Епифанские шлюзы
Дочитали. По языку, живописанию - это еще один новый Платонов, родственный Лескову, даже Ремизову. Но меня сейчас интересует то, как он осваивал мыслью русскую историю, прошлую и ту, которая творилась современно ему.
"ЕШ" с "Эфирным трактом" (обе 1925-26) образуют двоицу - в будущем и прошлом П. высматривает ключ к настоящему.
В "ЭТ", как я уже писал - картина сияющего будущего, ради которого "стоило жить и работать стоило". Что Платонов и делал, и не только писательством.
В "ЕШ" - Петровское прошлое, строительство России из материала Московской Руси.
Что поражает? Очевидное предчувствие грядущих казней - зачем бы иначе обращаться к их описанию в прошлом, да еще в связи в связи со сходной ситуацией "ускоренной модернизации"? Соприсутствие этого предчувствия в сознании с утопией коммунистического рая.
И еще. Резкий контраст между тем, как прожекты и зверства Царя-Строителя воспринимают коренные русские и иностранцы, лучшие, как Бертран Перри, главный персонаж. Русские мужики кряхтят под тяжелым ярмом, когда могут смягчают его обманом, а когда совсем невмоготу, бунтуют или убегают. И, опять кряхтя, пойманные, лежат под кнутом. Перри, аглицкий инженер, гордый доверием и обнадеженный славой и заработком, работает горячечно, под стать Петру, а после провала - раздавленный, покорно идет на лютую казнь.
"Один стражник-старик на последней ночевке ни с того ни с сего сказал Перри:
- И куды мы тебя ведем? Может, на мертвую казнь! Нонешний царь горазд на всякую лютость... Я б убег на глазах! Пора! А ты идешь цыплаком! Кровя, брат, у тебя дохлые - я б залютовал во как и в порку не дался, тем более в казнь!".
Мне так увиделась здесь судьба интеллигенции, которая и есть в России как бы иностранцы.
Потому, наверно, и сейчас народ чтит память царя Иосифа (народу в целом-то и казнь близких, что под кнутом полежать), а интеллигенция с ужасом вспоминает Палача. Скорбя, страшась и ненавидя и за себя, и за народ.
"ЕШ" с "Эфирным трактом" (обе 1925-26) образуют двоицу - в будущем и прошлом П. высматривает ключ к настоящему.
В "ЭТ", как я уже писал - картина сияющего будущего, ради которого "стоило жить и работать стоило". Что Платонов и делал, и не только писательством.
В "ЕШ" - Петровское прошлое, строительство России из материала Московской Руси.
Что поражает? Очевидное предчувствие грядущих казней - зачем бы иначе обращаться к их описанию в прошлом, да еще в связи в связи со сходной ситуацией "ускоренной модернизации"? Соприсутствие этого предчувствия в сознании с утопией коммунистического рая.
И еще. Резкий контраст между тем, как прожекты и зверства Царя-Строителя воспринимают коренные русские и иностранцы, лучшие, как Бертран Перри, главный персонаж. Русские мужики кряхтят под тяжелым ярмом, когда могут смягчают его обманом, а когда совсем невмоготу, бунтуют или убегают. И, опять кряхтя, пойманные, лежат под кнутом. Перри, аглицкий инженер, гордый доверием и обнадеженный славой и заработком, работает горячечно, под стать Петру, а после провала - раздавленный, покорно идет на лютую казнь.
"Один стражник-старик на последней ночевке ни с того ни с сего сказал Перри:
- И куды мы тебя ведем? Может, на мертвую казнь! Нонешний царь горазд на всякую лютость... Я б убег на глазах! Пора! А ты идешь цыплаком! Кровя, брат, у тебя дохлые - я б залютовал во как и в порку не дался, тем более в казнь!".
Мне так увиделась здесь судьба интеллигенции, которая и есть в России как бы иностранцы.
Потому, наверно, и сейчас народ чтит память царя Иосифа (народу в целом-то и казнь близких, что под кнутом полежать), а интеллигенция с ужасом вспоминает Палача. Скорбя, страшась и ненавидя и за себя, и за народ.