скоропись № 11-2018: Шубинский
Валерий Шубинский. Игроки и игралища: Избранные статьи и рецензии. - М.: Новое литературное обозрение, 2018.
Знамя. - № 11. - 2018. = http://znamlit.ru/publication.php?id=7103
В отличие от своих предшественников по этому выпуску нашей рубрики, поэт, критик и историк литературы Валерий Шубинский собрал книгу как «отчет» (его собственное слово) о работе «профессионального литературного критика». Кавычки тоже его собственные, - видимо, от этой позиции он все-таки дистанцируется, не отождествляет себя с нею, - зато как профессионального читателя представляет себя уже без всяких кавычек. Из этих текстов, написанных за последние пятнадцать лет, складывается вполне систематическая картина литературы ХХ-XXI веков, о чем мы еще скажем.
Кстати, отказывается он и от звания филолога, подчеркивая в начале книги, что это «не филологическая наука». Его исследовательское внимание привлекают не столько тексты, сколько личности их авторов, их биографии как тоже своего рода тексты, как смыслопорождающие системы. Он мыслит, так сказать, биографически, вникая в дотекстовые источники творчества своих героев, прослеживая их текстообразующее влияние.
Книга посвящена, по преимуществу, тем, кто более всего интересен Шубинскому-читателю: словесности, «укорененной» в андеграунде, альтернативной линии литературной истории советских лет, прежде всего - поэзии: она - главный предмет разговора в четырех из пяти разделов книги. И да, эти разделы выстраиваются в цельную линию - не только хронологически.
Первый раздел - о людях «очень широко понимаемого Серебряного века», русского модернизма первой трети XX столетия, включая доживших до второй его половины: Андрея Николева (Егунова), Сергея Петрова, Арсения Тарковского, и о судьбах «Большой традиции Серебряного века». Она, показывает автор, не просто погибла «полнокровно и могуче»: именно будучи прерванной, уйдя в неочевидные и непредвиденные русла, она принесла множество разнородных плодов - от безусловно коренящегося в ней Тарковского до, например, его чуть старшего парижского ровесника Бориса Поплавского, в чьих руках эта традиция «разлетелась на ошметки, разорвалась, и из ошметков собирал он свою дикую музыку» - и в точности то же самое делал в это время в Ленинграде «безрукий кошколов» Алик дэр Мишигенэр - русский «проклятый поэт» Александр Ривин, совпадающий, по наблюдениям Шубинского, с Поплавским иногда даже интонационно. Второй - о шестидесятых, в которых автор видит «самое главное, может быть, время послевоенной истории, когда был сделан некий выбор и случилось некое чудо» (то самое, о котором говорит Айзенберг: возрождение русской поэзии почти из ничего). Тут, конечно, неминуемый Бродский - его, вопреки устоявшимся представлениям (и, на мой взгляд, более адекватно), Шубинский считает не «завершителем» русского модернизма или неомодернизма, но инициатором нового (ныне как раз завершаемого) начала, связанного с освоением и переосмыслением модернистского наследия. А кроме него - «анархист и самодержец» Виктор Соснора, близкий, по мысли автора, Хлебникову (воспринятому, в том числе, и через другого посланника Серебряного века - Заболоцкого), Леонид Аронзон, принципиально чуждый всем «аспектам шестидесятничества» Сергей Вольф, увидевший в поэтике обэриутов - совершенно нетипичным образом - «возможности нового лиризма, а не гротеска и “черного юмора”»; лианозовцы во главе с Евгением Кропивницким (ровесником - родился в 1893-м - «главного и блестящего поколения того, что называют Серебряным веком», однако начавшим писать совсем в другую эпоху) - «единственные, кто предложил другой» - альтернативный Бродскому - путь поэтического развития после гибели модернистской традиции… Третий - о «семидесятниках», главным образом о ленинградском андеграунде (Елена Шварц, Александр Миронов, Сергей Стратановский, Виктор Кривулин, Иван Жданов, Михаил Генделев, Василий Филиппов). И четвертый - о поэтах поколения, к которому автор (р. 1965) относится и сам, - родившихся в конце 1950-х - начале 1970-х: Олегу Юрьеву, Ольге Мартыновой, Александру Белякову, Николаю Кононову, Марии Степановой, Игорю Булатовскому, Вадиму Месяцу. Сюда же причтен Алексей Порвин, родившийся в 1982-м, - в котором автор усматривает продолжателя традиции, восходящей к Пастернаку.
Из этого стройного ряда несколько выпадает лишь пятый раздел, посвященный новейшей русской прозе, цельной картины которой, по собственному признанию Шубинского, у него нет. Но в основной своей части книга, как видим, - ветвящаяся и дробящаяся история импульсов, так или иначе идущих (видимо, даже по сей день) от прерванного Серебряного века. История типов наследования.
И это - третий из типов взгляда на русскую литературную и культурную историю ближайших ста с лишним лет. Он родствен двум первым: как Айзенберг и Юрьев, Шубинский видит в советском периоде этой истории «провал», да не просто литературный - «антропологический». Но вообще литературу этого времени он считает «очень плотной, телесно наполненной». Это - тоже о слове в условиях немоты, о возможностях в условиях невозможности. Но если Юрьев - в основном о разрывах, то Шубинский - о связях и сращениях, об их силе. Если Юрьев - главным образом о несбывшемся, то Шубинский - о сбывшемся вопреки всему.
Знамя. - № 11. - 2018. = http://znamlit.ru/publication.php?id=7103
В отличие от своих предшественников по этому выпуску нашей рубрики, поэт, критик и историк литературы Валерий Шубинский собрал книгу как «отчет» (его собственное слово) о работе «профессионального литературного критика». Кавычки тоже его собственные, - видимо, от этой позиции он все-таки дистанцируется, не отождествляет себя с нею, - зато как профессионального читателя представляет себя уже без всяких кавычек. Из этих текстов, написанных за последние пятнадцать лет, складывается вполне систематическая картина литературы ХХ-XXI веков, о чем мы еще скажем.
Кстати, отказывается он и от звания филолога, подчеркивая в начале книги, что это «не филологическая наука». Его исследовательское внимание привлекают не столько тексты, сколько личности их авторов, их биографии как тоже своего рода тексты, как смыслопорождающие системы. Он мыслит, так сказать, биографически, вникая в дотекстовые источники творчества своих героев, прослеживая их текстообразующее влияние.
Книга посвящена, по преимуществу, тем, кто более всего интересен Шубинскому-читателю: словесности, «укорененной» в андеграунде, альтернативной линии литературной истории советских лет, прежде всего - поэзии: она - главный предмет разговора в четырех из пяти разделов книги. И да, эти разделы выстраиваются в цельную линию - не только хронологически.
Первый раздел - о людях «очень широко понимаемого Серебряного века», русского модернизма первой трети XX столетия, включая доживших до второй его половины: Андрея Николева (Егунова), Сергея Петрова, Арсения Тарковского, и о судьбах «Большой традиции Серебряного века». Она, показывает автор, не просто погибла «полнокровно и могуче»: именно будучи прерванной, уйдя в неочевидные и непредвиденные русла, она принесла множество разнородных плодов - от безусловно коренящегося в ней Тарковского до, например, его чуть старшего парижского ровесника Бориса Поплавского, в чьих руках эта традиция «разлетелась на ошметки, разорвалась, и из ошметков собирал он свою дикую музыку» - и в точности то же самое делал в это время в Ленинграде «безрукий кошколов» Алик дэр Мишигенэр - русский «проклятый поэт» Александр Ривин, совпадающий, по наблюдениям Шубинского, с Поплавским иногда даже интонационно. Второй - о шестидесятых, в которых автор видит «самое главное, может быть, время послевоенной истории, когда был сделан некий выбор и случилось некое чудо» (то самое, о котором говорит Айзенберг: возрождение русской поэзии почти из ничего). Тут, конечно, неминуемый Бродский - его, вопреки устоявшимся представлениям (и, на мой взгляд, более адекватно), Шубинский считает не «завершителем» русского модернизма или неомодернизма, но инициатором нового (ныне как раз завершаемого) начала, связанного с освоением и переосмыслением модернистского наследия. А кроме него - «анархист и самодержец» Виктор Соснора, близкий, по мысли автора, Хлебникову (воспринятому, в том числе, и через другого посланника Серебряного века - Заболоцкого), Леонид Аронзон, принципиально чуждый всем «аспектам шестидесятничества» Сергей Вольф, увидевший в поэтике обэриутов - совершенно нетипичным образом - «возможности нового лиризма, а не гротеска и “черного юмора”»; лианозовцы во главе с Евгением Кропивницким (ровесником - родился в 1893-м - «главного и блестящего поколения того, что называют Серебряным веком», однако начавшим писать совсем в другую эпоху) - «единственные, кто предложил другой» - альтернативный Бродскому - путь поэтического развития после гибели модернистской традиции… Третий - о «семидесятниках», главным образом о ленинградском андеграунде (Елена Шварц, Александр Миронов, Сергей Стратановский, Виктор Кривулин, Иван Жданов, Михаил Генделев, Василий Филиппов). И четвертый - о поэтах поколения, к которому автор (р. 1965) относится и сам, - родившихся в конце 1950-х - начале 1970-х: Олегу Юрьеву, Ольге Мартыновой, Александру Белякову, Николаю Кононову, Марии Степановой, Игорю Булатовскому, Вадиму Месяцу. Сюда же причтен Алексей Порвин, родившийся в 1982-м, - в котором автор усматривает продолжателя традиции, восходящей к Пастернаку.
Из этого стройного ряда несколько выпадает лишь пятый раздел, посвященный новейшей русской прозе, цельной картины которой, по собственному признанию Шубинского, у него нет. Но в основной своей части книга, как видим, - ветвящаяся и дробящаяся история импульсов, так или иначе идущих (видимо, даже по сей день) от прерванного Серебряного века. История типов наследования.
И это - третий из типов взгляда на русскую литературную и культурную историю ближайших ста с лишним лет. Он родствен двум первым: как Айзенберг и Юрьев, Шубинский видит в советском периоде этой истории «провал», да не просто литературный - «антропологический». Но вообще литературу этого времени он считает «очень плотной, телесно наполненной». Это - тоже о слове в условиях немоты, о возможностях в условиях невозможности. Но если Юрьев - в основном о разрывах, то Шубинский - о связях и сращениях, об их силе. Если Юрьев - главным образом о несбывшемся, то Шубинский - о сбывшемся вопреки всему.