Искусство памяти: личная версия
Искусство памяти: личная версия
Старое "знание-сильское" интервью, о котором в связи с текущей работой (тоже на эту тему) вспомнилось, что оно тут не выложено. Вот пусть будет.
"Знание-Сила". - № 10. - 2004. = http://www.znanie-sila.ru/online/issue_2955.html
Мы из всего делаем себе прошлое.
Из частного разговора
Из истории неочевидного
Исследователям, в сущности, совсем недавно пришло в голову, что самого себя человек помнит принципиально иначе, чем все остальное. На бытовом уровне это могли предполагать и знать сколько угодно, но факт есть факт: автобиографическую память "открыли" только в 1976 году. Во всяком случае, именно тогда американский психолог Джон Робинсон предложил для памяти этого рода особый термин, и, соответственно, начались исследования.
Правда, психологи до сих пор не пришли к согласию даже относительно того, а существует ли такой вид памяти вообще, как особый тип организации смыслов? И это при том, что европейский человек собой озабочен едва ли не от начала своей культурной истории, а автобиографические повествования разных жанров - весьма популярный предмет чтения, изучения и рассуждений.
Автобиографическая память отличается от всех известных типов автобиографических текстов - от мемуаров и дневников до анкеты, заполняемой при приеме на службу, хотя бы уже тем простым, зато решающим обстоятельством, что она - не текст. Она слишком неочевидна. Она - условие возможности всех мыслимых текстов "про себя" и по большому счету основа очень многих, коли не всех, действий человека - скрыта не только от прямого наблюдения, но, по существу, даже и от самого своего "владельца". Человеку обыкновенно и в голову не приходит, что помнит он не столько то, что было, сколько то, что он ПОМНИТ. Она, основа нашей внутренней стабильности, на самом деле изменчива, как, может быть, ничто другое: ее содержания меняются буквально всякий раз, как воспроизводятся, но не замечается, как правило, и это. Автобиографическая память - это в буквальном смысле слова та самая действительность, в которой все было (и более того, остается) не так, как на "самом деле".
Покуда психологи спорят, существует ли предмет исследования, изучение его все-таки идет. У нас этим занимается, по существу, один человек - московский психолог, кандидат психологических наук Вероника Нуркова. Вместе со своими студентами и аспирантами на факультете психологии МГУ и в тесном общении практически со всеми существующими в мире специалистами по предмету Вероника исследует структуру и механизмы автобиографической памяти и разрабатывает "автобиографический" метод в психотерапии, основанный на работе с памятью, на переосмыслении человеком прожитой жизни.
Точность неточного
- Конечно, и философы, и вслед за ними психологи занимаются памятью уже не первое столетие, - говорит Вероника. - Но дело-то в том, что речь все это время шла совсем о другой памяти! Память о собственной жизни - совершенно особая система знаний. Она даже организована принципиально иначе, чем память о мире, так называемая семантическая. Ну, если совсем просто, семантическая память строится по схеме "мир и я". Поэтому что требуется от воспоминаний? Точность, логика, связность, объективность... Здесь память как бы отвечает на вопрос: "Как это устроено на самом деле?" А в автобиографической - прямо наоборот. Схема здесь вот какая: "Я (с большой буквы) и мир". Значит, главный вопрос, который надо выяснить: "Как мир относится ко МНЕ?" И тут вступают в действие совсем другие закономерности и принципы...
"ЗС": - И что, на содержаниях памяти это тоже сказывается?
В. Н.: - Еще как! И на содержаниях, и на том, как они переживаются. Прежде всего, конечно, это воспоминания очень пристрастные, но иначе и быть не может. И более того, они ко всему прочему кажутся человеку еще и чрезвычайно достоверными. Ну как же, в самом деле, могло этого не быть, как же могло быть иначе, ведь я же ПОМНЮ! Тут-то и начинается парадокс: точность у таких "достоверных" воспоминаний на удивление низкая. Еще в 1935 году, когда ни о какой автобиографической памяти как особом предмете изучения и речи не заходило, американцы провели исследование: 252 женщины должны были рассказать о своей беременности, рождении ребенка и особенностях его раннего развития. Казалось бы, события важные - дальше некуда, и помнить такие вещи они должны были во всех подробностях. Ничуть не бывало. Когда рассказы этих матерей сравнили с медицинскими картами, где все было записано, оказалось: воспоминания крайне недостоверны. Матери занижали или завышали вес собственных детей почти на 20 процентов, не могли точно сказать, сколько времени тратили каждый день на уход за ними, здесь ошибка вообще доходила до 41 процента.
"ЗС": - Ну, неспроста, наверное?
В. Н.: - Именно. Они вспоминали разное и по-разному в зависимости от того, как в момент воспоминания чувствовали себя они сами и их дети. Или вот вам другой пример: шведский психолог Кристиансон просил 36 испытуемых вспомнить убийство Улофа Пальме - в свое время оно потрясло всю Швецию. Вспоминали они об этом трижды с интервалом в год. Сравнили записи, и что же оказалось? Факты вспоминались более-менее те же самые, но вот детали ситуации и переживания каждый раз получались разными. И менялись они, что характерно, не от политической переоценки события, а опять-таки в зависимости от состояния испытуемого и особенностей его жизни.
"ЗС": - Это что же получается: чем более событие важно, тем более искаженным оно потом вспоминается?! Раз воспоминание работает на личные смыслы вспоминающего, оно, выходит, от этих смыслов попросту зависит?
В. Н.: - Автобиографическая память, конечно, эгоцентрична, но вот искаженной ее, на самом деле, я бы не назвала. Скорее напротив - это память в своем роде единственно верная! Человеку ведь по большому счету не то прежде всего важно, как мир "объективно" устроен. Его волнует, как этот мир влияет на его единственную, неповторимую жизнь! Понятно поэтому: как он эту жизнь чувствует сегодня, так он ее и вспоминает. У всех этих "неточностей", на самом деле, есть своя точность и свои задачи.
"ЗС": - И какие же?
В. Н.: - Множество и внутренних, и внешних. Ну, во-первых, конечно, это поддержание связей с другими. Через память человек себя вписывает в общее прошлое семьи, народа и так далее: "Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались", и все такое прочее. С другой стороны, с ее помощью он и понимает, и создает самого себя: собственную уникальность, преемственность разных своих образов и состояний... Меняются задачи - разное извлекаем из памяти.
Каждый охотник желает знать
"ЗС": - Значит, люди с разным душевным устройством тоже помнят себя по-разному?
В. Н.: - Мы выделили в отношении людей к своему прошлому два типа: "беглецов", или "страусов", и "охотников" - кстати, в каждом человеке есть оба в разных пропорциях. "Страусы" используют прошлое как убежище. Они окунаются в него, как в эмоциональный ресурс: "Все было так прекрасно, и я был таким молодым, и деревья были такие зеленые, и колбаса была 2 рубля, и девушки были прекрасны"... Конечно, это, с одной стороны, нормально: это человеку просто жить помогает. Но, с другой стороны, чтобы действительно видеть свое прошлое таким бесконфликтным, нужно на него смотреть через розовые очки, а на самом деле, лучше его вообще не вспоминать: решить один раз, что оно прекрасно, и больше к нему не возвращаться, потому что, если вернуться всерьез, что-то непременно разрушится.
"Охотники", наоборот, относятся к своему прошлому очень аналитично, а к самим себе при этом даже беспощадно. Им непременно нужно точно знать, "как" и "почему" это было "на самом деле". Поэтому они все время переживают заново старые травмы, беды, утраты - они позволяют им возвращаться. Для этого нужна известная смелость. Кроме того, такой тип памяти, безусловно, связан с когнитивной сложностью внутренней жизни, с рациональным, жестким мышлением. В "страусы" часто попадают невротики. Однако "охотников", которые "желают знать", я бы тоже не идеализировала. На почве их въедливого отношения к собственному прошлому могут возникать неврозы, зацикленность на каких-то единичных событиях, которые постоянно "циркулируют" в сознании и не отпускают человека. В конце концов, это тоже несвобода.
"ЗС": - Разлад отношений с прошлым - верный признак душевного неблагополучия, да?
В. Н.: - Ну, разумеется, если человек не ладит со своим личным прошлым, это мешает его нормальному осуществлению. Но и наоборот: когда мы переживаем кризис, связи с прошлым тоже расстраиваются практически всегда. Один из самых распространенных симптомов посттравматического стрессового расстройства, знаете, какой? Прошлое становится как бы недоступным. Травму человек помнит, то, что после, тоже помнит прекрасно, но все, что было до травмы, уходит.
Мы с моей аспиранткой Ксенией Василевской проводили исследование в тюрьме на людях, которые попали туда неожиданно и оказались, таким образом, в психологически совершенно невозможной для себя ситуации. Что с ними происходит в ситуации такого стресса? Ведь у них еще и идентичность при этом подвергается испытанию на прочность...
Оказалось: они теряли связь с собственным детством. Не могли его вспомнить. В среднем человек начинает себя вспоминать лет с четырех-пяти. А у этих людей средний возраст первого воспоминания в жизни - 13-14 лет! То же, что было раньше, - ну, не то чтобы они вовсе не могли этого вспомнить. Если им специально говорили: "А ты помнишь, как тебе было три года?", вспоминали, конечно. То есть это не ретроградная амнезия так называемая, когда человек в буквальном смысле теряет память, если его по голове стукнуть чем-нибудь. Нет, факты-то они могли вспомнить, но им казалось, что это им не нужно. Они функционально не могли пользоваться этим ресурсом.
Вот мы и предположили: а не легче ли будет совладать с кризисом, если сделать прошлое доступным? Человек должен быть способен, вернувшись в свое прошлое, "забрать" там силы, которых ему сейчас недостает, смыслы, стратегии поведения, опыт себя, отличный от сегодняшнего, травматичного. Так, для больного важно помнить себя здоровым, для одноногого - помнить себя с двумя ногами, в ситуации неуспеха - помнить ситуацию прошлого успеха. Словом, знать, что ты к этой ситуации беды и поражения не сводишься, что в тебе есть еще много другого. Уметь взять это другое и жить им.
Если говорить о вещах, связанных с идентичностью, это вообще критически важно: для того же человека, внезапно попавшего в тюрьму, как важно не превратиться в зэка! А возможно это только одним образом: если он помнит, каким он был до заключения. Когда мы это публиковали, у нас там был даже словарь сленга: как они говорили до психотерапевтических сессий и как начинали говорить после, уже опять нормальными словами называя те же самые вещи.
Бывшее как несбывшееся: ресурс себя
"ЗС": - Получается, что автобиографическая память у человека, по крайней мере у европейского, остается, по существу, очень мало востребованной как ресурс: "грамотность" в этом отношении еще не выработана как следует. Что бы вы могли назвать основами такой "грамотности"?
В. Н.: - Ну, из сказанного уже кое-что, кажется, ясно. Во-первых, прошлое должно быть как минимум доступно. Не надо от него загораживаться; в этом смысле у "охотников" есть, чему поучиться. Во-вторых, оно должно быть увидено как разнообразное, полное множества разных возможностей. Поэтому "гармоничные" отношения с прошлым - это умение извлекать из него конструктивные темы и смыслы. Так его использовать, чтобы оно могло исполнять как можно больше функций.
"ЗС": - Но как это сделать, если у "внутреннего дома" человека есть, насколько я себе представляю, довольно устойчивая и, более того, традиционная структура? Все-таки, что пережито - то пережито, как ни перетолковывай, разве нет?
В. Н.: - Как ни удивительно, люди не так уж хорошо умеют и жить, и работать со своим прошлым. Скорее, напротив. Мне вообще кажется, что в принципе, за исключением разве тех, кто пишет мемуары, вообще как-то специально этим занимается (поэтому у них и структура памяти многоуровневая, сложно организованная), у большинства людей эта самая структура вообще, можно сказать, не складывается, ну нет ее попросту. В самом фундаменте - отдельные эпизоды жизни, их очень много, и из них в принципе все, что угодно, можно сделать именно потому, что они разные и способны уложиться в любые комбинации. А вот то, что дальше, способно выглядеть очень по-разному.
Все это может, как пирамида к своей вершине, сходиться к некоему Самому Главному Событию Жизни. Так очень часто, кстати, бывает, и ничего хорошего в этом, на самом деле, нет: единственный образ, к которому человек все время возвращается, возвращается, возвращается, и вокруг него вращается все остальное; все, что произошло позже, - только из-за этого, а все, что до, - только к этому и шло.
Моя терапевтическая практика направлена на то, чтобы смягчать такую иерархию за счет выделения различных жизненных тем и поиска вершинных событий в каждой из них. В таком случае у человека появляется свобода как-то двигаться. Видеть, что, допустим, если там не получилось, зато здесь получилось... И вообще очень важно умение давать событиям расходящиеся оценки. Это, кстати, характерно для "охотников", о которых я говорила, а кроме того, для творческих личностей. То есть человек способен видеть: с одной стороны, да, я пережил горе, но с другой, я могу из него почерпнуть и что-то полезное для себя - для самосовершенствования, для личностного роста...
Значит, свойства оптимальной памяти - ну, если совсем коротко - самые важные, первая тройка: доступность, разнообразие и гибкость в оценках. А терапия и может, и должна эти свойства увеличивать.
Пластика судьбы
"ЗС": - Но ведь на отношения человека к своему прошлому всегда "давят" какие-то "сценарии" - типичные, в каждой культуре свои, правда? Предписывают, чего и в каком порядке нужно достигать, как это все надо оценивать, что из случившегося важно, а что нет, какой вообще "должна" быть жизнь, чтобы считаться хорошей, правильной, достойной... И такие сценарии организуют все пережитое человеком, делая из этого "судьбу". И что тут можно человеку посоветовать? Учиться быть свободным от заданных сценариев?
В. Н.: - Ну, что касается культурных аспектов вопроса, здесь я, боюсь, вас не сильно порадую. По крайней мере, пока - для меня это парадоксально - все межкультурные исследования автобиографической памяти никаких существенных различий не выявляют.
А их было не так уж мало. Сейчас такую серию исследований ведет американский профессор Дэвид Рубин на американцах, на европейцах, в частности, на датчанах; мы только что сделали на наших. Естественно, "культурные сценарии" различаются, но в европейских культурах все-таки не очень. А вот английский профессор Мартин Конвей исследовал автобиографическую память представителей совершенно несхожих культур в семи странах - США, Испании, Великобритании, в том числе в азиатских - Пакистане, Китае, Японии, Бангладеш. Его интересовала проблема "распределения" воспоминаний по временной оси жизни. Удивительно, но и он не обнаружил существенных различий! Практически везде был интересный эффект: о разных возрастах своей жизни человек вспоминает разное количество событий. Не то, что из каждого года, допустим, по пять или по десять событий, а есть некое типичное распределение с "пиком" на возрасте примерно от 16 до 28 лет. На эти годы приходится просто непропорционально большая часть вспоминаемых событий во всех культурах. А предположения-то были другие: думали, что европейцы с американцами ценят молодость, а в Китае, например, или в Японии, наоборот, - старость, мудрость... Нет, почему-то.
Мы сейчас проводили исследование, скоро оно будет опубликовано в "Психологическом журнале". Оказалось: воспоминания как бы стягиваются к тому, что человек чувствует точками перелома жизни. Такие "сгустки" событий и смыслов получаются. Если взять много-много людей и все это сложить, выйдет вот какое статистическое распределение: у большинства "главные" события происходят именно в молодости. То есть у отдельных людей они могут случаться в любом возрасте, но если мы выведем некую "среднюю температуру по больнице", получится именно так.
А вот если спросить человека, какие, по его мнению, типичные события происходят в жизни "обычно" (тот самый "культурный сценарий"), и сравнить с тем, что он говорит в ответ на вопрос: "Если бы была идеальная жизнь, как бы ты вообще хотел ее прожить?", получается совсем другая конфигурация. Происходит большой сдвиг - даже у молодых людей, даже у студентов! - в возраст 35 - 45 лет. Именно в этой зоне при попытке построить "идеальную" биографию размещаются такие события, как самореализация, путешествия, еще что-то, что в типичной жизни культурным сценарием еще недавно, во всяком случае, не предписывалось.
И вот если вернуться к оптимальной автобиографической памяти: интересно делать ее более насыщенной своего рода преемственностью, чтобы в разных возрастах мы находили события, к которым мы могли бы и хотели бы обращаться. Ведь люди очень часто считают, что событий у них как будто нет: последние 10 - 20 лет "ничего" не было. Ну просто забавно бывает, когда еще неопытные студенты начинают работать с методикой "Линия жизни", в которой человек рисует линию в виде стрелы и располагает на ней события. Когда собирают бланки, я спрашиваю: "А сколько, допустим, этому испытуемому лет?" Студент смотрит и отвечает: "Двадцать пять" (последнее событие в конце стрелочки). Я говорю: "Переверни листок, человеку-то уже пятьдесят!" Просто ему кажется, что конец наступил уже давно и за все эти годы у него не было в жизни ничего значительного. Значит, работайте с этим человеком! Надо, чтобы он эту четверть века сам для себя смог превратить в жизнь: из пустыни - в плодородное поле. И это вполне можно сделать, не конфликтуя ни с одним из традиционных для данной культуры "сценариев" жизни, а стараясь переоценить то, что с нами уже произошло. Тем более что всякая культура предлагает все-таки известное разнообразие и "сценариев", и ценностей, а значительное событие - это то, в чем увидели и почувствовали значительность мы сами.
Старое "знание-сильское" интервью, о котором в связи с текущей работой (тоже на эту тему) вспомнилось, что оно тут не выложено. Вот пусть будет.
"Знание-Сила". - № 10. - 2004. = http://www.znanie-sila.ru/online/issue_2955.html
Мы из всего делаем себе прошлое.
Из частного разговора
Из истории неочевидного
Исследователям, в сущности, совсем недавно пришло в голову, что самого себя человек помнит принципиально иначе, чем все остальное. На бытовом уровне это могли предполагать и знать сколько угодно, но факт есть факт: автобиографическую память "открыли" только в 1976 году. Во всяком случае, именно тогда американский психолог Джон Робинсон предложил для памяти этого рода особый термин, и, соответственно, начались исследования.
Правда, психологи до сих пор не пришли к согласию даже относительно того, а существует ли такой вид памяти вообще, как особый тип организации смыслов? И это при том, что европейский человек собой озабочен едва ли не от начала своей культурной истории, а автобиографические повествования разных жанров - весьма популярный предмет чтения, изучения и рассуждений.
Автобиографическая память отличается от всех известных типов автобиографических текстов - от мемуаров и дневников до анкеты, заполняемой при приеме на службу, хотя бы уже тем простым, зато решающим обстоятельством, что она - не текст. Она слишком неочевидна. Она - условие возможности всех мыслимых текстов "про себя" и по большому счету основа очень многих, коли не всех, действий человека - скрыта не только от прямого наблюдения, но, по существу, даже и от самого своего "владельца". Человеку обыкновенно и в голову не приходит, что помнит он не столько то, что было, сколько то, что он ПОМНИТ. Она, основа нашей внутренней стабильности, на самом деле изменчива, как, может быть, ничто другое: ее содержания меняются буквально всякий раз, как воспроизводятся, но не замечается, как правило, и это. Автобиографическая память - это в буквальном смысле слова та самая действительность, в которой все было (и более того, остается) не так, как на "самом деле".
Покуда психологи спорят, существует ли предмет исследования, изучение его все-таки идет. У нас этим занимается, по существу, один человек - московский психолог, кандидат психологических наук Вероника Нуркова. Вместе со своими студентами и аспирантами на факультете психологии МГУ и в тесном общении практически со всеми существующими в мире специалистами по предмету Вероника исследует структуру и механизмы автобиографической памяти и разрабатывает "автобиографический" метод в психотерапии, основанный на работе с памятью, на переосмыслении человеком прожитой жизни.
Точность неточного
- Конечно, и философы, и вслед за ними психологи занимаются памятью уже не первое столетие, - говорит Вероника. - Но дело-то в том, что речь все это время шла совсем о другой памяти! Память о собственной жизни - совершенно особая система знаний. Она даже организована принципиально иначе, чем память о мире, так называемая семантическая. Ну, если совсем просто, семантическая память строится по схеме "мир и я". Поэтому что требуется от воспоминаний? Точность, логика, связность, объективность... Здесь память как бы отвечает на вопрос: "Как это устроено на самом деле?" А в автобиографической - прямо наоборот. Схема здесь вот какая: "Я (с большой буквы) и мир". Значит, главный вопрос, который надо выяснить: "Как мир относится ко МНЕ?" И тут вступают в действие совсем другие закономерности и принципы...
"ЗС": - И что, на содержаниях памяти это тоже сказывается?
В. Н.: - Еще как! И на содержаниях, и на том, как они переживаются. Прежде всего, конечно, это воспоминания очень пристрастные, но иначе и быть не может. И более того, они ко всему прочему кажутся человеку еще и чрезвычайно достоверными. Ну как же, в самом деле, могло этого не быть, как же могло быть иначе, ведь я же ПОМНЮ! Тут-то и начинается парадокс: точность у таких "достоверных" воспоминаний на удивление низкая. Еще в 1935 году, когда ни о какой автобиографической памяти как особом предмете изучения и речи не заходило, американцы провели исследование: 252 женщины должны были рассказать о своей беременности, рождении ребенка и особенностях его раннего развития. Казалось бы, события важные - дальше некуда, и помнить такие вещи они должны были во всех подробностях. Ничуть не бывало. Когда рассказы этих матерей сравнили с медицинскими картами, где все было записано, оказалось: воспоминания крайне недостоверны. Матери занижали или завышали вес собственных детей почти на 20 процентов, не могли точно сказать, сколько времени тратили каждый день на уход за ними, здесь ошибка вообще доходила до 41 процента.
"ЗС": - Ну, неспроста, наверное?
В. Н.: - Именно. Они вспоминали разное и по-разному в зависимости от того, как в момент воспоминания чувствовали себя они сами и их дети. Или вот вам другой пример: шведский психолог Кристиансон просил 36 испытуемых вспомнить убийство Улофа Пальме - в свое время оно потрясло всю Швецию. Вспоминали они об этом трижды с интервалом в год. Сравнили записи, и что же оказалось? Факты вспоминались более-менее те же самые, но вот детали ситуации и переживания каждый раз получались разными. И менялись они, что характерно, не от политической переоценки события, а опять-таки в зависимости от состояния испытуемого и особенностей его жизни.
"ЗС": - Это что же получается: чем более событие важно, тем более искаженным оно потом вспоминается?! Раз воспоминание работает на личные смыслы вспоминающего, оно, выходит, от этих смыслов попросту зависит?
В. Н.: - Автобиографическая память, конечно, эгоцентрична, но вот искаженной ее, на самом деле, я бы не назвала. Скорее напротив - это память в своем роде единственно верная! Человеку ведь по большому счету не то прежде всего важно, как мир "объективно" устроен. Его волнует, как этот мир влияет на его единственную, неповторимую жизнь! Понятно поэтому: как он эту жизнь чувствует сегодня, так он ее и вспоминает. У всех этих "неточностей", на самом деле, есть своя точность и свои задачи.
"ЗС": - И какие же?
В. Н.: - Множество и внутренних, и внешних. Ну, во-первых, конечно, это поддержание связей с другими. Через память человек себя вписывает в общее прошлое семьи, народа и так далее: "Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались", и все такое прочее. С другой стороны, с ее помощью он и понимает, и создает самого себя: собственную уникальность, преемственность разных своих образов и состояний... Меняются задачи - разное извлекаем из памяти.
Каждый охотник желает знать
"ЗС": - Значит, люди с разным душевным устройством тоже помнят себя по-разному?
В. Н.: - Мы выделили в отношении людей к своему прошлому два типа: "беглецов", или "страусов", и "охотников" - кстати, в каждом человеке есть оба в разных пропорциях. "Страусы" используют прошлое как убежище. Они окунаются в него, как в эмоциональный ресурс: "Все было так прекрасно, и я был таким молодым, и деревья были такие зеленые, и колбаса была 2 рубля, и девушки были прекрасны"... Конечно, это, с одной стороны, нормально: это человеку просто жить помогает. Но, с другой стороны, чтобы действительно видеть свое прошлое таким бесконфликтным, нужно на него смотреть через розовые очки, а на самом деле, лучше его вообще не вспоминать: решить один раз, что оно прекрасно, и больше к нему не возвращаться, потому что, если вернуться всерьез, что-то непременно разрушится.
"Охотники", наоборот, относятся к своему прошлому очень аналитично, а к самим себе при этом даже беспощадно. Им непременно нужно точно знать, "как" и "почему" это было "на самом деле". Поэтому они все время переживают заново старые травмы, беды, утраты - они позволяют им возвращаться. Для этого нужна известная смелость. Кроме того, такой тип памяти, безусловно, связан с когнитивной сложностью внутренней жизни, с рациональным, жестким мышлением. В "страусы" часто попадают невротики. Однако "охотников", которые "желают знать", я бы тоже не идеализировала. На почве их въедливого отношения к собственному прошлому могут возникать неврозы, зацикленность на каких-то единичных событиях, которые постоянно "циркулируют" в сознании и не отпускают человека. В конце концов, это тоже несвобода.
"ЗС": - Разлад отношений с прошлым - верный признак душевного неблагополучия, да?
В. Н.: - Ну, разумеется, если человек не ладит со своим личным прошлым, это мешает его нормальному осуществлению. Но и наоборот: когда мы переживаем кризис, связи с прошлым тоже расстраиваются практически всегда. Один из самых распространенных симптомов посттравматического стрессового расстройства, знаете, какой? Прошлое становится как бы недоступным. Травму человек помнит, то, что после, тоже помнит прекрасно, но все, что было до травмы, уходит.
Мы с моей аспиранткой Ксенией Василевской проводили исследование в тюрьме на людях, которые попали туда неожиданно и оказались, таким образом, в психологически совершенно невозможной для себя ситуации. Что с ними происходит в ситуации такого стресса? Ведь у них еще и идентичность при этом подвергается испытанию на прочность...
Оказалось: они теряли связь с собственным детством. Не могли его вспомнить. В среднем человек начинает себя вспоминать лет с четырех-пяти. А у этих людей средний возраст первого воспоминания в жизни - 13-14 лет! То же, что было раньше, - ну, не то чтобы они вовсе не могли этого вспомнить. Если им специально говорили: "А ты помнишь, как тебе было три года?", вспоминали, конечно. То есть это не ретроградная амнезия так называемая, когда человек в буквальном смысле теряет память, если его по голове стукнуть чем-нибудь. Нет, факты-то они могли вспомнить, но им казалось, что это им не нужно. Они функционально не могли пользоваться этим ресурсом.
Вот мы и предположили: а не легче ли будет совладать с кризисом, если сделать прошлое доступным? Человек должен быть способен, вернувшись в свое прошлое, "забрать" там силы, которых ему сейчас недостает, смыслы, стратегии поведения, опыт себя, отличный от сегодняшнего, травматичного. Так, для больного важно помнить себя здоровым, для одноногого - помнить себя с двумя ногами, в ситуации неуспеха - помнить ситуацию прошлого успеха. Словом, знать, что ты к этой ситуации беды и поражения не сводишься, что в тебе есть еще много другого. Уметь взять это другое и жить им.
Если говорить о вещах, связанных с идентичностью, это вообще критически важно: для того же человека, внезапно попавшего в тюрьму, как важно не превратиться в зэка! А возможно это только одним образом: если он помнит, каким он был до заключения. Когда мы это публиковали, у нас там был даже словарь сленга: как они говорили до психотерапевтических сессий и как начинали говорить после, уже опять нормальными словами называя те же самые вещи.
Бывшее как несбывшееся: ресурс себя
"ЗС": - Получается, что автобиографическая память у человека, по крайней мере у европейского, остается, по существу, очень мало востребованной как ресурс: "грамотность" в этом отношении еще не выработана как следует. Что бы вы могли назвать основами такой "грамотности"?
В. Н.: - Ну, из сказанного уже кое-что, кажется, ясно. Во-первых, прошлое должно быть как минимум доступно. Не надо от него загораживаться; в этом смысле у "охотников" есть, чему поучиться. Во-вторых, оно должно быть увидено как разнообразное, полное множества разных возможностей. Поэтому "гармоничные" отношения с прошлым - это умение извлекать из него конструктивные темы и смыслы. Так его использовать, чтобы оно могло исполнять как можно больше функций.
"ЗС": - Но как это сделать, если у "внутреннего дома" человека есть, насколько я себе представляю, довольно устойчивая и, более того, традиционная структура? Все-таки, что пережито - то пережито, как ни перетолковывай, разве нет?
В. Н.: - Как ни удивительно, люди не так уж хорошо умеют и жить, и работать со своим прошлым. Скорее, напротив. Мне вообще кажется, что в принципе, за исключением разве тех, кто пишет мемуары, вообще как-то специально этим занимается (поэтому у них и структура памяти многоуровневая, сложно организованная), у большинства людей эта самая структура вообще, можно сказать, не складывается, ну нет ее попросту. В самом фундаменте - отдельные эпизоды жизни, их очень много, и из них в принципе все, что угодно, можно сделать именно потому, что они разные и способны уложиться в любые комбинации. А вот то, что дальше, способно выглядеть очень по-разному.
Все это может, как пирамида к своей вершине, сходиться к некоему Самому Главному Событию Жизни. Так очень часто, кстати, бывает, и ничего хорошего в этом, на самом деле, нет: единственный образ, к которому человек все время возвращается, возвращается, возвращается, и вокруг него вращается все остальное; все, что произошло позже, - только из-за этого, а все, что до, - только к этому и шло.
Моя терапевтическая практика направлена на то, чтобы смягчать такую иерархию за счет выделения различных жизненных тем и поиска вершинных событий в каждой из них. В таком случае у человека появляется свобода как-то двигаться. Видеть, что, допустим, если там не получилось, зато здесь получилось... И вообще очень важно умение давать событиям расходящиеся оценки. Это, кстати, характерно для "охотников", о которых я говорила, а кроме того, для творческих личностей. То есть человек способен видеть: с одной стороны, да, я пережил горе, но с другой, я могу из него почерпнуть и что-то полезное для себя - для самосовершенствования, для личностного роста...
Значит, свойства оптимальной памяти - ну, если совсем коротко - самые важные, первая тройка: доступность, разнообразие и гибкость в оценках. А терапия и может, и должна эти свойства увеличивать.
Пластика судьбы
"ЗС": - Но ведь на отношения человека к своему прошлому всегда "давят" какие-то "сценарии" - типичные, в каждой культуре свои, правда? Предписывают, чего и в каком порядке нужно достигать, как это все надо оценивать, что из случившегося важно, а что нет, какой вообще "должна" быть жизнь, чтобы считаться хорошей, правильной, достойной... И такие сценарии организуют все пережитое человеком, делая из этого "судьбу". И что тут можно человеку посоветовать? Учиться быть свободным от заданных сценариев?
В. Н.: - Ну, что касается культурных аспектов вопроса, здесь я, боюсь, вас не сильно порадую. По крайней мере, пока - для меня это парадоксально - все межкультурные исследования автобиографической памяти никаких существенных различий не выявляют.
А их было не так уж мало. Сейчас такую серию исследований ведет американский профессор Дэвид Рубин на американцах, на европейцах, в частности, на датчанах; мы только что сделали на наших. Естественно, "культурные сценарии" различаются, но в европейских культурах все-таки не очень. А вот английский профессор Мартин Конвей исследовал автобиографическую память представителей совершенно несхожих культур в семи странах - США, Испании, Великобритании, в том числе в азиатских - Пакистане, Китае, Японии, Бангладеш. Его интересовала проблема "распределения" воспоминаний по временной оси жизни. Удивительно, но и он не обнаружил существенных различий! Практически везде был интересный эффект: о разных возрастах своей жизни человек вспоминает разное количество событий. Не то, что из каждого года, допустим, по пять или по десять событий, а есть некое типичное распределение с "пиком" на возрасте примерно от 16 до 28 лет. На эти годы приходится просто непропорционально большая часть вспоминаемых событий во всех культурах. А предположения-то были другие: думали, что европейцы с американцами ценят молодость, а в Китае, например, или в Японии, наоборот, - старость, мудрость... Нет, почему-то.
Мы сейчас проводили исследование, скоро оно будет опубликовано в "Психологическом журнале". Оказалось: воспоминания как бы стягиваются к тому, что человек чувствует точками перелома жизни. Такие "сгустки" событий и смыслов получаются. Если взять много-много людей и все это сложить, выйдет вот какое статистическое распределение: у большинства "главные" события происходят именно в молодости. То есть у отдельных людей они могут случаться в любом возрасте, но если мы выведем некую "среднюю температуру по больнице", получится именно так.
А вот если спросить человека, какие, по его мнению, типичные события происходят в жизни "обычно" (тот самый "культурный сценарий"), и сравнить с тем, что он говорит в ответ на вопрос: "Если бы была идеальная жизнь, как бы ты вообще хотел ее прожить?", получается совсем другая конфигурация. Происходит большой сдвиг - даже у молодых людей, даже у студентов! - в возраст 35 - 45 лет. Именно в этой зоне при попытке построить "идеальную" биографию размещаются такие события, как самореализация, путешествия, еще что-то, что в типичной жизни культурным сценарием еще недавно, во всяком случае, не предписывалось.
И вот если вернуться к оптимальной автобиографической памяти: интересно делать ее более насыщенной своего рода преемственностью, чтобы в разных возрастах мы находили события, к которым мы могли бы и хотели бы обращаться. Ведь люди очень часто считают, что событий у них как будто нет: последние 10 - 20 лет "ничего" не было. Ну просто забавно бывает, когда еще неопытные студенты начинают работать с методикой "Линия жизни", в которой человек рисует линию в виде стрелы и располагает на ней события. Когда собирают бланки, я спрашиваю: "А сколько, допустим, этому испытуемому лет?" Студент смотрит и отвечает: "Двадцать пять" (последнее событие в конце стрелочки). Я говорю: "Переверни листок, человеку-то уже пятьдесят!" Просто ему кажется, что конец наступил уже давно и за все эти годы у него не было в жизни ничего значительного. Значит, работайте с этим человеком! Надо, чтобы он эту четверть века сам для себя смог превратить в жизнь: из пустыни - в плодородное поле. И это вполне можно сделать, не конфликтуя ни с одним из традиционных для данной культуры "сценариев" жизни, а стараясь переоценить то, что с нами уже произошло. Тем более что всякая культура предлагает все-таки известное разнообразие и "сценариев", и ценностей, а значительное событие - это то, в чем увидели и почувствовали значительность мы сами.