукописей Ленинки (главная библиотека нашей страны) Виктор Яковлевич Дерягин. Невероятно интересный человек, мы одно время много общались и есть что рассказать. Виктор Яковлевич был крупным филологом, как-то проникся уважением к старой Оптиной и совместно с покойным теперь о. Иннокентием Просвирниным совершил огромадное дело - микрофильмировал весь оптинский архив. Более того, безвозмездно передал копию микрофильмов в Оптину. Архив огромный, только опись составляет 50 с лишним томов. Про него как-то отдельно тоже напишу.
Так вот. Виктор Яковлевич не только показал мне святая святых, куда вообще никого не пускали - хранилище рукописей, но и дал возможность поработать с самим оптинским архивом. Среди прочих сокровищ я обнаружил неизданную оптинскую книгу - "Жизнеописание почивших скитян". Готовить книгу начали еще при старце Варсонофии. Молодые послушники Никон Беляев и Иосиф Петровых собрали все записи про живших в скиту монахов, все-все-все, что помнили и знали другие отцы, что кто-то когда-то записывал (например, один рассказик написал Амвросий Оптинский). Самое ценное в ней было вот что - там не было никаких прикрас и украшательств. Живые истории живых людей, с недостатками, проблемами, слабостями. Совершенно потрясающие истории жизни. Мы же привыкли, что в монастырях живут исключительно святые люди. Особенно когда помрут, то сразу можно канонизировать. А тут никаких прикрас, украшательства, все как было. С любовью к каждому, но не так, как сейчас принято, без "дельфинов в голове".
Книга была собрана, отредактирована и набело переписана для типографии. Дат не помню, но окончательная рукопись датировалась 1913 или 1914 годом. По какой причине они не успели издать не знаю, но видно, что планировали.
Выносить рукопись из отдела никак нельзя, можно только переписать и снять на свой фотоаппарат, что я и сделал. Большей частью сфотографировал, часть переписал. Потом в Оптиной двумя пальцами набрал все на машинке (около 150 листов, о. Илий для этих целей машинку подарил). Потом еще раз ездил и сверял набор с рукописью. Короче много пришлось поездить и потрудиться. Когда весь текст был собран я начал уговаривать о. Венедикта издать эту книгу. Встретил полное непоминание. Особенно после того, как его помощник ознакомился с содержанием и прочитал несколько страниц, то сразу сказал, что нам такая книга не нужна. Там никто не чудотворил, по воздухам не летал, мертвых не воскрешал и прочее. Оптиной же нужен был миф. Чем больше старцев и святых - тем больше пожертвований.
После ухода из монастыря ездил в Оптину я довольно часто, время от времени пытался уговорить издать книгу, правда никакого понимания не встречал. Решился издать самостоятельно. Денег не хватило, пришлось занимать у друзей. Естественно в долларах. Кто ж знал, что через месяц все наши бумажки превратятся в тыкву, а процент станет таким, что всего тиража не хватит только на одну его выплату. Короче попали по полной.
Название решил дать такое - "Неизвестная Оптина". Мало того, что есть практика публиковать так неизвестные ранее исторические документы, но основной смысл был такой - сейчас вы узнаете про настоящую Оптину, без глянца, не в стиле акафиста. Оптинские старцы были не единственными цветами на оптинской клумбе. Там были разные цветочки, в том числе и неказистые, маленькие, но все вместе они и составляли великое оптинское братство. И если вы прочтете эту книгу, то вся Оптина предстанет живой, настоящей, невероятно красивой... Совсем не такой, как принято рисовать в воображении. В тексте предисловия было еще про благоухание цветов в старом оптинском скиту, желтые песочные дорожки и жужжание пчел, нарушавших полное безмолвие скита... все, что живо предстанет вашему взору после прочтения книги. Красиво было написано, с любовью. Книгу дополнил редким историческим описанием монастыря о. Эраста Вытропского. Красиво оформили, редкие фото поставили. Получилось около 700 стр, твердый переплет, золото...
С книгой отправился в Москву. Как раз на Останкинском подворье встретил рыжего послушника Игоря, заведовавшего оптинской торговлей. Совершенно отмороженный и слегка безумный человек. Наломал он дров много и из монастыря вскоре ушел. Не знаю что с ним сейчас. Игорь согласился купить всего 600 штук (дескать без благословения я больше не могу, проверим и закупим больше). После подворья я отправился в монастырь. Надо было показать наместнику, подарить друзьям и вообще обсудить дальнейшие продажи. Прямо возле входа встретил тогдашнего эконома и первого помощника наместника о. Митрофана. Объяснил, показал, рассказал. Митрофан был в восторге и быстро побежал к наместнику. Дело было утром, как раз шла литургия, но вы помните, что Венедикт любил решать рабочие вопросы во время службы.
Далее с разных слов:
- Отец наместник. Приехал Гупало, посмотрите какую замечательную книгу он издал. Вот как надо нам издавать.
- Давай. Ну-ну. Что такое? Что за название? Что это значит "Неизвестная Оптина"? Это для кого она неизвестная? Для Гупало? Для него она действительно не известна. А весь мир ее знает. Ты что мне принес? Что это за дрянь такая?
С этими словами Венедикт швырнул книгу в сторону жертвенника. Внутрь он даже не заглянул. Только подержал в руках и прочитал название на обложке.
Митрофан слова не смог сказать, подобрал книжку и пулей вылетел из алтаря. Встречаю его на улице.
- Ну как?
- Что как? Ты идиот? Ты что сделал? Совсем не понимаешь, что натворил?
- Нет, то случилось?
- Как ты мог дать такое название? Что за дурость?
- А что не так? Если находят неизвестные письма Гоголя или Пушкина, то пишут "Неизвестный Пушкин". Это нормально.
- Нет, ты точно идиот. Сам понял что сказал? Ты вообще? Кто такой Пушкин и что такое Оптина? Как ты можешь ставить какого-то писателя и Оптину на одну планку? Забирай свою книгу и проваливай. Ничего у тебя никто покупать не будет.
Любые попытки поговорить, объясниться, доказать исключались. Наместник - старец, духовник, величайшей духовности человек, почти святой. Если что-то решил, то так тому и быть. А с тобой поступили правильно, значит ты заслужил быть убитым.
Книга стала запрещенной к продажам. Закупленные на подворье книги по распоряжению Венедикта были сожжены в оптинской бане (такая форма ликвидации неугодных книг практиковалась в монастыре). Благо денег назад не потребовали. Тот самый послушник Игорь стал ездить по всем московским магазинам и требовать, чтобы книгу не закупали ("Оптина благословение не только не давала, но категорически выступает против распространения этой книги"). Я надолго стал врагом Оптиной.
Ой, останавливаюсь. Рассказ получился длинным, а конца еще не видно. Кстати, он будет веселым. :)
Прежде чем продолжить трагическую часть истории издания книги, я хочу рассказать вам о еще одном ярком персонаже, появившемся в монастыре позже моего ухода, в 1993 или 1994 году. Зовут нашего героя иеромонах Василий (Мозговой). Как никто другой он являлся идеальным типажом венедиктовских чад - пригрет, воспитан, создан от первого винтика до окончательной полировки злым венедиктовским разумом. Некоторое время Василий входил в ближайший круг наместника.
До описываемых событий мы виделись всего несколько раз, очень кратко, но вполне нормально пообщались. Говорят Василий удивительно хорошо пел. Наместник приметил мальчика и начал двигать его по служебной лестнице, сделав сначала регентом, а потом главой оптинского книгоиздательства. Более нелепого, неподходящего решения трудно было сделать. Дело в том, что у Василия было 8 классов и полное отсутсвие самообразования, что он даже не пытался скрыть, а наоборот всячески подчеркивал свою невежественность. При таких козырях да апломбе самая дорога в прокуроры или хотя бы снабженцы, но никак не в издательский мир. Но, как вам подтвердит любой биолог, Бог великий шутник, а историк добавит, что Он творит великую историю часто негодными людишками. Как правило.
Все венедиктовские чада были похожи по характеру. Цвет волос мог быть и не рыжим (из-за обилия рыжих среди чад Венедикта, все они получили прозвище «рыжие» или «банда рыжих»), но характер и поведение было предельно похожим и резко отличалось от духа старой Оптиной. Сейчас их назвали бы «эффективными менеджерами» (с важным дополнением - почти все без высшего образования). Рыжие пришли с твердым пониманием - вокруг враги, недоумки и негодяи, мы будем ими управлять. Именно так, не научим их работать, а будем управлять. Если кто-то пытался выстроить с рыжими деловые отношения, то все равно рано или поздно должен был выйти на наместника, а у того было фантастическое чуйка на свой-чужой. Как яркий и классический представитель рабоче-крестьянского класса он терпеть не мог интеллигенцию, ненавидел ученость и любое проявление свободомыслия. Либо ты раб и беспреколовно подчиняешься, либо ты враг, чужой человек, тебе тут не место. Именно эта безаппеляционность и жесткость, в сочетании с невежеством и твердым убеждением в своей абсолютной правоте, выгнали из монастыря почти всех первых насельников. Заметьте, все эти люди были влюблены в Оптину и никуда не хотели уходить. Почти все хотели бы остаться в монастыре при любой власти и выполнять любые возложенные на них послушания. Но наместнику этого было мало. Его надо было почитать старцем, великим духовником и преданно смотреть в глаза. Даже если ты прилагал массу усилий, чтобы доказать свою нужность обители, но не мог продемонстрировать собачью преданность во взоре, то никаких шансов остаться на своем месте не было, наказание или высылка из монастыря гарантировалась. Еще можно было начать стучать. Так поступили некоторые мои бывшие друзья. Не хочу пока называть их имена. В глазах наместника они все равно были людьми второго сорта, он им не доверял (друзья это хорошо осознавали), не двигал вверх, но и не снимал с должностей. Стукачество и предательство стали нормой в монастыре. Это особенно сильно контрастировало с евлогиевским периодом. Тот стукачей терпеть не мог и, если про кого-то при нем говорили плохое (работа есть работа, так бывает), то насупливался, молчал, а в особых случаях резко прерывал рассказ. По всему было видно, что ему крайне неприятно слушать чьи-либо кляузы. Говори по делу, но не трогай личности. Водитель Евлогия рассказал мне как однажды, по дороге в Оптину он решил передать наместнику крайне некрасивое поведение одного насельника. История была неприглядная. Евлогий вздохнул, замолчал и больше за всю дорогу не обронил ни слова. Водитель понял, что влез куда не должен и потом себя всячески укорял за вмешательство. Тут надо добавить, что водитель этот был сам непростым человеком. Учился вместе с о. Александром Менем, с детства жил с ним по соседству, некоторое время дружили. Спустя годы пути разошлись, Сергей Александрович стал водителем Патриарха Пимена, а после его смерти перешел к Евлогию. Человек старорежимный, глубоко системный, знающий всех и вся. Знал он и как доложить шефу, но с Евлогием такие фокусы не проходили. Кстати, коль зашла про него речь. Из какой бы дальней поездки Сергей Александрович не возвращался, каким бы уставшим не был, первым делом мыл «Волгу», а потом уже шел ужинать или отдыхать. Всегда. Старая школа.
Но вернемся к нашему герою - Василию. Это был сверх-преданный наместнику человек. Его можно понять. Венедикт приметил, всячески приласкал, дал должность руководителя издательства. Любое слово Венедикта ловилось мгновенно и любое решение исполнялось беспрекословно. Тогда для Василия Венедикт был царь и бог. Преданность была до такой степени, что всегда было ощущение - прикажет Венедикт кого-то убить - Василий сделает это не задумываясь. Венедикт это хорошо понимал, ценил и потому жаловал. Но была еще одна черта симпатичная Венедикту. Как все невежественные люди, лишенные критического склада ума, Василий больше всего на свете ненавидел жидов, еретиков и обновленцев. Католики, протестанты и все их сторонники были лютыми врагами Православия, России и лично иеромонаха Василия. Первое время наместника это радовало, но спустя годы, когда Василий оброс деньгами, связями и окончательно встал на ноги, его взгляды причинили немало хлопот духовному отцу. Дело в том, что в своей ненависти ко всем неправославным и им сочувствующим Василий дошел до фигуры митрополита Кирилла (нынешнего патриарха). Кирилл был объявлен врагом Церкви №1. Если частное мнение какого-то иеромонаха можно было игнорировать, то мнение главы издательства Оптиной пустыни становилось публичным. Друзья-единомышленники дали денег и Василий стал издавать ультра-консервативную, крайне радикальную и обличительную газету «Дух христианина», где в каждой статье резал правду матку про сатаниста и христопродавца Кирилла. Несколько раз Венедикт был вынужден гасить яростный пыл своего ученика, но так как сам разделял его взгляды, то наказания носили весьма символический характер. В какой-то момент терпение у людей на самом верху лопнуло, ситуация с газеткой надоела, и они решили проблему очень быстро: какие-то очень серьезные люди из органов так тепло поговорили с Василием, что он мгновенно хвост поджал, газету закрыл и слился. Где он сейчас, что делает, с чем сражается мне неизвестно. Слышал, что из-за болезни полностью лишился своего красивого голоса и вообще перестал говорить. Уверен, кто-то из читающих эту запись расскажет, что с ним стало.
На посту главы монастырского издательства Василий прославился сразу. Первым (или одним из первых) изданием Василия стал буклет Оптина Пустынь, отпечатанный большим тиражом, кажется в Финляндии, на отличной бумаге. Буклет обычный - немного текста, фото старой Оптиной, современной, все как положено. Недостатков два: на двух машинописных страницах текста я насчитал около 60 грамматических ошибок, не говоря уже о чудовищной стилистической безграмотности. У меня нет самого буклета, но может кто-то найдет и сможет процитировать. В школе за такое изложение поставили бы кол. Вторым недостатком была цветопередача и сам макет. Например, на всю последнюю страницу была поставлена фотография дорожки в скит с какой-то дикой изумрудно-зеленой листвой. Вся страница ярко-зеленая. И по всем этим зеленым листьям красными буквами 10 или 11 кеглем (мелко) шел текст. Прочитать такое было очень трудно. Наместнику показывали, объясняли, убеждали, но он недостатков не видел. Буклет издали большим тиражом и, в отличии от «Неизвестной Оптины», свой позор в бане не сожгли - все продали.
Теперь, когда вы знаете про Василия, я продолжу свой рассказ про «Неизвестную Оптину».
Мы остановились на том, что о. Венедикту категорически не понравилось название книги «Неизвестная Оптина», он предал ее забвению и огню. 600 закупленных экземпляров были сожжены в монастырской бане, книга оказалась под запретом в самом монастыре, работники торговли всячески советовали не закупать ее в других церковных лавках. К счастью, совет многими игнорировался, потому тираж мне удалось продать за несколько месяцев. Часть монастырской братии тупо взяла под козырек и к книге не прикасались. Если кто-то спрашивал почему нет книги в лавке, то многозначительно молчали, а на настойчивые просьбы отвечали, что данную книгу продавать не благословляется. Для большинства верующих этого вполне хватает, чтобы тоже не прикасаться к книге. Святые оптинские старцы запретили, значит там что-то бесовское, антиправославное, лживое. Часть братии, прежде всего старая часть, тайно книгу закупали и распространяли как самиздат в советские годы - только своим, проверенным, кому можно.
Примерно через неделю после моего возвращения в Питер в нашей квартире раздался телефонный звонок. Детально я разговор не помню, передаю только суть. Позвонил теперь уже известный вам иеромонах Василий.
- Георгий. Вы перешли все границы. Сообщаю, что мы подаем на вас в суд.
- За что? Что случилось?
- Вы издали книгу про Оптину. Без благословения монастыря. Омерзительную книгу с омерзительным названием. Ты (он перешел на ты) человек без совести и чести. Мы знаем, что ты вор, разворовал весь монастырь, вывез много архивных документов...
Далее в том же духе пошли оскорбления. Потом опять пошли угрозы расправой и на мои возражения, что никакой суд не примет заявления по такому поводу, был ответ, что у нас есть разные методы и разные люди. И если я не понимаю, то ко мне приедут и быстро объяснят какая я скотина.
На дворе 1998 год. Бандитами угрожать было принято. Милиция большей частью бездействовала и многие вопросы бизнесмены решали с помощью знакомых бандитов. Это была уже настоящая угроза. Я не знал даже как мне реагировать. Было до такой степени больно, обидно, несправедливо, глупо, что я чуть не плакал. Требования сводились к тому, что я должен уничтожить тираж, приехать в Оптину, покаяться перед отцом наместником (с деньгами, конечно) и впредь ничего про Оптину не издавать. Якобы наместник издал указ, что про Оптину может издавать только Оптина и все чужие издания подлежат запрету и уничтожению. Сейчас они разбираются с еще одним негодяем - Михаилом Шкатовым (директор издательства «Отчий дом»), который тоже что-то издал про монастырь.
Разговор не получился, меня после него аж трясло. Через несколько дней был еще один звонок, еще более хамский, сразу с угрозами расправы. Всего звонил раза три или четыре. После звонки прекратились и все стихло само собой. В Оптину я долго не ездил, а год или два спустя стал приезжать инкогнито, чтобы не попадаться на глаза наместнику или Василию. История на этом закончилась. Вернее трагическая часть истории. Спустя годы она совершенно неожиданно для меня продолжилась, причем анекдотично. Об этом будет заключительный рассказ.