Р в ММК 17: ОГ о смысле и содержании структуры сознания 39
Генисаретский. После этой дискуссии мне нужно, наверное, подвести итог предыдущему изложению. Вопрос о рефлексии не являлся бы для меня существенным сам по себе, если бы рефлексия не рассматривалась мною как функциональный эквивалент осмысления, если бы я не отличал рефлексию от осмысления по тому же признаку, по какому внешнее отличается от внутреннего. Поэтому, давая системологическое истолкование рефлексии, мы, по сути дела, установили определенную системную форму, в которой мы можем оестествленным образом отображать наше представление об осмыслении, созерцании и рефлексии. Подлинным итогом данного рассмотрения является то обстоятельство, что мы оспособленность сознания в способностях осмысления и рефлексии тем самым можем системно выразить. А функция такого системного выражения состоит в том, что после этого выражения мы способны применять все то богатство установок, которым мы в данный момент располагаем, в частности, мы можем осуществлять познавательную и проектную установку применительно к нашим функциональным структурам. Поэтому теперь для меня в принципе становятся приемлемыми вопросы об объекте и об онтологическом выражении того содержания, которое я сейчас излагаю.
Следующий вопрос, о котором сегодня должна идти речь, это вопрос о смысловом статусе способности. Пока мы утверждали лишь, что мы рассматриваем структуру сознания в противопоставлении смысловой непрерывности поля сознания, что структура является структурой того, что нами называется смыслом, и мы также утверждали, что функциональными элементами этой структуры являются способности. Однако из всего сказанного невозможно ничего умозаключить относительно смыслового статуса самих способностей, ибо способность отделена от смысла с помощью категории структуры. Теперь же мы зададимся вопросом, что же в смысловом отношении представляет собой способность и как она связана с кругом понятий, созначных с понятием смысла.
[[Чтобы двигаться дальше, нужно понять поставленный вопрос: «о смысловом статусе способности». Пытаемся.
Исходно у нас есть непрерывное, нерасчлененное «поле сознания». Мы его структурировали, выделяя способности. Способности - функции сознания. Т.е., теперь мы про каждое «обстоятельство» сознания можем спрашивать, какая из способностей в нем задействована, что совершается - осмысление, созерцание и т.д. Но в таком построении способность «отделена от смысла с помощью категории структуры», можно сказать: ортогональна смыслу. В рамках такого построения о смысле способности спрашивать так же бессмысленно, как, скажем, спрашивать о смысле букв, которыми записан осмысленный текст. Но, если все же обратить понимание на способность как целостность...]].
В таком же общем виде, как задан этот вопрос, и получается общий и, может быть, маловыразительный ответ. В смысловом отношении способность является некоторой значащей целостностью, а вся функциональная структура сознания, соответственно, является значащей структурой. Однако эти значащие целостности нужно отличать от тех типов значений, которые нами традиционно связываются с понятием, тем более - с языковыми единицами, ибо здесь мы в принципе имеем дело с другим типом структуры. Но если предметно это и другая структура, то по логической категории мы все же имеем здесь дело с понятием значения.
[[Как ОГ перешел от «смыслов» к «значениям»? Или здесь их можно не различать?]].
Я обращаю ваше внимание на обычное словоупотребление в философской литературе, когда некоторые прилагательные, характеризующие философскую действительность, употребляются не только в предикативной, но и в категориальной функции. Например, если обратиться к кантовскому различению чувственности и рассудка, то возможно такое частоупотребительное говорение, что нечто является результатом рассудочного действия, и этим дается не только оценочная характеристика, но этот результат, это нечто относится к определенной сфере сознания. Тем самым, когда говорят о некоторой структуре, что она является рассудочной, то не просто дают мировоззренческую оценку, но осуществляют неявное категорирование и относят этот результат к определенной сфере смыслов, к определенным типам смысла. Но это лишь пример.
[[Останавливаю на сказанном внимание, т.к. эта разница - между предицированием и категорированием - плохо схватывается нетренированным умом (вроде моего): какая, казалось бы, разница между характеристикой Х как дурака или гения и отнесением его к категориям дураков или гениев? Я понимаю так, что это то же различие, что между акцидентными свойствами и сущностями: использование данной характеристики как категориальной означает, что она принадлежит базовому, сущностному устройству сущего]].
Более широко говоря, когда некий смысл предицируется соответствующей способностью, то имеется в виду, что этот смысл в его оспособленности сопричастен той смысловой сфере, которая производится и воспроизводится исключительно данной способностью. Т.е. первый и формальный ответ состоит в том, что всякая способность является значащей целостностью, и все, что деятельно сопряжено с этой способностью, все что ею производится и воспроизводится, принадлежит специфической смысловой сфере, которую можно несколько условно отождествить с категорией или с категориальным типом [[!]]. По функции она бы употреблялась как своего рода категория. Но категория не в смысле логического мышления, а в смысле категории смыслов, пресуществляющих соответствующие функциональные структуры.
[[ОГ второй раз употребляет термин «пресуществление» из богословского лексикона, который он, как известно, в это время активно осваивал. Пресуществление (μετουσίωσις, transsubstantiatio) в христианском богословии означает сущностное превращение евхаристических хлеба и вина в Тело и Кровь Иисуса Христа при сохранении своих чувственных, акцидентальных свойств. Разумеется, здесь оно употреблено не в этом значении - а в каком?
Первый раз оно появилось в составе такого высказывания: «самому сознанию представлен при этом лишь некоторый акт рефлексии, которому дается некоторое содержание. А далее оно это содержание пресуществляет всеми известными нам способами. Оно может его опредметить, выразить его в методологической норме, может сделать еще что-то, что вообще не будет связано с исходным действием как косвенным предметом рефлексии», т.е. речь шла о пресуществлении сознанием явленных ему содержаний (например, их опредмечивании или нормативизации). Здесь категория смыслов, смысловая сфера, соответствующая некоторой способности, пресуществляет функциональную структуру]].
Но мы можем продвинуться несколько дальше по пути категорирования понятия значения. И мы увидим, что наша предыдущая квалификация не была безосновательной. Используя известную дополнительность отношения и действия, мы можем расширить общепринятое категорирование понятия значения в категории отношения таким образом, что категорировать его еще и в категорию действия.
[[Не понял смысл «известной дополнительности отношения и действия» (дополнительность до чего?) А со значением понятно: между двумя объектами, выступающими соответственно в роли знака и значения, в процессе семиозиса устанавливается отношение обозначения: а мыслимо и деятельное понимание «значения»: что Х значит для Y в смысле как он на него действует]].
Таким образом мы получим возможность говорить о значении не только как об отношении, но и как о действии, а также о какой-то диалектике этих моментов, и тем самым мы легко заметим, что, поскольку способность обладает функцией постоянного продуцирования, то она и принадлежит к объему понятия значения в этом его деятельно-категориальном истолковании. Способность - это и есть некоторая категория значения в активном залоге. И сама способность является деятельной формой реализации некоторой связанной и целостной значащей сферы. Поэтому проблематика семиотического и осознательного, дополнительного семиотическому, истолкования способностей на самом деле является ложной проблематикой, ибо сама способность и является не чем иным как деятельным выражением того, что мыслится в понятии значения в пассивном залоге. Именно поэтому и следует обращаться к понятию способности и сознанию как функциональной структуре способностей, что мы тем самым освобождаемся от семиотического, т.е. теоретико-познавательного отношения к языку, и рассматриваем все это с той степенью активности и субъективации, которая им всегда была присуща в философской теории сознания.
[[Понимание этого, явно важного куска начну с отрицания «проблематики семиотического и осознательного, дополнительного семиотическому, истолкования способностей». Такое видение проблемы вырастает из теоретико-познавательного отношения к языку, приписывающего его знакам присущие им значения; тогда речевая способность состоит в пассивном восприятии этих значений. Этому противостоит «осознательное» понимание способности, как активной, задающей значения. Способность по понятию связана с постоянным продуцированием, т.е. с активностью и субъективацией. В терминах, введенных в этом куске это - «форма реализации некоторой связанной и целостной значащей сферы»]].
В следующем пункте я намерен ввести отношение между источником, исполнителем и приемником деятельности, и с помощью этой тройки понятий еще раз обсудить понятие способности в контексте трансляции.
Дело в том, что трансляция некритически отождествляется с разными формами вообще передачи и принятия деятельности. В то время как эта действительность передачи и принятия может относиться не только к процессам трансляции, но и к процессам, аналогичным тем, которые раньше описывались с помощью понятия коммуникации. Иначе говоря, деятельность является предметом производства, исполнения и принятия, и в качестве такого предмета она не тождественна с деятельностью как предметом трансляции. Поэтому сначала нужно зафиксировать вопрос об источниках, исполнителях и приемниках деятельности и лишь затем эти роды систем, или акторов, не знаю как лучше их назвать, отличить от соответствующих трансляторов деятельности, ибо само «источение» или производство, исполнение и принятие еще к действительности трансляции не относится.
[[Это зачин длинного, развернувшегося на весь остаток сериала рассуждения ОГ, в котором он усомневает (как единственно возможное) ключевое для системодеятельной методологии понимание деятельности через воспроизводство (деятельность - это то, что воспроизводится). Это понимание было воплощено в схеме воспроизводства деятельности и трансляции культуры, в которой все пространство социума разделено на два функциональных подпространства - культурное, в котором транслируются (передаются в поколениях) нормы и образцы деятельности, и социетальное, в котором эти нормы и образцы реализуются. Так мыслится механизм воспроизводства деятельностного универсума, обеспечивающий преемство, сохранение социума как целого. ОГ, как будет видно, не отрицает этой концепции (он и сам активно участвовал в ее разработке), но оспаривает ее исключительность, отстаивая свободу иных представлений.
Почему зашла речь о трансляции и коммуникации? Возможность смешения этих двух понятий легко показать на таком выразительном примере, как отношения между писателем и читателем, на которое можно взглянуть как на коммуникацию (писатель говорит читателю) и как на трансляцию (передачу в другую культурную ситуацию)]].
Щедровицкий. Означает ли это, что не существует никаких иных форм коммуникации, кроме передачи и принятия деятельности?
Генисаретский. Не означает.
Щедровицкий. Я сознательно делаю эту инверсию, поскольку до сих пор трансляцией называлось все то, в чем осуществляется передача и принятие деятельности, а все остальное называлось не трансляцией, а, скажем, коммуникацией.
Генисаретский. Но при этом трансляция еще связывалась с некоторым культурно-историческим процессом и с передачей деятельности в особой форме, а именно - форме перетекания деятельности в виде нормативных структур, и последующим задействованием этих нормативных структур. С одной стороны, трансляция по отношению к деятельности рассматривалась как передача и принятие, а с другой стороны, она отождествлялась с культурно-историческим процессом определенного типа. И если говорить об этом отождествлении применительно к деятельности как предмету, то оно и подвергается усомнению, утверждается, что деятельность как предмет трансляции отлична от деятельности как предмета передачи, исполнения и приема. Я различаю источник деятельности, в котором она возникает и происходит, исполнителя деятельности, который данный тип деятельности выполняет в его нормативной заданности, и приемник деятельности, как то, что дополнительно ее источнику.
Раппапорт. А не одно ли и то же исполнитель и приемник?
Щедровицкий. К этому мы вернемся, но у меня вопрос до этого. Если я правильно понимаю, мы можем задать трансляцию через передачу и принятие деятельности. Вроде бы, против этого ты не возражал. Потом ты это представишь иначе, но на первом уровне возражений у тебя нет.
Генисаретский. У меня есть сомнение. Передача и прием возможны в том же смысле, в каком передается и принимается сообщение в коммуникации. И тогда передача и прием будут относиться не к действительности трансляции, а к действительности взаимодеятельности некоторых акторов. Например, это относится к действительности кооперации.
Щедровицкий. В каком смысле не относится к действительности трансляции?
Генисаретский. Например, некоторая система выполняет функцию программирования, она программирует некоторую деятельность, которую будет выполнять другая система. Первая будет источником, вторая - исполнителем. И это отношение программирования не относится к действительности трансляции, а будет отношением и процессом в действительности социального кооперирования деятельности.
Щедровицкий. А не кажется ли тебе, что ты здесь в бытовом смысле расширяешь понятие передачи сравнительно с тем, что было? Я не возражаю, но задаю вопрос логически. Вроде бы, когда мы говорили, что трансляция - это передача и принятие деятельности, то сами понятия передачи и принятия не были уточнены, эксплицированы. Их можно как-то расчленить, и тогда и трансляция будет как-то раскалываться.
Генисаретский. Можно так, но можно и иначе. Можно так уточнить понятия приема и передачи, что часть процессов передачи и приема их попадет в трансляцию, а часть не попадет, останется вне нее.
Щедровицкий. Это зависит еще и от того, как мы определим трансляцию. Здесь есть семейство взаимосогласуемых понятий. Важно, чтобы они покрывали всю вычлененную нами действительность. А как мы будем их определять, это уже дело конструкции. Я понял, что ты хочешь строить новую конструкцию, но я хотел бы понять и то, какие критические замечания ты делаешь в адрес существующей конструкции.
Генисаретский. Во-первых, то простейшее и формальное, что эти моменты понятийно не выражены и не расчленены, моменты передачи и принятия деятельности. Когда же мы смотрим, что имеется в понятии трансляции, именно понятии, то видим, что существенным моментом является воспроизводство. А мы можем мыслить такие приемы и передачи деятельности, где никакого воспроизводства нет.
Щедровицкий. Значит, ты понятия передачи и приема не связываешь с воспроизводством?
Генисаретский. Да. Есть такие приемы и передачи деятельности, где нет воспроизводства, а если есть какое-то продуцирование, то не в том транслятивном смысле, который мы имеем в виду, говоря о культурно-историческом процессе. Если одна система программирует другую и передает ей деятельность, то неизвестно, воспроизведется ли эта деятельность, точнее говоря, она никогда не воспроизведется, воспроизведется нечто иное, определенный тип отношения этих систем, их взаимодеятельность или что-то третье. Даже как предмет производства, продуцирования она не будет воспроизведена. И культурно-исторический процесс при нормировке снимет это отношение в чем-то другом.
Это различие, кроме простого уточнения понятий, имеет смысл в рамках нашей проективной установки. Коль скоро мы различили носителей деятельности в трех вышеозначенных смыслах и саму деятельность, то тем самым мы зафиксировали три манеры рассмотрения деятельности вообще. Можно рассматривать и отыскивать только носителей на системном языке, можно рассматривать и описывать только деятельность, например, на нормативном или вообще модальном языке, и можно описывать исполняющую деятельность. Тем самым, освобождая деятельность от конкретности носителя, мы приобретем свободу выбора носителя для заданной деятельности и, наоборот, выбора деятельности для определенного носителя. И коль скоро эта свобода приобретена, мы получим возможность проектного и конструктивного отношений к этой паре. Тем самым мы обрели для себя как объект проектирования две вещи: объектом является система, исполняющая некоторый род деятельности, и деятельность для носителя, заданного в определенных характеристиках. Мы преимущественно занимались первого рода проектированием, а именно, системной реализацией нормативно заданной деятельности. Таково было наше историческое движение, что мы фиксировали деятельность в некоторых лого-подобных нормативных характеристиках и рассматривали условия ее системной реализации. Например, мы сначала определяли в логико-эмпирическом анализе, что такое проектирование или прогнозирование, а затем строили системную модель их системной взаимореализации. Но такой же оправданной является и обратная задача, а именно - «нагружение» деятельностью некоторой существующей системы, существующей не в эмпирическом смысле, а в онтологическом смысле. Если мы зафиксировали определенную систему, то мы можем поставить и эту задачу. И именно в целях этой свободы и предпринималось само различие.
Щедровицкий. Не кажется ли тебе, что вводя понятия источника, исполнителя и приемника деятельности, ты заменяешь то понятие деятельности, которым мы тут до сих пор пользовались, обсуждая процессы воспроизводства и трансляции, совершенно другим, скажем тем, которое Дубровский называл «структурами деятельности» или «частными структурами деятельности». Дело в том, что, когда мы рассматривали деятельность в контексте воспроизводства и трансляции, то мы всегда накладывали требование универсумальности. Кроме того, мы фиксировали принципиально функциональный характер подобных схем и отвергали возможность трактовать их в некотором частном, материально-организованностном смысле. Отсюда делался вывод о несуществовании субъекта или носителя деятельности. Это был, фактически, парафраз общего принципа и подхода к деятельности, ты это все прекрасно знаешь. Когда же ты принимаешь сам принцип, что можно осмысленно говорить об источниках, исполнителях и носителях деятельности, то не меняешь ли ты само представление об объекте, не начинаешь ли ты говорить принципиально о другом?
Генисаретский. Мне представляется оправданной следующая рефлексия малой истории. В отличие от социологии, в которой проблематика социального действия появилась позднее проблематики социальной структуры, мы исходили из такого положения вещей, что для нас действие как действительность мышления, данное в логике, было первичным по отношению к социальным структурам и прочим исполнителям. Получилось, что для нас замыкающим было понятие универсальной деятельности, которая транслировалась…
Щедровицкий. Точнее, через которую проходили процессы воспроизводства и трансляции. Более того, которая и была этими процессами воспроизводства и трансляции.
Генисаретский. Но эта трансляция деятельности как перетекание устроенной активности, перетекание во времени, не обеспечивает реализацию этой деятельности в каком-то конкретном материале, в широком смысле слова. И тут нужна была функция проектирования, которая реализовала системно это транслируемое содержание в некоторых системах, структурах и процессах, в частности - в социальных системах, кооперативных системах, в сознании или еще где-то. Но последовательность трех этапов связана с определенным иерархическим онтологическим предпочтением, что сначала есть универсум деятельности, который нечто транслирует и передает. Поскольку это универсум, он это делает сам, он есть подлинный и единственный субъект, и то в кавычках. Но субъект к тому же и несколько немощный, поскольку нужно еще проектирование, которое это транслируемое содержание в активном залоге может как-то переформировать в систему.
Щедровицкий. Не субъект немощный, а мы немощные, поскольку представили это в нехороших схемах.
Генисаретский. Универсум немощен, а мы достаточно наглы для того, чтобы утверждать, что помимо процесса трансляции может быть еще и проектирование.
Но если мы сейчас разотождествляем трансляцию с процессами передачи и приема и называем еще дополнительную сферу объектов проектирования, а именно, не только системы для деятельности, но и деятельности для систем, то тем самым процесс трансляции перестает быть замыкающей предметной категорией для данного универсума. И целостность этого универсума не может задаваться через процесс трансляции. В этом смысле действительно происходит некоторое расширение, хотя можно сохранить саму замыкающую предметную установку и представление о некоторой предельной целостности, мы даже можем сохранить имя для нее, но тогда мы должны отождествлять деятельность как предельную целостную категорию с помощью какого-то другого предметного понятия, не трансляции, а чего-то иного, или какой-то иной системы понятий.
[[ОГ предлагает расширить представление о деятельности - отказаться от трансляции и воспроизводства как единственно определяющих ее характеристик. Универсум деятельности не сводится к воспроизводящейся «устроенно» деятельности. Для описания этого более объемного универсума он вводит понятие носителя (субъекта) деятельности (в рамках прежней конструкции деятельность мыслилась как бессубъектная) в трех вариантах - источник, исполнитель и приемник. Это, утверждает он, позволяет связать в рамках одного представления воспроизводство и проектирование]].
Следующий вопрос, о котором сегодня должна идти речь, это вопрос о смысловом статусе способности. Пока мы утверждали лишь, что мы рассматриваем структуру сознания в противопоставлении смысловой непрерывности поля сознания, что структура является структурой того, что нами называется смыслом, и мы также утверждали, что функциональными элементами этой структуры являются способности. Однако из всего сказанного невозможно ничего умозаключить относительно смыслового статуса самих способностей, ибо способность отделена от смысла с помощью категории структуры. Теперь же мы зададимся вопросом, что же в смысловом отношении представляет собой способность и как она связана с кругом понятий, созначных с понятием смысла.
[[Чтобы двигаться дальше, нужно понять поставленный вопрос: «о смысловом статусе способности». Пытаемся.
Исходно у нас есть непрерывное, нерасчлененное «поле сознания». Мы его структурировали, выделяя способности. Способности - функции сознания. Т.е., теперь мы про каждое «обстоятельство» сознания можем спрашивать, какая из способностей в нем задействована, что совершается - осмысление, созерцание и т.д. Но в таком построении способность «отделена от смысла с помощью категории структуры», можно сказать: ортогональна смыслу. В рамках такого построения о смысле способности спрашивать так же бессмысленно, как, скажем, спрашивать о смысле букв, которыми записан осмысленный текст. Но, если все же обратить понимание на способность как целостность...]].
В таком же общем виде, как задан этот вопрос, и получается общий и, может быть, маловыразительный ответ. В смысловом отношении способность является некоторой значащей целостностью, а вся функциональная структура сознания, соответственно, является значащей структурой. Однако эти значащие целостности нужно отличать от тех типов значений, которые нами традиционно связываются с понятием, тем более - с языковыми единицами, ибо здесь мы в принципе имеем дело с другим типом структуры. Но если предметно это и другая структура, то по логической категории мы все же имеем здесь дело с понятием значения.
[[Как ОГ перешел от «смыслов» к «значениям»? Или здесь их можно не различать?]].
Я обращаю ваше внимание на обычное словоупотребление в философской литературе, когда некоторые прилагательные, характеризующие философскую действительность, употребляются не только в предикативной, но и в категориальной функции. Например, если обратиться к кантовскому различению чувственности и рассудка, то возможно такое частоупотребительное говорение, что нечто является результатом рассудочного действия, и этим дается не только оценочная характеристика, но этот результат, это нечто относится к определенной сфере сознания. Тем самым, когда говорят о некоторой структуре, что она является рассудочной, то не просто дают мировоззренческую оценку, но осуществляют неявное категорирование и относят этот результат к определенной сфере смыслов, к определенным типам смысла. Но это лишь пример.
[[Останавливаю на сказанном внимание, т.к. эта разница - между предицированием и категорированием - плохо схватывается нетренированным умом (вроде моего): какая, казалось бы, разница между характеристикой Х как дурака или гения и отнесением его к категориям дураков или гениев? Я понимаю так, что это то же различие, что между акцидентными свойствами и сущностями: использование данной характеристики как категориальной означает, что она принадлежит базовому, сущностному устройству сущего]].
Более широко говоря, когда некий смысл предицируется соответствующей способностью, то имеется в виду, что этот смысл в его оспособленности сопричастен той смысловой сфере, которая производится и воспроизводится исключительно данной способностью. Т.е. первый и формальный ответ состоит в том, что всякая способность является значащей целостностью, и все, что деятельно сопряжено с этой способностью, все что ею производится и воспроизводится, принадлежит специфической смысловой сфере, которую можно несколько условно отождествить с категорией или с категориальным типом [[!]]. По функции она бы употреблялась как своего рода категория. Но категория не в смысле логического мышления, а в смысле категории смыслов, пресуществляющих соответствующие функциональные структуры.
[[ОГ второй раз употребляет термин «пресуществление» из богословского лексикона, который он, как известно, в это время активно осваивал. Пресуществление (μετουσίωσις, transsubstantiatio) в христианском богословии означает сущностное превращение евхаристических хлеба и вина в Тело и Кровь Иисуса Христа при сохранении своих чувственных, акцидентальных свойств. Разумеется, здесь оно употреблено не в этом значении - а в каком?
Первый раз оно появилось в составе такого высказывания: «самому сознанию представлен при этом лишь некоторый акт рефлексии, которому дается некоторое содержание. А далее оно это содержание пресуществляет всеми известными нам способами. Оно может его опредметить, выразить его в методологической норме, может сделать еще что-то, что вообще не будет связано с исходным действием как косвенным предметом рефлексии», т.е. речь шла о пресуществлении сознанием явленных ему содержаний (например, их опредмечивании или нормативизации). Здесь категория смыслов, смысловая сфера, соответствующая некоторой способности, пресуществляет функциональную структуру]].
Но мы можем продвинуться несколько дальше по пути категорирования понятия значения. И мы увидим, что наша предыдущая квалификация не была безосновательной. Используя известную дополнительность отношения и действия, мы можем расширить общепринятое категорирование понятия значения в категории отношения таким образом, что категорировать его еще и в категорию действия.
[[Не понял смысл «известной дополнительности отношения и действия» (дополнительность до чего?) А со значением понятно: между двумя объектами, выступающими соответственно в роли знака и значения, в процессе семиозиса устанавливается отношение обозначения: а мыслимо и деятельное понимание «значения»: что Х значит для Y в смысле как он на него действует]].
Таким образом мы получим возможность говорить о значении не только как об отношении, но и как о действии, а также о какой-то диалектике этих моментов, и тем самым мы легко заметим, что, поскольку способность обладает функцией постоянного продуцирования, то она и принадлежит к объему понятия значения в этом его деятельно-категориальном истолковании. Способность - это и есть некоторая категория значения в активном залоге. И сама способность является деятельной формой реализации некоторой связанной и целостной значащей сферы. Поэтому проблематика семиотического и осознательного, дополнительного семиотическому, истолкования способностей на самом деле является ложной проблематикой, ибо сама способность и является не чем иным как деятельным выражением того, что мыслится в понятии значения в пассивном залоге. Именно поэтому и следует обращаться к понятию способности и сознанию как функциональной структуре способностей, что мы тем самым освобождаемся от семиотического, т.е. теоретико-познавательного отношения к языку, и рассматриваем все это с той степенью активности и субъективации, которая им всегда была присуща в философской теории сознания.
[[Понимание этого, явно важного куска начну с отрицания «проблематики семиотического и осознательного, дополнительного семиотическому, истолкования способностей». Такое видение проблемы вырастает из теоретико-познавательного отношения к языку, приписывающего его знакам присущие им значения; тогда речевая способность состоит в пассивном восприятии этих значений. Этому противостоит «осознательное» понимание способности, как активной, задающей значения. Способность по понятию связана с постоянным продуцированием, т.е. с активностью и субъективацией. В терминах, введенных в этом куске это - «форма реализации некоторой связанной и целостной значащей сферы»]].
В следующем пункте я намерен ввести отношение между источником, исполнителем и приемником деятельности, и с помощью этой тройки понятий еще раз обсудить понятие способности в контексте трансляции.
Дело в том, что трансляция некритически отождествляется с разными формами вообще передачи и принятия деятельности. В то время как эта действительность передачи и принятия может относиться не только к процессам трансляции, но и к процессам, аналогичным тем, которые раньше описывались с помощью понятия коммуникации. Иначе говоря, деятельность является предметом производства, исполнения и принятия, и в качестве такого предмета она не тождественна с деятельностью как предметом трансляции. Поэтому сначала нужно зафиксировать вопрос об источниках, исполнителях и приемниках деятельности и лишь затем эти роды систем, или акторов, не знаю как лучше их назвать, отличить от соответствующих трансляторов деятельности, ибо само «источение» или производство, исполнение и принятие еще к действительности трансляции не относится.
[[Это зачин длинного, развернувшегося на весь остаток сериала рассуждения ОГ, в котором он усомневает (как единственно возможное) ключевое для системодеятельной методологии понимание деятельности через воспроизводство (деятельность - это то, что воспроизводится). Это понимание было воплощено в схеме воспроизводства деятельности и трансляции культуры, в которой все пространство социума разделено на два функциональных подпространства - культурное, в котором транслируются (передаются в поколениях) нормы и образцы деятельности, и социетальное, в котором эти нормы и образцы реализуются. Так мыслится механизм воспроизводства деятельностного универсума, обеспечивающий преемство, сохранение социума как целого. ОГ, как будет видно, не отрицает этой концепции (он и сам активно участвовал в ее разработке), но оспаривает ее исключительность, отстаивая свободу иных представлений.
Почему зашла речь о трансляции и коммуникации? Возможность смешения этих двух понятий легко показать на таком выразительном примере, как отношения между писателем и читателем, на которое можно взглянуть как на коммуникацию (писатель говорит читателю) и как на трансляцию (передачу в другую культурную ситуацию)]].
Щедровицкий. Означает ли это, что не существует никаких иных форм коммуникации, кроме передачи и принятия деятельности?
Генисаретский. Не означает.
Щедровицкий. Я сознательно делаю эту инверсию, поскольку до сих пор трансляцией называлось все то, в чем осуществляется передача и принятие деятельности, а все остальное называлось не трансляцией, а, скажем, коммуникацией.
Генисаретский. Но при этом трансляция еще связывалась с некоторым культурно-историческим процессом и с передачей деятельности в особой форме, а именно - форме перетекания деятельности в виде нормативных структур, и последующим задействованием этих нормативных структур. С одной стороны, трансляция по отношению к деятельности рассматривалась как передача и принятие, а с другой стороны, она отождествлялась с культурно-историческим процессом определенного типа. И если говорить об этом отождествлении применительно к деятельности как предмету, то оно и подвергается усомнению, утверждается, что деятельность как предмет трансляции отлична от деятельности как предмета передачи, исполнения и приема. Я различаю источник деятельности, в котором она возникает и происходит, исполнителя деятельности, который данный тип деятельности выполняет в его нормативной заданности, и приемник деятельности, как то, что дополнительно ее источнику.
Раппапорт. А не одно ли и то же исполнитель и приемник?
Щедровицкий. К этому мы вернемся, но у меня вопрос до этого. Если я правильно понимаю, мы можем задать трансляцию через передачу и принятие деятельности. Вроде бы, против этого ты не возражал. Потом ты это представишь иначе, но на первом уровне возражений у тебя нет.
Генисаретский. У меня есть сомнение. Передача и прием возможны в том же смысле, в каком передается и принимается сообщение в коммуникации. И тогда передача и прием будут относиться не к действительности трансляции, а к действительности взаимодеятельности некоторых акторов. Например, это относится к действительности кооперации.
Щедровицкий. В каком смысле не относится к действительности трансляции?
Генисаретский. Например, некоторая система выполняет функцию программирования, она программирует некоторую деятельность, которую будет выполнять другая система. Первая будет источником, вторая - исполнителем. И это отношение программирования не относится к действительности трансляции, а будет отношением и процессом в действительности социального кооперирования деятельности.
Щедровицкий. А не кажется ли тебе, что ты здесь в бытовом смысле расширяешь понятие передачи сравнительно с тем, что было? Я не возражаю, но задаю вопрос логически. Вроде бы, когда мы говорили, что трансляция - это передача и принятие деятельности, то сами понятия передачи и принятия не были уточнены, эксплицированы. Их можно как-то расчленить, и тогда и трансляция будет как-то раскалываться.
Генисаретский. Можно так, но можно и иначе. Можно так уточнить понятия приема и передачи, что часть процессов передачи и приема их попадет в трансляцию, а часть не попадет, останется вне нее.
Щедровицкий. Это зависит еще и от того, как мы определим трансляцию. Здесь есть семейство взаимосогласуемых понятий. Важно, чтобы они покрывали всю вычлененную нами действительность. А как мы будем их определять, это уже дело конструкции. Я понял, что ты хочешь строить новую конструкцию, но я хотел бы понять и то, какие критические замечания ты делаешь в адрес существующей конструкции.
Генисаретский. Во-первых, то простейшее и формальное, что эти моменты понятийно не выражены и не расчленены, моменты передачи и принятия деятельности. Когда же мы смотрим, что имеется в понятии трансляции, именно понятии, то видим, что существенным моментом является воспроизводство. А мы можем мыслить такие приемы и передачи деятельности, где никакого воспроизводства нет.
Щедровицкий. Значит, ты понятия передачи и приема не связываешь с воспроизводством?
Генисаретский. Да. Есть такие приемы и передачи деятельности, где нет воспроизводства, а если есть какое-то продуцирование, то не в том транслятивном смысле, который мы имеем в виду, говоря о культурно-историческом процессе. Если одна система программирует другую и передает ей деятельность, то неизвестно, воспроизведется ли эта деятельность, точнее говоря, она никогда не воспроизведется, воспроизведется нечто иное, определенный тип отношения этих систем, их взаимодеятельность или что-то третье. Даже как предмет производства, продуцирования она не будет воспроизведена. И культурно-исторический процесс при нормировке снимет это отношение в чем-то другом.
Это различие, кроме простого уточнения понятий, имеет смысл в рамках нашей проективной установки. Коль скоро мы различили носителей деятельности в трех вышеозначенных смыслах и саму деятельность, то тем самым мы зафиксировали три манеры рассмотрения деятельности вообще. Можно рассматривать и отыскивать только носителей на системном языке, можно рассматривать и описывать только деятельность, например, на нормативном или вообще модальном языке, и можно описывать исполняющую деятельность. Тем самым, освобождая деятельность от конкретности носителя, мы приобретем свободу выбора носителя для заданной деятельности и, наоборот, выбора деятельности для определенного носителя. И коль скоро эта свобода приобретена, мы получим возможность проектного и конструктивного отношений к этой паре. Тем самым мы обрели для себя как объект проектирования две вещи: объектом является система, исполняющая некоторый род деятельности, и деятельность для носителя, заданного в определенных характеристиках. Мы преимущественно занимались первого рода проектированием, а именно, системной реализацией нормативно заданной деятельности. Таково было наше историческое движение, что мы фиксировали деятельность в некоторых лого-подобных нормативных характеристиках и рассматривали условия ее системной реализации. Например, мы сначала определяли в логико-эмпирическом анализе, что такое проектирование или прогнозирование, а затем строили системную модель их системной взаимореализации. Но такой же оправданной является и обратная задача, а именно - «нагружение» деятельностью некоторой существующей системы, существующей не в эмпирическом смысле, а в онтологическом смысле. Если мы зафиксировали определенную систему, то мы можем поставить и эту задачу. И именно в целях этой свободы и предпринималось само различие.
Щедровицкий. Не кажется ли тебе, что вводя понятия источника, исполнителя и приемника деятельности, ты заменяешь то понятие деятельности, которым мы тут до сих пор пользовались, обсуждая процессы воспроизводства и трансляции, совершенно другим, скажем тем, которое Дубровский называл «структурами деятельности» или «частными структурами деятельности». Дело в том, что, когда мы рассматривали деятельность в контексте воспроизводства и трансляции, то мы всегда накладывали требование универсумальности. Кроме того, мы фиксировали принципиально функциональный характер подобных схем и отвергали возможность трактовать их в некотором частном, материально-организованностном смысле. Отсюда делался вывод о несуществовании субъекта или носителя деятельности. Это был, фактически, парафраз общего принципа и подхода к деятельности, ты это все прекрасно знаешь. Когда же ты принимаешь сам принцип, что можно осмысленно говорить об источниках, исполнителях и носителях деятельности, то не меняешь ли ты само представление об объекте, не начинаешь ли ты говорить принципиально о другом?
Генисаретский. Мне представляется оправданной следующая рефлексия малой истории. В отличие от социологии, в которой проблематика социального действия появилась позднее проблематики социальной структуры, мы исходили из такого положения вещей, что для нас действие как действительность мышления, данное в логике, было первичным по отношению к социальным структурам и прочим исполнителям. Получилось, что для нас замыкающим было понятие универсальной деятельности, которая транслировалась…
Щедровицкий. Точнее, через которую проходили процессы воспроизводства и трансляции. Более того, которая и была этими процессами воспроизводства и трансляции.
Генисаретский. Но эта трансляция деятельности как перетекание устроенной активности, перетекание во времени, не обеспечивает реализацию этой деятельности в каком-то конкретном материале, в широком смысле слова. И тут нужна была функция проектирования, которая реализовала системно это транслируемое содержание в некоторых системах, структурах и процессах, в частности - в социальных системах, кооперативных системах, в сознании или еще где-то. Но последовательность трех этапов связана с определенным иерархическим онтологическим предпочтением, что сначала есть универсум деятельности, который нечто транслирует и передает. Поскольку это универсум, он это делает сам, он есть подлинный и единственный субъект, и то в кавычках. Но субъект к тому же и несколько немощный, поскольку нужно еще проектирование, которое это транслируемое содержание в активном залоге может как-то переформировать в систему.
Щедровицкий. Не субъект немощный, а мы немощные, поскольку представили это в нехороших схемах.
Генисаретский. Универсум немощен, а мы достаточно наглы для того, чтобы утверждать, что помимо процесса трансляции может быть еще и проектирование.
Но если мы сейчас разотождествляем трансляцию с процессами передачи и приема и называем еще дополнительную сферу объектов проектирования, а именно, не только системы для деятельности, но и деятельности для систем, то тем самым процесс трансляции перестает быть замыкающей предметной категорией для данного универсума. И целостность этого универсума не может задаваться через процесс трансляции. В этом смысле действительно происходит некоторое расширение, хотя можно сохранить саму замыкающую предметную установку и представление о некоторой предельной целостности, мы даже можем сохранить имя для нее, но тогда мы должны отождествлять деятельность как предельную целостную категорию с помощью какого-то другого предметного понятия, не трансляции, а чего-то иного, или какой-то иной системы понятий.
[[ОГ предлагает расширить представление о деятельности - отказаться от трансляции и воспроизводства как единственно определяющих ее характеристик. Универсум деятельности не сводится к воспроизводящейся «устроенно» деятельности. Для описания этого более объемного универсума он вводит понятие носителя (субъекта) деятельности (в рамках прежней конструкции деятельность мыслилась как бессубъектная) в трех вариантах - источник, исполнитель и приемник. Это, утверждает он, позволяет связать в рамках одного представления воспроизводство и проектирование]].