Вызывает духов и приоткрывает будущее
Вызывает духов и приоткрывает будущее
Медицина на грани художества и чародейства
«НГ - Ex libris». - 03.04.2008. = http://exlibris.ng.ru/koncep/2008-04-03/7_magic.html
Ольга Балла
Анджей Щеклик. Катарсис. О целебной силе природы и искусства/ Предисловие Чеслава Милоша. Перевод с польского Ксении Старосельской. - М.: Новое литературное обозрение, 2008. - 192 с.
Однажды в Ирландии святой Кевин молился, стоя на коленях и раскинув руки крестом. «Его увидел дрозд и, сев, словно на ветку дерева, на простертую руку святого, снес яйца и принялся вить гнездо. Кевин много часов, суток, недель не шевелился и не убирал руки, пока у птенцов, наконец-то вылупившихся из яиц, не выросли крылья». Изменив, по видимости, и здравому смыслу, и чуть ли не самому естеству: поди-ка постой так несколько недель подряд! - монах «остался верен жизни». Поскольку «понял, что соединен с ней вечной сетью».
Польский врач Анджей Щеклик неспроста начинает разговор настолько, вроде бы, издалека. Его книга - прежде всего о проницаемости границ между культурными областями. О той самой сети: о всеобщей связи, чувство и постоянное воссоздание которой принадлежит к самому существу медицины. Не вмешаться и переделать - по изначальному-то замыслу - но ис-целить: восстановить цельность.
То есть, конечно, книга - о медицине. Но еще больше того - о ее культурной ауре: о тех смыслах, ассоциациях, контекстах, которые искусство врачевания собрало вокруг себя за века существования и которыми оно питается, вбирая в себя их опыт. Оно только и делает, что пересекает границы между практикой лечения больных и многими иными практиками - от литературы до магии. Проводит - и тут же пересекает снова.
Впрочем, так же обращается оно и с самой главной границей: между жизнью и смертью.
Было бы, разумеется, смешно отрицать, что среди множества родственных связей медицины изрядное место принадлежит родству с естественно-научными знаниями и практическими умениями. Щеклик и не думает его отрицать, однако его занимает другая - гораздо менее, надо признать, продуманная часть спектра этих связей: родственность врачевания мышлению образному, мифологическому, художественному и гуманитарному.
Ведь неслучайно одно из самых устойчивых, самых плодотворных и самых загадочных понятий европейской культуры, именем которого книга и названа - «катарсис», очищение, привившееся более всего в теории искусства, - имеет происхождение столь же медицинское, сколь и художественное, и магическое. Еще в догиппократовской Греции kathartai - очистителями - называли и лекарей, и чародеев, очищавших от греха, чтобы поправить здоровье. «Войти в храм Асклепия можно было только после поста, омовения и жертвоприношения. Кульминация этих обрядов, драматургия ночного действа в святилище носила сценический, театральный характер. Это было искусство, и с искусством суть происходящего роднило слово katharsis». Пифагорейцы же «верили, что душа заключена в теле за грехи и получит свободу, если от них очистится». Очищение - высшую, по их мнению, задачу человека - они считали достижимым благодаря музыке. По свидетельству Аристотеля, они «применяли медицину для очищения тела, а музыку - для очищения душ», и это были в некотором смысле две стороны одной и той же задачи.
«У медицины и искусства, - пишет Щеклик, - общий ствол. Свое начало они берут в магии - системе, опирающейся на всемогущество слова». Подобно тому, как «правильно произнесенная магическая формула приносит здоровье или смерть, дождь или град, вызывает духов и приоткрывает будущее, активизирует связи, не замечаемые теми, кто сосредоточен на повседневных делах» - совершенно так же и в руках лекарей искусство слова (других средств иной раз, кстати, и не было!) «позволяло вернуть человеку его место в космосе, вплоть до самого рубежа XVII-XVIII веков излучавшем гармонию». Врачей не менее, чем философов, вдохновляло «тождество между структурой и ритмом космоса и ритмами человека, между макро- и микрокосмом»: «человек был созвучен космосу», а «болезнь нарушала это созвучие, ломала гармонию, звучала диссонансом».
Медицина в представлении Щеклика ничуть не менее магична, чем рациональна. А иной раз, пожалуй, и поболее.
Рациональное, а уж тем более научно обоснованное в ней - слой настолько поздний и тонкий, что впору подумать, не такой уж и обязательный. Кровообращение, как совершенно справедливо заметил автор предисловия к книге Чеслав Милош, Гарвей открыл только в XVII веке, о существовании бактерий догадались благодаря Пастеру и того позже, да еще фактически случайно. А многое остается таинственным и по сию пору.
В самом деле: даже сегодня, диагностируя болезнь, врач вынужден опираться «на ее проявления, а не на причины и механизм возникновения, для которых, несмотря на весь прогресс и все научные достижения, даже трудно найти точное определение». «Встреча с больным, беседа, составление анамнеза» - искусство ничуть не в меньшей степени, чем при Гиппократе, который, кстати, так медицину и называл: искусство, techne. Как и века назад, врач должен погрузиться «в мир сигналов, которые шлет организм пациента», «развить в себе особого рода чувствительность, и тогда эти сигналы - в одну минуту - могут сложиться в созвездие симптомов, позволяющих распознать болезнь».
Лишь благодаря этой чуткости медики ухитряются как-то справляться с человеческим организмом. Как-то возвращать ему ту самую гармонию, с которой уже давно распростился, в представлении европейцев - космос.
Может быть, человеческое тело - последнее, что еще хранит отпечатки этой гармонии. Смутную память о ней.
У Щеклика получается, что медицина в некотором смысле - центральная практика европейской культуры и жизни. Гранича с весьма разными областями этой жизни, она словно соединяет и примиряет их в себе.
Текст намеренно несистематичен: состоит из разрозненных эссе, а те, в свою очередь, - из наплывающих друг на друга ассоциаций. Но это, кажется, верный способ схватить то целое, которое и воплощает собой медицина.
Медицина на грани художества и чародейства
«НГ - Ex libris». - 03.04.2008. = http://exlibris.ng.ru/koncep/2008-04-03/7_magic.html
Ольга Балла
Анджей Щеклик. Катарсис. О целебной силе природы и искусства/ Предисловие Чеслава Милоша. Перевод с польского Ксении Старосельской. - М.: Новое литературное обозрение, 2008. - 192 с.
Однажды в Ирландии святой Кевин молился, стоя на коленях и раскинув руки крестом. «Его увидел дрозд и, сев, словно на ветку дерева, на простертую руку святого, снес яйца и принялся вить гнездо. Кевин много часов, суток, недель не шевелился и не убирал руки, пока у птенцов, наконец-то вылупившихся из яиц, не выросли крылья». Изменив, по видимости, и здравому смыслу, и чуть ли не самому естеству: поди-ка постой так несколько недель подряд! - монах «остался верен жизни». Поскольку «понял, что соединен с ней вечной сетью».
Польский врач Анджей Щеклик неспроста начинает разговор настолько, вроде бы, издалека. Его книга - прежде всего о проницаемости границ между культурными областями. О той самой сети: о всеобщей связи, чувство и постоянное воссоздание которой принадлежит к самому существу медицины. Не вмешаться и переделать - по изначальному-то замыслу - но ис-целить: восстановить цельность.
То есть, конечно, книга - о медицине. Но еще больше того - о ее культурной ауре: о тех смыслах, ассоциациях, контекстах, которые искусство врачевания собрало вокруг себя за века существования и которыми оно питается, вбирая в себя их опыт. Оно только и делает, что пересекает границы между практикой лечения больных и многими иными практиками - от литературы до магии. Проводит - и тут же пересекает снова.
Впрочем, так же обращается оно и с самой главной границей: между жизнью и смертью.
Было бы, разумеется, смешно отрицать, что среди множества родственных связей медицины изрядное место принадлежит родству с естественно-научными знаниями и практическими умениями. Щеклик и не думает его отрицать, однако его занимает другая - гораздо менее, надо признать, продуманная часть спектра этих связей: родственность врачевания мышлению образному, мифологическому, художественному и гуманитарному.
Ведь неслучайно одно из самых устойчивых, самых плодотворных и самых загадочных понятий европейской культуры, именем которого книга и названа - «катарсис», очищение, привившееся более всего в теории искусства, - имеет происхождение столь же медицинское, сколь и художественное, и магическое. Еще в догиппократовской Греции kathartai - очистителями - называли и лекарей, и чародеев, очищавших от греха, чтобы поправить здоровье. «Войти в храм Асклепия можно было только после поста, омовения и жертвоприношения. Кульминация этих обрядов, драматургия ночного действа в святилище носила сценический, театральный характер. Это было искусство, и с искусством суть происходящего роднило слово katharsis». Пифагорейцы же «верили, что душа заключена в теле за грехи и получит свободу, если от них очистится». Очищение - высшую, по их мнению, задачу человека - они считали достижимым благодаря музыке. По свидетельству Аристотеля, они «применяли медицину для очищения тела, а музыку - для очищения душ», и это были в некотором смысле две стороны одной и той же задачи.
«У медицины и искусства, - пишет Щеклик, - общий ствол. Свое начало они берут в магии - системе, опирающейся на всемогущество слова». Подобно тому, как «правильно произнесенная магическая формула приносит здоровье или смерть, дождь или град, вызывает духов и приоткрывает будущее, активизирует связи, не замечаемые теми, кто сосредоточен на повседневных делах» - совершенно так же и в руках лекарей искусство слова (других средств иной раз, кстати, и не было!) «позволяло вернуть человеку его место в космосе, вплоть до самого рубежа XVII-XVIII веков излучавшем гармонию». Врачей не менее, чем философов, вдохновляло «тождество между структурой и ритмом космоса и ритмами человека, между макро- и микрокосмом»: «человек был созвучен космосу», а «болезнь нарушала это созвучие, ломала гармонию, звучала диссонансом».
Медицина в представлении Щеклика ничуть не менее магична, чем рациональна. А иной раз, пожалуй, и поболее.
Рациональное, а уж тем более научно обоснованное в ней - слой настолько поздний и тонкий, что впору подумать, не такой уж и обязательный. Кровообращение, как совершенно справедливо заметил автор предисловия к книге Чеслав Милош, Гарвей открыл только в XVII веке, о существовании бактерий догадались благодаря Пастеру и того позже, да еще фактически случайно. А многое остается таинственным и по сию пору.
В самом деле: даже сегодня, диагностируя болезнь, врач вынужден опираться «на ее проявления, а не на причины и механизм возникновения, для которых, несмотря на весь прогресс и все научные достижения, даже трудно найти точное определение». «Встреча с больным, беседа, составление анамнеза» - искусство ничуть не в меньшей степени, чем при Гиппократе, который, кстати, так медицину и называл: искусство, techne. Как и века назад, врач должен погрузиться «в мир сигналов, которые шлет организм пациента», «развить в себе особого рода чувствительность, и тогда эти сигналы - в одну минуту - могут сложиться в созвездие симптомов, позволяющих распознать болезнь».
Лишь благодаря этой чуткости медики ухитряются как-то справляться с человеческим организмом. Как-то возвращать ему ту самую гармонию, с которой уже давно распростился, в представлении европейцев - космос.
Может быть, человеческое тело - последнее, что еще хранит отпечатки этой гармонии. Смутную память о ней.
У Щеклика получается, что медицина в некотором смысле - центральная практика европейской культуры и жизни. Гранича с весьма разными областями этой жизни, она словно соединяет и примиряет их в себе.
Текст намеренно несистематичен: состоит из разрозненных эссе, а те, в свою очередь, - из наплывающих друг на друга ассоциаций. Но это, кажется, верный способ схватить то целое, которое и воплощает собой медицина.