Там есть и твоя буква
Там есть и твоя буква
Владимир Друк. Алеф-Бет. Формы, числа, номинации / Предисловие И. Кукулина. - М.: Новое литературное обозрение, 2018
http://kyivdaily.com.ua/2018/11/14/tam-est-i-tvoya-bukva/
Новая книга Владимира Друка «Алеф-Бет» (представляющая собой, несомненно, цельное и последовательное высказывание, - это не сборник, а именно книга), конечно, показывает нам своего автора таким, каким мы его до сих пор не знали. Не исключаю, что он и сам себя раньше таким не знал.
Но она интересна даже не в первую очередь тем, что представляет собой новый этап в личностном и поэтическом становлении автора: это редкий, может быть, единичный случай в контексте гораздо более широком.
По всей видимости, эта книга стоит особняком в двух традициях сразу: и в русской поэтической традиции, и в еврейской религиозной, - принадлежит им обеим одновременно, продолжая и развивая обе.
Скорее всего, для настоящего, полного восприятия книги необходимо прочтение её двойным взглядом, изнутри обеих традиций. Второй составляющей - религиозной - у моего взгляда, к сожалению, нет, но я представляю себе, что, во всяком случае, смысловое поле русской словесности «Алеф-Бет» расширяет существенно: он включая в него то, чего в ней до сих пор не было - по крайней мере, в её центральных областях, в областях высокой поэзии.
Конечно, поэзия и мистика - переплетённые глубокими корнями - всегда знали своё родство, даже когда забывали об этом, - особенность же «Алеф-Бета» - в том, что с еврейской мистикой здесь соединяется именно русское слово, что для этого последнего весьма необычно. И второе, на что тут нужно обратить внимание, - оно соединяется с нею не как с «чужим» или с «другим», без экзотизации, без, простигосподи, этнографичности: оно включает её в себя как опыт универсального.
Автор предисловия к книге и, фактически, первый её рецензент Илья Кукулин уже обратил внимание русского читателя на то, что стихотворения «Алеф-Бета» прямо связаны с каббалистическим учением, которое, в частности, предполагает, что Всевышний творил мир с помощью букв - известных нам как буквы еврейского алфавита. А «один из основателей Каббалы, средневековый мыслитель и раввин Исаак Слепой (1160-1235) писал, что буквы, посредством которых Создатель творил мир, несут в себе Божественный огонь».
Именно эту линию продолжает Друк, видящий в буквах мирообразующие сущности - и выговаривающий устройство каждой из них. Каждая буква здесь - формула одного из аспектов существования, ключ к нему: алеф - начало, бет - дом, гимел - движение и взаимодействие… (И к этому имеет прямое отношение сама их форма: так, буква бет, означающая дом, - сама, собственным телом, и есть дом, в котором дверь открыта / хозяин сейчас придёт, а в очертаниях буквы далет, означающей, как можно понять, нужду, потребность и просьбу, узнаётся человек озабоченный попрошающий человек, который согнут протянут рукой, а нужда его - в самом существенном:
бедняга согнулся в поклоне
и просит подаяния
у него ничего нет кроме этих четырех букв
буквы рождаются из ничего
рождаются как луна которая отражает чужой свет
и есть четыре способа понять эти буквы
Каббалу Друк цитирует иной раз почти буквально:
есть чёрное пламя букв
есть белое пламя букв
есть тонкое пламя над белым пламенем
и есть ещё одно пламя
Это не метафорическое пламя: это прямое называние.
Знатоки еврейской традиции, несомненно, ещё выскажутся о том, как соотносятся в той её интерпретации, что предложена Владимиром Друком, корректность и вольность (мне почему-то кажется - вполне, впрочем, интуитивно - что он очень точен). Мне же, человеку внешнему, интересно: в какой мере книга читается за пределами традиции, глазами людей, к ней себя не причисляющих и даже, предположим, ничего о ней не знающих, не представляющих себе её смысловую предысторию. (Вряд ли, конечно, к чтению поэзии - с её семантической плотностью - стоит приступать совсем уж без фоновых знаний, - но, с другой стороны, поэтическое слово по своей природе таково, что способно говорить и напрямую. заставать врасплох).
Это лирика, да, - то есть - личностное, адресованное высказывание. Однако из личного здесь - только собственный взгляд. Но это - лирика метафизическая. «Я» здесь почти нет: оно если и звучит, то разве что в форме глаголов первого лица единственного числа - как форма действия:
протягиваю пустую ладонь
сжимаю и разжимаю
читаю по слогам
читаю по буквам
Куда чаще - «ты»: настойчивое обращение к кому-то, кто, по всей видимости, означает человека-вообще, всякого человека, включая самого автора, «ты», тождественное «я»:
…даже если ты малого роста
помни:
ты подпираешь небо…
…помни: всегда есть возможность уйти…
…не беспокойся там есть и твоя буква…
Но первый и главный Адресат этой речи, звучащей из такой точки / где ты весь / но кажется что тебя нет - сам Творец (первый / единственный / неповторимый / нерастворимый / в своем одиночестве) (и здесь тексты Друка - в существенном родстве с молитвами, - но не тождественны им, тут свои задачи). С Адресатом у говорящего, однако, крайне нетипичные - по меньшей мере, на сторонний светский взгляд - отношения. Он ничего у Него не просит (что, как мы понимаем, было бы существенно более типично). Он даже не покоряется Ему, не отдаётся в Его власть: он пытается Его понять. Он обращается к Нему - с первых страниц - как к собеседнику:
соединяющий верх и низ
и верхние и нижние воды
и твердь
каково тебе там одному?
каково тебе здесь?
На мой взгляд, Друк возвращает здесь поэзию к её самому глубокому, первоначальному смыслу, - тому, что предшествует и эстетическому, и, допустим, социальному, и всякому другому, и родствен смыслу магическому, демиургическому. Поэт - именно напрямую - говорит здесь о том, как устроены истоки мира. То есть - о том, что для нашей культуры составляет скоре предмет философской рефлексии и о чём, кажется, (для нашей опять-таки культуры) гораздо более привычно высказываться в жанре, например, метафизического трактата (то есть - средствами более рациональными, спрямляющими, а значит, неминуемо огрубляющими свой предмет).
Но поэзия многое знает (самим, так сказать, своим веществом) об ограниченности рационального. И умеет действовать в тех областях, которые ему неподвластны.
Кстати об эстетическом: в этом отношении - в отношении выразительных средств - тексты «Алеф-Бета» крайне сдержанны, аскетичны (так и хочется сказать: на грани апофатики). Это - речь на границе молчания: только самое необходимое. В этой прозрачной речи нет красок: есть только чёрное и белое, тьма и свет.
И Друк говорит о таинственных (превосходящих человеческое разумение) истоках мира с дерзновенным смирением, смиренной дерзостью мистика. Он не претендует на «раскрытие тайн» и «разгадывание загадок». Он не превращает своих слов из вопросов и догадок - в утверждения.
что ты можешь один? / здесь? - обращается он к Творцу в самом начале, не дожидаясь ответа: даже Божественное всемогущество оставляется тут под вопросом, потому что, строго говоря, знать об этом ничего нельзя. Кстати, многие ли обратят внимание на то, что первый текст книги, «Алеф», текст начала и изумления началу - это диалог? - диалог не называемых по имени Творца и первочеловека Адама - в чистом пространстве первобытия, где нет ничего / даже имён. Это от Адамова имени говорит в первой части текста лирический повествователь, это Адам задаёт вопросы и просит Его: назови этот мир <…> назови одиноких / зверей <…> назови одиноких…
И во второй, короткой части Собеседник отвечает. Но это - такой ответ, в котором нет ответа на заданные вопросы. Помимо того, что он обозначает присутствие, даёт понять, что говорящий услышан, - в этом ответе есть только две вещи: горькая мудрость и бесконечная любовь к Своему творению:
…ты был первым
мой мальчик
прости что оставил тебя
одного
здесь
Предметы же, о которых идёт речь, Друк и не мыслит вывести из - принципиального для них - статуса тайны. Он только прикасается к этой тайне, переживает её - и даёт пережить читателю - именно как тайну.
бесконечность реки
произносимая книга
здесь и сейчас -
не здесь
не сейчас
Владимир Друк. Алеф-Бет. Формы, числа, номинации / Предисловие И. Кукулина. - М.: Новое литературное обозрение, 2018
http://kyivdaily.com.ua/2018/11/14/tam-est-i-tvoya-bukva/
Новая книга Владимира Друка «Алеф-Бет» (представляющая собой, несомненно, цельное и последовательное высказывание, - это не сборник, а именно книга), конечно, показывает нам своего автора таким, каким мы его до сих пор не знали. Не исключаю, что он и сам себя раньше таким не знал.
Но она интересна даже не в первую очередь тем, что представляет собой новый этап в личностном и поэтическом становлении автора: это редкий, может быть, единичный случай в контексте гораздо более широком.
По всей видимости, эта книга стоит особняком в двух традициях сразу: и в русской поэтической традиции, и в еврейской религиозной, - принадлежит им обеим одновременно, продолжая и развивая обе.
Скорее всего, для настоящего, полного восприятия книги необходимо прочтение её двойным взглядом, изнутри обеих традиций. Второй составляющей - религиозной - у моего взгляда, к сожалению, нет, но я представляю себе, что, во всяком случае, смысловое поле русской словесности «Алеф-Бет» расширяет существенно: он включая в него то, чего в ней до сих пор не было - по крайней мере, в её центральных областях, в областях высокой поэзии.
Конечно, поэзия и мистика - переплетённые глубокими корнями - всегда знали своё родство, даже когда забывали об этом, - особенность же «Алеф-Бета» - в том, что с еврейской мистикой здесь соединяется именно русское слово, что для этого последнего весьма необычно. И второе, на что тут нужно обратить внимание, - оно соединяется с нею не как с «чужим» или с «другим», без экзотизации, без, простигосподи, этнографичности: оно включает её в себя как опыт универсального.
Автор предисловия к книге и, фактически, первый её рецензент Илья Кукулин уже обратил внимание русского читателя на то, что стихотворения «Алеф-Бета» прямо связаны с каббалистическим учением, которое, в частности, предполагает, что Всевышний творил мир с помощью букв - известных нам как буквы еврейского алфавита. А «один из основателей Каббалы, средневековый мыслитель и раввин Исаак Слепой (1160-1235) писал, что буквы, посредством которых Создатель творил мир, несут в себе Божественный огонь».
Именно эту линию продолжает Друк, видящий в буквах мирообразующие сущности - и выговаривающий устройство каждой из них. Каждая буква здесь - формула одного из аспектов существования, ключ к нему: алеф - начало, бет - дом, гимел - движение и взаимодействие… (И к этому имеет прямое отношение сама их форма: так, буква бет, означающая дом, - сама, собственным телом, и есть дом, в котором дверь открыта / хозяин сейчас придёт, а в очертаниях буквы далет, означающей, как можно понять, нужду, потребность и просьбу, узнаётся человек озабоченный попрошающий человек, который согнут протянут рукой, а нужда его - в самом существенном:
бедняга согнулся в поклоне
и просит подаяния
у него ничего нет кроме этих четырех букв
буквы рождаются из ничего
рождаются как луна которая отражает чужой свет
и есть четыре способа понять эти буквы
Каббалу Друк цитирует иной раз почти буквально:
есть чёрное пламя букв
есть белое пламя букв
есть тонкое пламя над белым пламенем
и есть ещё одно пламя
Это не метафорическое пламя: это прямое называние.
Знатоки еврейской традиции, несомненно, ещё выскажутся о том, как соотносятся в той её интерпретации, что предложена Владимиром Друком, корректность и вольность (мне почему-то кажется - вполне, впрочем, интуитивно - что он очень точен). Мне же, человеку внешнему, интересно: в какой мере книга читается за пределами традиции, глазами людей, к ней себя не причисляющих и даже, предположим, ничего о ней не знающих, не представляющих себе её смысловую предысторию. (Вряд ли, конечно, к чтению поэзии - с её семантической плотностью - стоит приступать совсем уж без фоновых знаний, - но, с другой стороны, поэтическое слово по своей природе таково, что способно говорить и напрямую. заставать врасплох).
Это лирика, да, - то есть - личностное, адресованное высказывание. Однако из личного здесь - только собственный взгляд. Но это - лирика метафизическая. «Я» здесь почти нет: оно если и звучит, то разве что в форме глаголов первого лица единственного числа - как форма действия:
протягиваю пустую ладонь
сжимаю и разжимаю
читаю по слогам
читаю по буквам
Куда чаще - «ты»: настойчивое обращение к кому-то, кто, по всей видимости, означает человека-вообще, всякого человека, включая самого автора, «ты», тождественное «я»:
…даже если ты малого роста
помни:
ты подпираешь небо…
…помни: всегда есть возможность уйти…
…не беспокойся там есть и твоя буква…
Но первый и главный Адресат этой речи, звучащей из такой точки / где ты весь / но кажется что тебя нет - сам Творец (первый / единственный / неповторимый / нерастворимый / в своем одиночестве) (и здесь тексты Друка - в существенном родстве с молитвами, - но не тождественны им, тут свои задачи). С Адресатом у говорящего, однако, крайне нетипичные - по меньшей мере, на сторонний светский взгляд - отношения. Он ничего у Него не просит (что, как мы понимаем, было бы существенно более типично). Он даже не покоряется Ему, не отдаётся в Его власть: он пытается Его понять. Он обращается к Нему - с первых страниц - как к собеседнику:
соединяющий верх и низ
и верхние и нижние воды
и твердь
каково тебе там одному?
каково тебе здесь?
На мой взгляд, Друк возвращает здесь поэзию к её самому глубокому, первоначальному смыслу, - тому, что предшествует и эстетическому, и, допустим, социальному, и всякому другому, и родствен смыслу магическому, демиургическому. Поэт - именно напрямую - говорит здесь о том, как устроены истоки мира. То есть - о том, что для нашей культуры составляет скоре предмет философской рефлексии и о чём, кажется, (для нашей опять-таки культуры) гораздо более привычно высказываться в жанре, например, метафизического трактата (то есть - средствами более рациональными, спрямляющими, а значит, неминуемо огрубляющими свой предмет).
Но поэзия многое знает (самим, так сказать, своим веществом) об ограниченности рационального. И умеет действовать в тех областях, которые ему неподвластны.
Кстати об эстетическом: в этом отношении - в отношении выразительных средств - тексты «Алеф-Бета» крайне сдержанны, аскетичны (так и хочется сказать: на грани апофатики). Это - речь на границе молчания: только самое необходимое. В этой прозрачной речи нет красок: есть только чёрное и белое, тьма и свет.
И Друк говорит о таинственных (превосходящих человеческое разумение) истоках мира с дерзновенным смирением, смиренной дерзостью мистика. Он не претендует на «раскрытие тайн» и «разгадывание загадок». Он не превращает своих слов из вопросов и догадок - в утверждения.
что ты можешь один? / здесь? - обращается он к Творцу в самом начале, не дожидаясь ответа: даже Божественное всемогущество оставляется тут под вопросом, потому что, строго говоря, знать об этом ничего нельзя. Кстати, многие ли обратят внимание на то, что первый текст книги, «Алеф», текст начала и изумления началу - это диалог? - диалог не называемых по имени Творца и первочеловека Адама - в чистом пространстве первобытия, где нет ничего / даже имён. Это от Адамова имени говорит в первой части текста лирический повествователь, это Адам задаёт вопросы и просит Его: назови этот мир <…> назови одиноких / зверей <…> назови одиноких…
И во второй, короткой части Собеседник отвечает. Но это - такой ответ, в котором нет ответа на заданные вопросы. Помимо того, что он обозначает присутствие, даёт понять, что говорящий услышан, - в этом ответе есть только две вещи: горькая мудрость и бесконечная любовь к Своему творению:
…ты был первым
мой мальчик
прости что оставил тебя
одного
здесь
Предметы же, о которых идёт речь, Друк и не мыслит вывести из - принципиального для них - статуса тайны. Он только прикасается к этой тайне, переживает её - и даёт пережить читателю - именно как тайну.
бесконечность реки
произносимая книга
здесь и сейчас -
не здесь
не сейчас