первый день коммунизма. дети и члены партии
Над всем Чевенгуром находилась беззащитная печаль - будто на дворе в доме отца, откуда недавно вынесли гроб с матерью, и по ней тоскуют, наравне с мальчиком-сиротой, заборы, лопухи и брошенные сени. И вот мальчик опирается головой в забор, гладит рукой шершавые доски и плачет в темноте погасшего мира, а отец утирает свои слезы и говорит, что ничего, все будет потом хорошо и привыкнется. Чепурный мог формулировать свои чувства только благодаря воспоминаниям, а в будущее шел с темным ожидающим сердцем, лишь ощущая края революции и тем не сбиваясь со своего хода. Но в нынешнюю ночь ни одно воспоминание не помогало Чепурному определить положение Чевенгура. Дома стоят потухшими - их навсегда покинули не только полубуржуи, но и мелкие животные; даже коров нигде не было - жизнь отрешилась от этого места и ушла умирать в степной бурьян, а свою мертвую судьбу отдала одиннадцати людям - десять из них спали, а один бродил со скорбью неясной опасности.
Чепурный сел наземь у плетня и двумя пальцами мягко попробовал росший репеек: он тоже живой и теперь будет жить при коммунизме. Что-то долго никак не рассветало, а уж должна быть пора новому дню. Чепурный затих и начал бояться - взойдет ли солнце утром и наступит ли утро когда-нибудь, - ведь нет уже старого мира!
Вечерние тучи немощно, истощенно висели на неподвижном месте, вся их влажная упавшая сила была употреблена степным бурьяном на свой рост и размножение; ветер спустился вниз вместе с дождем и надолго лег где-то в тесноте трав. В своем детстве Чепурный помнил такие пустые остановившиеся ночи, когда было так скучно и тесно в теле, а спать не хотелось, и он маленький лежал на печке в душной тишине хаты с открытыми глазами; от живота до шеи он чувствовал в себе тогда какой-то сухой узкий ручей, который все время шевелил сердце и приносил в детский ум тоску жизни; от свербящего беспокойства маленький Чепурный ворочался на печке, злился и плакал, будто его сквозь середину тела щекотал червь. Такая же душная, сухая тревога волновала Чепурного в эту чевенгурскую ночь, быть может потушившую мир навеки.
- Ведь завтра хорошо будет, если солнце взойдет, - успокаивал себя Чепурный. - Чего я горюю от коммунизма, как полубуржуй!..
Полубуржуи сейчас, наверное, притаились в степи или шли дальше от Чевенгура медленным шагом; они, как все взрослые люди, не сознавали той тревоги неуверенности, какую имели в себе дети и члены партии, - для полубуржуев будущая жизнь была лишь несчастной, но не опасной и не загадочной, а Чепурный сидел и боялся завтрашнего дня, потому что в этот первый день будет как-то неловко и жутко, словно то, что всегда было девичеством, созрело для замужества и завтра все люди должны жениться.
Чепурный от стыда сжал руками лицо и надолго присмирел, терпя свой бессмысленный срам.
Где-то, в середине Чевенгура, закричал петух, и мимо Чепурного тихо прошла собака, бросившая хозяйский двор.
- Жучок, Жучок! - с радостью позвал собаку Чепурный. - Пойди сюда, пожалуйста!
Жучок покорно подошел и понюхал протянутую человеческую руку, рука пахла добротой и соломой.
- Тебе хорошо, Жучок? А мне - нет!
В шерсти Жучка запутались репьи, а его зад был испачкан унавоженной лошадьми грязью - это была уездная верная собака, сторож русских зим и ночей, обывательница среднего имущего двора.
Чепурный повел собаку в дом и покормил ее белыми пышками - собака ела их с трепетом опасности, так как эта еда попалась ей в первый раз от рождения. Чепурный заметил испуг собаки и нашел ей еще кусочек домашнего пирога с яичной начинкой, но собака не стала есть пирог, а лишь нюхала его и внимательно ходила кругом, не доверяя дару жизни; Чепурный подождал, пока Жучок обойдется и съест пирог, а затем взял и проглотил его сам - для доказательства собаке. Жучок обрадовался избавлению от отравы и начал мести хвостом пыль на полу.
- Ты, должно быть, бедняцкая, а не буржуйская собака! - полюбил Жучка Чепурный. - Ты сроду крупчатки не ела - теперь живи в Чевенгуре.
На дворе закричали еще два петуха. «Значит, три птицы у нас есть, - подсчитал Чепурный, - и одна голова скотины».
Выйдя из горницы дома, Чепурный сразу озяб на воздухе и увидел другой Чевенгур: открытый прохладный город, освещенный серым светом еще далекого солнца; в его домах было жить не страшно, а по его улицам можно ходить, потому что травы росли по-прежнему и тропинки лежали в целости. Свет утра расцветал в пространстве и разъедал вянущие ветхие тучи.
- Значит, солнце будет нашим! - И Чепурный жадно показал на восток.
Две безымянные птицы низко пронеслись над Японцем и сели на забор, потряхивая хвостиками.
- И вы с нами?! - приветствовал птиц Чепурный и бросил им из кармана горсть сора и табака: - Кушайте, пожалуйста!
Чепурный теперь уже хотел спать и ничего не стыдился. Он шел к кирпичному общему дому, где лежали десять товарищей, но его встретили четыре воробья и перелетели из-за предрассудка осторожности на плетень.
- На вас я надеялся! - сказал воробьям Чепурный. - Вы наша кровная птица, только бояться теперь ничего не следует - буржуев нету: живите, пожалуйста!
В кирпичном доме горел огонь: двое спали, а восьмеро лежали и молча глядели в высоту над собой; лица их были унылы и закрыты темной задумчивостью.
- Чего ж вы не спите? - спросил восьмерых Чепурный. - Завтра у нас первый день, - уже солнце встало, птицы к нам летят, а вы лежите от испуга зря…
Чепурный лег на солому, подкутал под себя шинель и смолк в теплоте и забвении. За окном уже подымалась роса навстречу обнаженному солнцу, не изменившему чевенгурским большевикам и восходящему над ними.
Чепурный сел наземь у плетня и двумя пальцами мягко попробовал росший репеек: он тоже живой и теперь будет жить при коммунизме. Что-то долго никак не рассветало, а уж должна быть пора новому дню. Чепурный затих и начал бояться - взойдет ли солнце утром и наступит ли утро когда-нибудь, - ведь нет уже старого мира!
Вечерние тучи немощно, истощенно висели на неподвижном месте, вся их влажная упавшая сила была употреблена степным бурьяном на свой рост и размножение; ветер спустился вниз вместе с дождем и надолго лег где-то в тесноте трав. В своем детстве Чепурный помнил такие пустые остановившиеся ночи, когда было так скучно и тесно в теле, а спать не хотелось, и он маленький лежал на печке в душной тишине хаты с открытыми глазами; от живота до шеи он чувствовал в себе тогда какой-то сухой узкий ручей, который все время шевелил сердце и приносил в детский ум тоску жизни; от свербящего беспокойства маленький Чепурный ворочался на печке, злился и плакал, будто его сквозь середину тела щекотал червь. Такая же душная, сухая тревога волновала Чепурного в эту чевенгурскую ночь, быть может потушившую мир навеки.
- Ведь завтра хорошо будет, если солнце взойдет, - успокаивал себя Чепурный. - Чего я горюю от коммунизма, как полубуржуй!..
Полубуржуи сейчас, наверное, притаились в степи или шли дальше от Чевенгура медленным шагом; они, как все взрослые люди, не сознавали той тревоги неуверенности, какую имели в себе дети и члены партии, - для полубуржуев будущая жизнь была лишь несчастной, но не опасной и не загадочной, а Чепурный сидел и боялся завтрашнего дня, потому что в этот первый день будет как-то неловко и жутко, словно то, что всегда было девичеством, созрело для замужества и завтра все люди должны жениться.
Чепурный от стыда сжал руками лицо и надолго присмирел, терпя свой бессмысленный срам.
Где-то, в середине Чевенгура, закричал петух, и мимо Чепурного тихо прошла собака, бросившая хозяйский двор.
- Жучок, Жучок! - с радостью позвал собаку Чепурный. - Пойди сюда, пожалуйста!
Жучок покорно подошел и понюхал протянутую человеческую руку, рука пахла добротой и соломой.
- Тебе хорошо, Жучок? А мне - нет!
В шерсти Жучка запутались репьи, а его зад был испачкан унавоженной лошадьми грязью - это была уездная верная собака, сторож русских зим и ночей, обывательница среднего имущего двора.
Чепурный повел собаку в дом и покормил ее белыми пышками - собака ела их с трепетом опасности, так как эта еда попалась ей в первый раз от рождения. Чепурный заметил испуг собаки и нашел ей еще кусочек домашнего пирога с яичной начинкой, но собака не стала есть пирог, а лишь нюхала его и внимательно ходила кругом, не доверяя дару жизни; Чепурный подождал, пока Жучок обойдется и съест пирог, а затем взял и проглотил его сам - для доказательства собаке. Жучок обрадовался избавлению от отравы и начал мести хвостом пыль на полу.
- Ты, должно быть, бедняцкая, а не буржуйская собака! - полюбил Жучка Чепурный. - Ты сроду крупчатки не ела - теперь живи в Чевенгуре.
На дворе закричали еще два петуха. «Значит, три птицы у нас есть, - подсчитал Чепурный, - и одна голова скотины».
Выйдя из горницы дома, Чепурный сразу озяб на воздухе и увидел другой Чевенгур: открытый прохладный город, освещенный серым светом еще далекого солнца; в его домах было жить не страшно, а по его улицам можно ходить, потому что травы росли по-прежнему и тропинки лежали в целости. Свет утра расцветал в пространстве и разъедал вянущие ветхие тучи.
- Значит, солнце будет нашим! - И Чепурный жадно показал на восток.
Две безымянные птицы низко пронеслись над Японцем и сели на забор, потряхивая хвостиками.
- И вы с нами?! - приветствовал птиц Чепурный и бросил им из кармана горсть сора и табака: - Кушайте, пожалуйста!
Чепурный теперь уже хотел спать и ничего не стыдился. Он шел к кирпичному общему дому, где лежали десять товарищей, но его встретили четыре воробья и перелетели из-за предрассудка осторожности на плетень.
- На вас я надеялся! - сказал воробьям Чепурный. - Вы наша кровная птица, только бояться теперь ничего не следует - буржуев нету: живите, пожалуйста!
В кирпичном доме горел огонь: двое спали, а восьмеро лежали и молча глядели в высоту над собой; лица их были унылы и закрыты темной задумчивостью.
- Чего ж вы не спите? - спросил восьмерых Чепурный. - Завтра у нас первый день, - уже солнце встало, птицы к нам летят, а вы лежите от испуга зря…
Чепурный лег на солому, подкутал под себя шинель и смолк в теплоте и забвении. За окном уже подымалась роса навстречу обнаженному солнцу, не изменившему чевенгурским большевикам и восходящему над ними.