Продолжение мемуара
После публикации последнего рассказика у читателей возникли мелкие вопросы и я сегодня решил нарушить правило и опубликовать еще одну короткую историю. Как был организован процесс издания.
Репринт выглядел так: книгу разрезали по страницам (обратно собрать ее уже было затруднительно), на особом станке фотографировали и делали офсетные формы (сами пластины, в нашей стране никогда не делались, их покупали и до сих пор покупают заграницей). При пересъемке качество печати сильно падало, изображения были расплывчатыми, многие буквы плохо читались, тогда приходилось вручную их дорисовывать. Самостоятельно сделать макет даже репринтной книги и тем более формы было невозможно. Все это делали только в типографии.
Был другой способ - перенабор. Даже в маленьких типографиях была специальная наборная машина, похожая на огромную печатную машинку. Наборщик набирал слова и короткие фразы, далее металлические слова выстраивалось в специальных рамках, слово за словом, строчка за строчкой, только в зеркальном виде - прочитать такой текст было сложно. Далее делался оттиск. Весь процесс так же проходил исключительно в типографии, позже оттиск отправляли в издательство для корректуры и согласования. Потом, после утверждения текста заказчиком, делался тираж. Это я сейчас очень просто, быстро, без интересных подробностей рассказываю. Замена даже одной буквы было настоящим ювелирным делом. А нужно было подгонять правильное количество страниц в книге (их должно быть кратно 8 или 16), делать плотную верстку, подгонять правильное количество строк на листе. То, что сейчас делается на компьютере быстро и довольно легко, тогда делали долго, ручками, с напильником, зубилом и молотком.
Оптинские брошюрки делались перенабором. Я находил листовки или какие-то тексты, переписывал их от руки (печатная машинка появилось чуть позже, о. Илий подарил летом 90-го) и относил листочки в типографию. Там делали набор, сами проверяли. Потом приходил я, делал еще одну сверку с оригиналом и уже после этого делали тираж. Весь процесс занимал неделю-две. Иногда надо было раза два-три делать проверку. И все это для издания листовки или крошечной брошюрки в 4, 6 или 8 страниц.
Однажды пришлось полностью переделывать брошюру. Со скандалом и руганью. Я без благословения о. Евлогия договорился с маленькой типографией Перемышля (есть такой городок по дороге из Калуги в Козельск), что они отпечатают "В помощь кающимся" Брянчанинова (первое издание этого бестселлера было оптинским). Отлично помню, как я его нашел и как переписывал для будущей печати в скиту, на лавочке возле "домика Достоевского". Как-то заехал по дороге в Перемышль, долго-долго их уговаривал взять заказ (кажется даже раза два пришлось заезжать), они с трудом согласились, но у меня с собой был только "Брянчанинов". Приезжаю в Оптину, радостно сообщаю о. Евлогию, а он устраивает мне жуткий разгром почему я не показал ему текст перед запуском.
- Ну так это ж Брянчанинов, что там может быть не так?
- Нет, немедленно принесите оригинал.
Приношу.
- Это нельзя издавать. Брянчанинов писал текст для монахов, для подготовленных людей, а Вы издаете его для народа. Такой текст категорически нельзя выпускать.
Никакие уговоры не действовали. Всыпал мне по первое число, заставил текст сократить, выбросив оттуда ряд слов, которые по мнению о. Евлогия, могли соблазнить на грех мирян.
Мне пришлось ехать в Перемышль, просить у них прощения, уговаривать переделывать уже готовый набор, править его еще раз. Одним словом, с Перемышлем больше работы не получилось.
Хлопотное дело были эти брошюрки. Хотя и какое-то количество пользы принесли. "В помощь кающимся" Брянчанинова переиздано многомиллионными тиражами.
Я же, всякий раз, когда вижу очередное новое издание вспоминаю оптинский скит, жаркий летний день, как я переписывал текст от руки; вспоминаю разгром, устроенный о. Евлогием. И много-много тяжелых, неприятных, противных, огорчительных разговоров в Перемышльской типографии.
Сейчас, когда макет книги любой школьник может сделать в домашних условиях и отпечатать его на домашнем принтере, трудно понять сколько было хлопот с таким нехитрым на первый взгляд делом. А они были.
Но самые большие проблемы устроил Венедикт. Тут уже начинается настоящий криминал.
+++
Некоторые мои читатели спрашивали отчего я так грубо отзываюсь о Венедикте. Пора рассказать первую причину. Она как раз связана с оптинским издательством.
Как уже было сказано в Оптиной работало два издательских дома (позже три-четыре и даже больше). Один полуофициальный, солидный, с игуменом во главе. Второй незнамо что с незнамо кем и брошюрятиной в виде продукции.
Узаконить издательство, оформить его юридически не было желания, да и нужды. Моя же деятельность вообще трудно поддается оценке. Разве только незаконное предпринимательство. Хотя лично я никакой выгодны не получал, ни копейки с изданий не имел и даже, если бы кто-то предложил оплату за работу, то с гневом отказался. Дурак был, наивный как ребенок, верил в важность и нужность духовного просвещения...
Однажды я нашел в библиотеке маленькую книжку, размером с ладошку, около 100 страниц - "Жизнеописание и письма старца Амвросия Оптинского". Ценность книги была в том, что: 1) издание старой Оптиной, 2) издана сразу после смерти старца Амвросия (судя по датам начали готовить сразу после смерти, следовательно совсем живые воспоминания), 3) собраны хорошие письма, в которых старец поздравлял всех с Пасхой и Рождеством (очень светлые, радостные, живые, человечные). Я принес книжку к о. Евлогию, показал, рассказал и он дал добро на издание. Естественно устное (помните выше я упомянул, что вся деятельность носила полуофициальный характер, следов не оставляли).
Книжку я отдал своему знакомому москвичу, у которого были хорошие связи с типографиями. Он выбрал типографию (Ульяновскую) и сам договаривался об издании. Печатали ее долго - месяца четыре. Уж не знаю почему так, я несколько раз просил, подгонял, ругался, но все бестолку - ждите ответа...
И вот книга готова и отправилась в дальнее путешествие. Но тут меняется наместник и в Оптину приезжает Венедикт. Я разговаривал с Евлогием по поводу судьбы книги, но он отмахнулся, дескать, проблема не велика, сам ее решишь с новым наместником. Книжка ведь маленькая по размеру, объему, бумага газетная, репринт. Стоит совсем не дорого. Правда одна проблема - тираж 50 тысяч. Но деньги в монастыре есть, новый наместник отдаст.
Еще раз повторю, что тогда был наивным человеком и лицам со столь высоким саном и статусом доверял полностью.
И вот приезжает новый наместник, несколько дней я не могу попасть к нему на прием или просто поговорить, а машина уже в пути... И наконец приезжает ПАЗик с частью тиража. Тут уже совсем все прижало в угол и я пошел напролом. Объяснил Венедикту ситуацию. У меня даже проблеска сомнения не было, что могут быть проблемы и когда я услышал его ответ и решение, то ноги мои подкосились. Сейчас в церковной среде стало нормой отказываться от своих обязательств, есть монастыри, храмы и даже целые епархии, которые за проданный товар вовсе не отдают денег или отдают спустя годы, но тогда такого не было. Короче, вы поняли - Венедикт категорически отказался платить за брошюру хоть какие-то деньги. "Евлогий ее заказывал и благословлял - пусть он и платит. Мне эта книжка не нужна даже даром". (На всякий случай: книга издана репринтом, дореволюционную цензуру прошла, оптинское издание, никаких дополнений не было, замечаний, недостатков, ошибок, неточностей не имела).
Теперь представьте ситуацию: перед монастырем стоит ПАЗ с четырьмя работягами и 30 тысячами книг. Работягам пофиг наши сложности, люди неверующие, с Церковью дел не имели. Им велено было товар сдать, деньги получить и приехать обратно. Стоимость товара 15 тысяч рублей. 1991 год. Зарплаты еще советские, но я то вообще ни копейки в монастыре не получал и два года как нигде не работал (на всем довольствии в монастыре). Таких денег у меня, конечно, нет и взять их было неоткуда. Более того, нужно куда-то деть книги. Родилась идея и я уговорил работяг поехать к настоятельнице Шамординского монастыря игуменье Никоне, с которой мы дружили и много общались.
В Шаморде денег было кот наплакал, совсем плохо было. Но когда я приехал на этом ПАЗике и объяснил ситуацию, то игуменья вытащила все, что было на тот момент в монастыре и оплатила 20 тысяч книг. Сейчас разное пишут и говорят про Никону, но лично я до гроба буду благодарить ее: она спасла меня, если не от смерти, то от позора. Получив большую часть денег работяги согласились остатки привезти в Москву. Выгрузили их у друзей, прямо в квартиру на улице Королева, в большом сталинском доме. По закону подлости лифт вторую неделю не работал и мне с хозяевами пришлось перетащить 10 тысяч книг на третий этаж по высоким сталинским лестницам. До сих пор с улыбкой вспоминаем ту абсурдную историю. Книги я продал за несколько месяцев, пришлось побегать, поуговаривать, но продал. Даже какую-то копейку заработал, матери отвез. Но нервов, времени я потратил уйму. Зато приобрел опыт, моральные страдания, понимание того, что тысячу раз были правы Ильф с Петровым, когда писали фразу "вы не в Церкви, вас не обманут", но самое главное - свою профессию. Именно благодаря этой маленькой книжке я стал издателем и книготорговцем. Иногда грущу по поводу выбранной профессии, иногда радуюсь. Но жизнь моя теперь уже до гроба связалась с книгой.
Сейчас десятки человек напишут, что я был идиот и не нужно было вообще ввязываться в эту аферу. Да, вы правы. Наивный парень, совсем не циничные времена, другие отношения среди людей, честная жизненная позиция, искренняя вера, сильное желание заниматься духовным просвещением... Все это создало столь нелепую и безумную ситуацию.
Что касается отказа Венедикта... Сейчас мало кто помнит, что первый год Венедикт вообще не знал ничего про Оптину и оптинских старцев. Он воспринимал свое назначение в далекий от Москвы монастырь, как ссылку. Даже литии на могилах старцев были запрещены и отцы тайно ночью ходили туда молиться. Только спустя год Женя-фотограф (теперь игумен Тихон) уговорил Венедикта прочитать Нилуса. На почве антисемитизма он проникся уважением к автору, а потом и старцам. А уже позже своим крепким кулацким умом понял, что из этих мощей и почитания можно рубить капусту. Что и делал все годы. Душой, сердцем, всеми клеточками своего организма он был хозяйственник. До революции был бы отличным, классическим кулаком, даже не торгашом, а именно крестьянином-кулаком. Собственно вся его деятельность в монастыре и устремлена была к подсобке, где он находил свое отдохновение. Там были его любимые лошади, которых он подкармливал (тайно воруя со своего архимандритского стола сахарок), общался с ними, просто долго стоял рядом. Люди его никогда не интересовали. Добрые слова о нем редко кто скажет.
+++
Давайте я вам просто объясню в чем разница между старой дореволюционной Оптиной, евлогиевской и нынешней венедиктовской?
Многие знают слова нашего великого писателя Гоголя: "подъезжая к Оптиной, поклоны становятся все ниже, а участия к человеку больше".
Вчитайтесь внимательно и попытайтесь понять, что скрыто за этой фразой. Почему кланялись все ниже? Почему больше проявляли участия? И вообще, поклон и участие к какому человеку? Только к православному русскому или и к американцу, атеисту, католику, буддисту?
До революции любой мог приехать в Оптину и к нему относились нормально. Никто никогда не спрашивал какой он веры и верующий ли. Могу несколько ярких историй рассказать из дореволюционной жизни.
Точно так же принимала Оптина в 1988-1990. Никто не спросил меня о вероисповедании, моих политических и прочих взглядах. Хочешь пожить - живи.
И еще. Когда будущий старец Нектарий поселился в Скиту, то знаете какую науку он начал изучать прежде всего? Нет, не монашескую. Не святоотеческое наследие. Никогда не поверите. - Французский язык. Потому, что надо было хоть как-то соответствовать скитской братии, большей частью состоящей из дворян или имеющей хорошее светское образование.
Спустя годы, его друг Бенуа привозил стопки книг современных поэтов, как мы теперь говорим "Серебряного века". Нектарию было страшно интересно чем живут, дышат, о чем мечтают люди. Никто и никогда не встретит какой-либо негативной оценки творчества того или иного поэта, художника, писателя, мыслителя. Даже ко Льву Толстому в Оптиной было более чем уважительное отношение. Оптинцы смотрели на мир не через решетку или забрало, а большими детскими любопытными глазами. Им были интересны пластинки, книжки, газеты, разговоры ни о чем, долгие, под шесть и даже десять чашек. Мир вокруг был открыт. И мир тянулся в Оптину. Не только простые невежественные крестьяне, купцы, мещане, но хорошо образованные великие князья, дворяне, творческая и техническая интеллигенция. Оптина была центром культуры, просвещения, образования, знаний, книг. Тот же Нектарий поражал посетителей знанием астрономии. Зачем ему звезды? Зачем ему надо было знать их названия и местоположение? Просто удивить студентов? Нет. Интересно было. И Нектарий не один интересовался звездным небом. Было как минимум двое в то время, кто изучал небосвод, жизнь зверей и вообще природу. Может и больше, но знаю точно про двоих.
Когда я приехал в Оптину из первой двадцатки братии только у нескольких человек не было высшего образования. Более того, у всех МГУ, МГИМО, Бауманка и пр. Весьма уважаемые университеты. И публика вокруг собиралась такая же. Не то что трудно, нельзя представить, что кто-то выпучив глаза станет повторять мантру "Русь Святая храни веру православную", обличать католиков, клеймить проклятую Америку и укрофашистов, восхвалять царя и только на него возлагать надежду на будущее процветание России. Оптина до революции и при Евлогии была близка по духу - интеллигентная, культурная, воспитанная, открытая миру. Венедиктовская стала оплотом Православия, броней, столпом, крепостью. Она держит оборону и громит врагов. Тут не до поклонов и тем более не до участия. "Это надо еще разобраться, что ты за фрукт. А вдруг ты, сволочь, жидомасон, укрофашист и впал в католическую ересь. И я тебе кланяться должен?"
Тишина и улыбка сменилась воинским духом.
Так вот, увы, но лучше Гоголя, описать разницу никто не сможет: поклоны ниже, участия больше. В них и все отличие.
Репринт выглядел так: книгу разрезали по страницам (обратно собрать ее уже было затруднительно), на особом станке фотографировали и делали офсетные формы (сами пластины, в нашей стране никогда не делались, их покупали и до сих пор покупают заграницей). При пересъемке качество печати сильно падало, изображения были расплывчатыми, многие буквы плохо читались, тогда приходилось вручную их дорисовывать. Самостоятельно сделать макет даже репринтной книги и тем более формы было невозможно. Все это делали только в типографии.
Был другой способ - перенабор. Даже в маленьких типографиях была специальная наборная машина, похожая на огромную печатную машинку. Наборщик набирал слова и короткие фразы, далее металлические слова выстраивалось в специальных рамках, слово за словом, строчка за строчкой, только в зеркальном виде - прочитать такой текст было сложно. Далее делался оттиск. Весь процесс так же проходил исключительно в типографии, позже оттиск отправляли в издательство для корректуры и согласования. Потом, после утверждения текста заказчиком, делался тираж. Это я сейчас очень просто, быстро, без интересных подробностей рассказываю. Замена даже одной буквы было настоящим ювелирным делом. А нужно было подгонять правильное количество страниц в книге (их должно быть кратно 8 или 16), делать плотную верстку, подгонять правильное количество строк на листе. То, что сейчас делается на компьютере быстро и довольно легко, тогда делали долго, ручками, с напильником, зубилом и молотком.
Оптинские брошюрки делались перенабором. Я находил листовки или какие-то тексты, переписывал их от руки (печатная машинка появилось чуть позже, о. Илий подарил летом 90-го) и относил листочки в типографию. Там делали набор, сами проверяли. Потом приходил я, делал еще одну сверку с оригиналом и уже после этого делали тираж. Весь процесс занимал неделю-две. Иногда надо было раза два-три делать проверку. И все это для издания листовки или крошечной брошюрки в 4, 6 или 8 страниц.
Однажды пришлось полностью переделывать брошюру. Со скандалом и руганью. Я без благословения о. Евлогия договорился с маленькой типографией Перемышля (есть такой городок по дороге из Калуги в Козельск), что они отпечатают "В помощь кающимся" Брянчанинова (первое издание этого бестселлера было оптинским). Отлично помню, как я его нашел и как переписывал для будущей печати в скиту, на лавочке возле "домика Достоевского". Как-то заехал по дороге в Перемышль, долго-долго их уговаривал взять заказ (кажется даже раза два пришлось заезжать), они с трудом согласились, но у меня с собой был только "Брянчанинов". Приезжаю в Оптину, радостно сообщаю о. Евлогию, а он устраивает мне жуткий разгром почему я не показал ему текст перед запуском.
- Ну так это ж Брянчанинов, что там может быть не так?
- Нет, немедленно принесите оригинал.
Приношу.
- Это нельзя издавать. Брянчанинов писал текст для монахов, для подготовленных людей, а Вы издаете его для народа. Такой текст категорически нельзя выпускать.
Никакие уговоры не действовали. Всыпал мне по первое число, заставил текст сократить, выбросив оттуда ряд слов, которые по мнению о. Евлогия, могли соблазнить на грех мирян.
Мне пришлось ехать в Перемышль, просить у них прощения, уговаривать переделывать уже готовый набор, править его еще раз. Одним словом, с Перемышлем больше работы не получилось.
Хлопотное дело были эти брошюрки. Хотя и какое-то количество пользы принесли. "В помощь кающимся" Брянчанинова переиздано многомиллионными тиражами.
Я же, всякий раз, когда вижу очередное новое издание вспоминаю оптинский скит, жаркий летний день, как я переписывал текст от руки; вспоминаю разгром, устроенный о. Евлогием. И много-много тяжелых, неприятных, противных, огорчительных разговоров в Перемышльской типографии.
Сейчас, когда макет книги любой школьник может сделать в домашних условиях и отпечатать его на домашнем принтере, трудно понять сколько было хлопот с таким нехитрым на первый взгляд делом. А они были.
Но самые большие проблемы устроил Венедикт. Тут уже начинается настоящий криминал.
+++
Некоторые мои читатели спрашивали отчего я так грубо отзываюсь о Венедикте. Пора рассказать первую причину. Она как раз связана с оптинским издательством.
Как уже было сказано в Оптиной работало два издательских дома (позже три-четыре и даже больше). Один полуофициальный, солидный, с игуменом во главе. Второй незнамо что с незнамо кем и брошюрятиной в виде продукции.
Узаконить издательство, оформить его юридически не было желания, да и нужды. Моя же деятельность вообще трудно поддается оценке. Разве только незаконное предпринимательство. Хотя лично я никакой выгодны не получал, ни копейки с изданий не имел и даже, если бы кто-то предложил оплату за работу, то с гневом отказался. Дурак был, наивный как ребенок, верил в важность и нужность духовного просвещения...
Однажды я нашел в библиотеке маленькую книжку, размером с ладошку, около 100 страниц - "Жизнеописание и письма старца Амвросия Оптинского". Ценность книги была в том, что: 1) издание старой Оптиной, 2) издана сразу после смерти старца Амвросия (судя по датам начали готовить сразу после смерти, следовательно совсем живые воспоминания), 3) собраны хорошие письма, в которых старец поздравлял всех с Пасхой и Рождеством (очень светлые, радостные, живые, человечные). Я принес книжку к о. Евлогию, показал, рассказал и он дал добро на издание. Естественно устное (помните выше я упомянул, что вся деятельность носила полуофициальный характер, следов не оставляли).
Книжку я отдал своему знакомому москвичу, у которого были хорошие связи с типографиями. Он выбрал типографию (Ульяновскую) и сам договаривался об издании. Печатали ее долго - месяца четыре. Уж не знаю почему так, я несколько раз просил, подгонял, ругался, но все бестолку - ждите ответа...
И вот книга готова и отправилась в дальнее путешествие. Но тут меняется наместник и в Оптину приезжает Венедикт. Я разговаривал с Евлогием по поводу судьбы книги, но он отмахнулся, дескать, проблема не велика, сам ее решишь с новым наместником. Книжка ведь маленькая по размеру, объему, бумага газетная, репринт. Стоит совсем не дорого. Правда одна проблема - тираж 50 тысяч. Но деньги в монастыре есть, новый наместник отдаст.
Еще раз повторю, что тогда был наивным человеком и лицам со столь высоким саном и статусом доверял полностью.
И вот приезжает новый наместник, несколько дней я не могу попасть к нему на прием или просто поговорить, а машина уже в пути... И наконец приезжает ПАЗик с частью тиража. Тут уже совсем все прижало в угол и я пошел напролом. Объяснил Венедикту ситуацию. У меня даже проблеска сомнения не было, что могут быть проблемы и когда я услышал его ответ и решение, то ноги мои подкосились. Сейчас в церковной среде стало нормой отказываться от своих обязательств, есть монастыри, храмы и даже целые епархии, которые за проданный товар вовсе не отдают денег или отдают спустя годы, но тогда такого не было. Короче, вы поняли - Венедикт категорически отказался платить за брошюру хоть какие-то деньги. "Евлогий ее заказывал и благословлял - пусть он и платит. Мне эта книжка не нужна даже даром". (На всякий случай: книга издана репринтом, дореволюционную цензуру прошла, оптинское издание, никаких дополнений не было, замечаний, недостатков, ошибок, неточностей не имела).
Теперь представьте ситуацию: перед монастырем стоит ПАЗ с четырьмя работягами и 30 тысячами книг. Работягам пофиг наши сложности, люди неверующие, с Церковью дел не имели. Им велено было товар сдать, деньги получить и приехать обратно. Стоимость товара 15 тысяч рублей. 1991 год. Зарплаты еще советские, но я то вообще ни копейки в монастыре не получал и два года как нигде не работал (на всем довольствии в монастыре). Таких денег у меня, конечно, нет и взять их было неоткуда. Более того, нужно куда-то деть книги. Родилась идея и я уговорил работяг поехать к настоятельнице Шамординского монастыря игуменье Никоне, с которой мы дружили и много общались.
В Шаморде денег было кот наплакал, совсем плохо было. Но когда я приехал на этом ПАЗике и объяснил ситуацию, то игуменья вытащила все, что было на тот момент в монастыре и оплатила 20 тысяч книг. Сейчас разное пишут и говорят про Никону, но лично я до гроба буду благодарить ее: она спасла меня, если не от смерти, то от позора. Получив большую часть денег работяги согласились остатки привезти в Москву. Выгрузили их у друзей, прямо в квартиру на улице Королева, в большом сталинском доме. По закону подлости лифт вторую неделю не работал и мне с хозяевами пришлось перетащить 10 тысяч книг на третий этаж по высоким сталинским лестницам. До сих пор с улыбкой вспоминаем ту абсурдную историю. Книги я продал за несколько месяцев, пришлось побегать, поуговаривать, но продал. Даже какую-то копейку заработал, матери отвез. Но нервов, времени я потратил уйму. Зато приобрел опыт, моральные страдания, понимание того, что тысячу раз были правы Ильф с Петровым, когда писали фразу "вы не в Церкви, вас не обманут", но самое главное - свою профессию. Именно благодаря этой маленькой книжке я стал издателем и книготорговцем. Иногда грущу по поводу выбранной профессии, иногда радуюсь. Но жизнь моя теперь уже до гроба связалась с книгой.
Сейчас десятки человек напишут, что я был идиот и не нужно было вообще ввязываться в эту аферу. Да, вы правы. Наивный парень, совсем не циничные времена, другие отношения среди людей, честная жизненная позиция, искренняя вера, сильное желание заниматься духовным просвещением... Все это создало столь нелепую и безумную ситуацию.
Что касается отказа Венедикта... Сейчас мало кто помнит, что первый год Венедикт вообще не знал ничего про Оптину и оптинских старцев. Он воспринимал свое назначение в далекий от Москвы монастырь, как ссылку. Даже литии на могилах старцев были запрещены и отцы тайно ночью ходили туда молиться. Только спустя год Женя-фотограф (теперь игумен Тихон) уговорил Венедикта прочитать Нилуса. На почве антисемитизма он проникся уважением к автору, а потом и старцам. А уже позже своим крепким кулацким умом понял, что из этих мощей и почитания можно рубить капусту. Что и делал все годы. Душой, сердцем, всеми клеточками своего организма он был хозяйственник. До революции был бы отличным, классическим кулаком, даже не торгашом, а именно крестьянином-кулаком. Собственно вся его деятельность в монастыре и устремлена была к подсобке, где он находил свое отдохновение. Там были его любимые лошади, которых он подкармливал (тайно воруя со своего архимандритского стола сахарок), общался с ними, просто долго стоял рядом. Люди его никогда не интересовали. Добрые слова о нем редко кто скажет.
+++
Давайте я вам просто объясню в чем разница между старой дореволюционной Оптиной, евлогиевской и нынешней венедиктовской?
Многие знают слова нашего великого писателя Гоголя: "подъезжая к Оптиной, поклоны становятся все ниже, а участия к человеку больше".
Вчитайтесь внимательно и попытайтесь понять, что скрыто за этой фразой. Почему кланялись все ниже? Почему больше проявляли участия? И вообще, поклон и участие к какому человеку? Только к православному русскому или и к американцу, атеисту, католику, буддисту?
До революции любой мог приехать в Оптину и к нему относились нормально. Никто никогда не спрашивал какой он веры и верующий ли. Могу несколько ярких историй рассказать из дореволюционной жизни.
Точно так же принимала Оптина в 1988-1990. Никто не спросил меня о вероисповедании, моих политических и прочих взглядах. Хочешь пожить - живи.
И еще. Когда будущий старец Нектарий поселился в Скиту, то знаете какую науку он начал изучать прежде всего? Нет, не монашескую. Не святоотеческое наследие. Никогда не поверите. - Французский язык. Потому, что надо было хоть как-то соответствовать скитской братии, большей частью состоящей из дворян или имеющей хорошее светское образование.
Спустя годы, его друг Бенуа привозил стопки книг современных поэтов, как мы теперь говорим "Серебряного века". Нектарию было страшно интересно чем живут, дышат, о чем мечтают люди. Никто и никогда не встретит какой-либо негативной оценки творчества того или иного поэта, художника, писателя, мыслителя. Даже ко Льву Толстому в Оптиной было более чем уважительное отношение. Оптинцы смотрели на мир не через решетку или забрало, а большими детскими любопытными глазами. Им были интересны пластинки, книжки, газеты, разговоры ни о чем, долгие, под шесть и даже десять чашек. Мир вокруг был открыт. И мир тянулся в Оптину. Не только простые невежественные крестьяне, купцы, мещане, но хорошо образованные великие князья, дворяне, творческая и техническая интеллигенция. Оптина была центром культуры, просвещения, образования, знаний, книг. Тот же Нектарий поражал посетителей знанием астрономии. Зачем ему звезды? Зачем ему надо было знать их названия и местоположение? Просто удивить студентов? Нет. Интересно было. И Нектарий не один интересовался звездным небом. Было как минимум двое в то время, кто изучал небосвод, жизнь зверей и вообще природу. Может и больше, но знаю точно про двоих.
Когда я приехал в Оптину из первой двадцатки братии только у нескольких человек не было высшего образования. Более того, у всех МГУ, МГИМО, Бауманка и пр. Весьма уважаемые университеты. И публика вокруг собиралась такая же. Не то что трудно, нельзя представить, что кто-то выпучив глаза станет повторять мантру "Русь Святая храни веру православную", обличать католиков, клеймить проклятую Америку и укрофашистов, восхвалять царя и только на него возлагать надежду на будущее процветание России. Оптина до революции и при Евлогии была близка по духу - интеллигентная, культурная, воспитанная, открытая миру. Венедиктовская стала оплотом Православия, броней, столпом, крепостью. Она держит оборону и громит врагов. Тут не до поклонов и тем более не до участия. "Это надо еще разобраться, что ты за фрукт. А вдруг ты, сволочь, жидомасон, укрофашист и впал в католическую ересь. И я тебе кланяться должен?"
Тишина и улыбка сменилась воинским духом.
Так вот, увы, но лучше Гоголя, описать разницу никто не сможет: поклоны ниже, участия больше. В них и все отличие.