Идеалы в холодильнике
Идеалы в холодильнике
Этот вкус во рту, движение вниз по горлу проглоченного куска
Ольга Балла
"НГ-Ex Libris". - 29.05.2008. = http://exlibris.ng.ru/koncep/2008-05-29/8_ideals.html?insidedoc
Что делает нас - ну, скажем, русскими, москвичами, людьми, родившимися, допустим, в середине шестидесятых, с таким-то детством, образованием, кругом общения, родом занятий?
Нет, не язык. Его можно и забыть как следует, если долго жить в чужой культуре да еще и думать на ее языке. И не ценности с идеалами - они на протяжении одной жизни способны сильно меняться. А вот этот вкус во рту, движение вниз по горлу проглоченного куска...
Как представить раннее детство, поздние шестидесятые - без рогаликов? Они продавались в булочной на Ломоносовском, желтоватые, с блестящей шкуркой. Есть их надо было медленно, разматывая - виток за витком - их сладковатые волоконца. А школьные семидесятые - разве мыслимы без котлет из кулинарии, без кофе со сгущенкой, без яичницы со-всем-подряд, которую мы неизменно сооружали по воскресеньям?
Точно так же не вкусом, но настроением, интонацией, почти-смыслом ранних московских девяностых для меня навсегда останется «гуманитарная» (кто-нибудь еще помнит, что это такое?) тушенка с гречкой и турецкий «вениковый» чай, а чуть позже - девяносто третий, девяносто четвертый… - польские ликеры разнообразно-ядовитых цветов в уличных ларьках, китайская лапша в пакетиках - праматерь «Роллтона» (заваривали кипятком, накрывая тарелкой), первая шаурма в давно уже не существующей арабской закусочной при гостинице «Минск». Вкусы поедаемого и разговоры во время, до и после его поедания - а ух сколько было тогда разговоров! - вспоминаются только вместе. Не разделить.
Как без всего этого будешь русским начала XXI века?
Дело не в качестве еды-питья (лучше не думать, что именно окрашивало ликеры девяностых в столь интригующие цвета), не в «подлинности» ее происхождения. Тут все - настоящее, аутентичное, ничуть не меньше, чем гречневая каша, пельмени или блины со сметаной. Дело - в образовании связей, устойчивых и безусловных. Так и сегодня москвичами 2008 года делают нас - срастаясь в нерасторжимый комплекс - вполне «восточные» по своему происхождению блюда: шаурма из киоска у метро, лепешки из тандыра у того же метро, корейская морковка из ближайшего магазина, суши и сашими из вроде-бы-японского ресторана «Суши весла».
Хот-доги и «одноразовая» лапша, порошковая картошка и соевый соус терпеливо лепят нашу душевную структуру, приучая нас быть людьми своего времени и поколения. Не «считать» себя кем-то, не «относить», не «причислять» - а именно быть: безусловно и целиком. «Считать» себя при этом можно кем угодно: хоть китайцем, хоть марсианином, хоть гражданином мира. Наша истинная, действенная принадлежность у нас на зубах, на языке, в глотке. Она будет щекотать нам ноздри запахом и лежать комом у нас в желудке, не давая ни на минуту забыть, кто мы такие.
…Вернешься домой поздно вечером. Залезешь в холодильник. Отрежешь кусок колбасы. Положишь на кусок черного хлеба, намазанный маслом. Откусишь - и почувствуешь: мир еще стоит. И он к тебе благосклонен.
Этот вкус во рту, движение вниз по горлу проглоченного куска
Ольга Балла
"НГ-Ex Libris". - 29.05.2008. = http://exlibris.ng.ru/koncep/2008-05-29/8_ideals.html?insidedoc
Что делает нас - ну, скажем, русскими, москвичами, людьми, родившимися, допустим, в середине шестидесятых, с таким-то детством, образованием, кругом общения, родом занятий?
Нет, не язык. Его можно и забыть как следует, если долго жить в чужой культуре да еще и думать на ее языке. И не ценности с идеалами - они на протяжении одной жизни способны сильно меняться. А вот этот вкус во рту, движение вниз по горлу проглоченного куска...
Как представить раннее детство, поздние шестидесятые - без рогаликов? Они продавались в булочной на Ломоносовском, желтоватые, с блестящей шкуркой. Есть их надо было медленно, разматывая - виток за витком - их сладковатые волоконца. А школьные семидесятые - разве мыслимы без котлет из кулинарии, без кофе со сгущенкой, без яичницы со-всем-подряд, которую мы неизменно сооружали по воскресеньям?
Точно так же не вкусом, но настроением, интонацией, почти-смыслом ранних московских девяностых для меня навсегда останется «гуманитарная» (кто-нибудь еще помнит, что это такое?) тушенка с гречкой и турецкий «вениковый» чай, а чуть позже - девяносто третий, девяносто четвертый… - польские ликеры разнообразно-ядовитых цветов в уличных ларьках, китайская лапша в пакетиках - праматерь «Роллтона» (заваривали кипятком, накрывая тарелкой), первая шаурма в давно уже не существующей арабской закусочной при гостинице «Минск». Вкусы поедаемого и разговоры во время, до и после его поедания - а ух сколько было тогда разговоров! - вспоминаются только вместе. Не разделить.
Как без всего этого будешь русским начала XXI века?
Дело не в качестве еды-питья (лучше не думать, что именно окрашивало ликеры девяностых в столь интригующие цвета), не в «подлинности» ее происхождения. Тут все - настоящее, аутентичное, ничуть не меньше, чем гречневая каша, пельмени или блины со сметаной. Дело - в образовании связей, устойчивых и безусловных. Так и сегодня москвичами 2008 года делают нас - срастаясь в нерасторжимый комплекс - вполне «восточные» по своему происхождению блюда: шаурма из киоска у метро, лепешки из тандыра у того же метро, корейская морковка из ближайшего магазина, суши и сашими из вроде-бы-японского ресторана «Суши весла».
Хот-доги и «одноразовая» лапша, порошковая картошка и соевый соус терпеливо лепят нашу душевную структуру, приучая нас быть людьми своего времени и поколения. Не «считать» себя кем-то, не «относить», не «причислять» - а именно быть: безусловно и целиком. «Считать» себя при этом можно кем угодно: хоть китайцем, хоть марсианином, хоть гражданином мира. Наша истинная, действенная принадлежность у нас на зубах, на языке, в глотке. Она будет щекотать нам ноздри запахом и лежать комом у нас в желудке, не давая ни на минуту забыть, кто мы такие.
…Вернешься домой поздно вечером. Залезешь в холодильник. Отрежешь кусок колбасы. Положишь на кусок черного хлеба, намазанный маслом. Откусишь - и почувствуешь: мир еще стоит. И он к тебе благосклонен.