Караси
- Слы-ышь, а чё ты тут сел? Слышь, вали отсюда! Это мое место, слышь, ты!
Сказать, что я удивился - значит промолчать вовсе. Лет двадцать я не слышал этой интонации, этого нервного подвывания на автоподзаводе, с легкой истеринкой в конце.
Еще удивительней было то, что сказана фраза была на чистейшем русском без тени акцента, и до ближайшей российской границы отсюда было километров двести через Большой Кавказский хребет. Не говоря уже о том, что даже за ним Россия крайне условная.
Все еще в легкой оторопи я опустил удочку в воду и обернулся на автора фразы.
Передо мной стоял классический, карикатурный даже, русский гопник. В растянутых штанах с тремя полосками сбоку, в такой же невнятной майке с голыми плечами, и даже в хрестоматийной кепке на голове. Пейзаж венчали разбитые кроссовки с такими же полосками, как на штанинах. В руке вилась дымком сигарета.
На вид гопнику было лет девять.
Весенняя рыбалка в Гурии оказалась не столь радужной, как я представлял себе ее долгими зимними вечерами.
Во-первых, в стремительной реке неподалеку от дома совершенно невозможно было ничего поймать на привычную поплавковую удочку: ее банально сносило течением. Какой там поплавок, удилище бы в руках удержать. О рыбе не было и речи, мутная вода после очередного дождя скрывала в себе разве что камни и песок.
Во-вторых, до более-менее спокойной стоячей воды нужно было идти пешком - "пехи! пехи!", как поддразнивали меня соседские мальчуганы - не полчаса, и даже не час. Все те встречные по пути водоемы, которые я приметил еще ранней весной, на поверку оказывались стоячими лужами без признаков ихтиофауны, одни лягушки.
Конечно французская кухня манила меня перспективой попробовать, благо гугл всегда под рукой, и схема разделывания квакухи отыскивалась с двух кликов. Но я решил, что поиграть в деда Щукаря всегда успеется, а пока надо поискать что-нибудь более съедобное - и принялся опрашивать местных жителей.
Все как один махали рукой на северо-запад, куда от развилки уходила второстепенная дорога, уже без многочисленных турецких грузовиков. Карта в ту сторону манила древнегреческой топонимикой и спокойной озерной гладью.
Сел, поехал.
Приехал, развернул снасти - ну как снасти, свежесрезанную у себя в саду бамбуковую удочку с леской, поплавком, крючком и грузилом - нацепил юного дождевого червя, забросил в воду, выдохнул, сел на дырявую покрышку.
Разумеется, никакой кефали там не было. За кефалью надо было плыть на лодке в центр озера, и рыбачить ее не удочкой, а хорошей промысловой сетью, поставленной еще с вечера.
Это я понял примерно с третьей поклевки, когда на червя пришла рыбка чуть больше его самого размером. Первая, вторая, пятая - клев был сумасшедший, только закидывай. Улов же был кошкам на смех, клевали исключительно какие-то местные гуппи, длиной в полладони.
Ну и то хлеб. В конце концов нормальная рыба вон в городе в нескольких километрах по три-пять-семь лари за килограмм, причем даже с чисткой и потрошением ее на том же месте за ту же цену.
Не за рыбой же ехал.
Ехал за тишиной, за зеркальной гладью озера, за едва уловимым покачиванием тонкого желтого пера на этой глади, за концентрической волной первой поклевки и точно такой же волной своих нервов, за рыбьей хитростью и своей выдержкой ехал, за поединком, в конце концов. Невелика доблесть зажарить мертвую глупую рыбу. А ты вот вылови ее, подсеки, подтяни к себе, вытащи на берег - и чтобы не сорвалась, не ушла с неслышным рыбьим хохотом обратно в глубину....
- Слы-ышь! - раздалось почти над ухом.
Двадцать лет я прожил без этой интонации, последний раз наверное еще в школе ее застал.
Прожить-то прожил, но оказывается не забыл ни на минуту. Инстинкты сработали еще до того, как я успел сообразить и оценить сам калибр нано-гопника. В голове, как у первого Терминатора, всплыло попап-меню с вариантами возможных ответов, и сознание выдало самый подходящий, и словами и интонацией:
- Слышь, щегол, бля. Ты бы съебался отсюда, пока я не встал , а ты не лёг.
В правильной школе я все-таки учился. А школа была в правильном районе правильного города, угрюмого, прокуренного и черного как зубы церковной старухи.
Щегол замялся и стрельнул глазами по сторонам в поисках поддержки.
Поддержки не было, берег был пуст, а его наезд был скорее по привычке, растленный безответной добротой городских рыбаков, приезжавших сюда на выходные и старательно чувствовавших себя у него в гостях. Небось еще и извинялись.
Открыл рот, помолчал, закрыл. Посмотрел насупленно.
- Вообще это мое место. Я тут прикармливал.
- Спасибо, хорошо клюет. - бросил я отворачиваясь и снова берясь за удочку: поплавок опять нырнул в глубину, на крючке похоже уже кто-то трепыхался.
- Подсекай! Ты! Тяни, упустишь! - не унимался тем временем мой новый знакомый. Откуда он только нарисовался. А главное как вовремя, что бы я делал без его советов.
Наорать бы на него по-хорошему. Я уж было повернулся снова, чтобы сказать всё что думаю о нем и его маме и бабушке с дедушкой, и куда ему следует пойти прямо сейчас со своими комментариями.
Мальчонка сидел сзади, поджав ноги и глядя на меня изподлобья. Словно уже услышал всё то, что я хотел ему сказать. Смотрел не мигая, твердо и по-мужски.
Черт побери. В конце концов место у него не подписано было, и забора нет, свободная страна, ловлю где вздумается. С другой стороны, а вдруг не врет. Вдруг и правда прикормил тут на утро. Вон в пяти метрах отсюда я закинул поначалу, и ни поклевки. А на этом пятаке вдруг такой жор. Черт.
- Ладно. Лови. - разрешил мои сомнения хозяин пятака, озера и всей рыбы в нем. - Я все равно шел сетку проверять. Вон там она у меня с вечера стоит. - парень похоже был мастером "ответов на незаданные вопросы", как говорит Митрич.
Подтянул штаны, выстрелил пальцем окурок по высокой дуге в мой поплавок - вот же мелкий поганец! - хихикнул и уплелся в сторону зарослей травы вдоль берега.
Русскому языку, кстати, я почти не удивился.
Вокруг тянулась староверская деревня, длинная, низкая, вдоль пыльного шоссе, с полуразваленными домиками, с покосившимися заборами, заросшими огородами и без признаков автомобилей во дворах. Чужеродное вкрапление в благодатный грузинский пейзаж, с его особняками, садами и мерседесами. Немой укор далекой несчастной родины, и в то же время отличная прививка от приступов ностальгии.
Большинство русских из нее давно разъехалось, кто восвояси, кто в города на работу, кто уже по кладбищам. Низкие кривобокие домишки в основном зияли пустыми окнами и осыпались черепицей в заросли крапивы. Редко где торчала в огороде единоверная поясница, да из распахнутого окна доносилась витиеватая фраза на языке Пушкина и Белинского. Русские коты сидели на русских заборах, а под ними с откровенно русским же "гав-гав" носились тощие собаки с видом, будто только что из-под Костромы.
- Вовка!! - гаркнули снова над ухом уже мужским сиплым басом.
"Твою мать, приехал порыбачить в глухое тихое местечко. Проходной двор какой-то, а не заводь" - про себя обернулся я на зычный зов.
- Пацана тут не видали? - надо мной навис тщедушный мужичонка, тоже в кепке и в адидасовых штанах. Неиначе у них тут где-то целое гнездо.
- Был один, дюже наглый. Вон туда ушел. - махнул я рукой в сторону травы, не спуская глаз с поплавка. Чую нарыбачу я тут с такой компанией.
- Наглый, точно! - хохотнул мужичонка низким рыком, непонятно где умещавшимся в его чахоточной фигурке.
- Видать по шее давно не получал. - буркнул я и выругался, снова упустив рыбу с крючка.
- Тут вишь какое дело... - мужик присел рядом и закурил. - Жалко его. Никто его тут не трогает. А он чувствует это, ну и заносит его порой. Но ты не думай, он так нормальный пацан. И рыбу тут прикармливает, ты же ее сам и ловишь теперь. Не обижайся.
- Был бы я его отцом, перепоясал бы пару раз поперек задницы, чтобы смирнее был. - продолжал я ворчать скорее по инерции, чем со зла. Прикормленная Вовкой рыба и впрямь клевала как ошашелая.
- Так нет у него отца. И мамки. Померли. А дома сеструха мелкая. Он вот и один за всех теперь. - мужик затянулся, глядя на воду.
- О как. - Ситуация разворачивалась перпендикулярно изначальному ее восприятию. В больших рукавицах, значит, а сам с ноготок. Глава семейства, стало быть.
То-то у него взгляд такой был. Недетский.
- Слушай, - опустил я удочку, там уже рыба вовсе самоловом шла, можно не дергаться, - а как же всякая там, ну не знаю, опека, надзор за детьми? Полиция, детприемники наконец? Куда они смотрят?
- Полиция... - мужик поднял глаза, - полиция что? Он же не ворует, не грабит никого. Не попрошайничает даже. Приехали они, посмотрели, уехали. Своих забот полно небось. Чего пацана дергать.
- Чем же он живет? А сестра как? Сколько ей?
- Шесть... семь уже. Она по дому, в огороде. Ну мы помогаем конечно. Звали к себе, но они не хотят. Свой дом есть, говорят, чего мотаться по чужим. Крышу им перекрыли осенью, нормально. Парень рыбу ловит все лето, носит в город на базар и теткам сдает, продавщицам, значит. Два лара за килограмм. Червей может тебе подкопать, если скажешь, недорого. Правильный пацан, мужиком растет.
- Ладно, пойду я, не буду мешать. - мужичонка поднялся, вздохнул и отправился на поиски правильного пацана Вовки, оставив меня на берегу, среди резвящейся прикормленной рыбы, которую ловить уже стало совсем неловко.
Я смотал удочку, потом долго сидел, смотрел на воду, на заходящее солнце, слушал свои мысли.
Стемнело, с моря подуло холодом, пора было домой. Соседи еще с утра звали в очередные гости, что-то там не получалось у младшего по урокам, я обещал глянуть. Вспомнил их детский хоровод, семи-десяти-двенадцатилетних, как они с утра до вечера вьются среди своих близких, родителей, дядек и теток, надоедают им, изгоняются во двор и на улицу играть и не путаться под ногами, снова заявляются всем гуртом на очередную соседскую кухню в поисках вкусненького, подъедают найденное стремительной саранчой и опять уносятся в поля и сады. Счастливая, безаботная детская жизнь.
- Ну чё, поймал чё? - раздалось со стороны зарослей травы у берега.
Вовка ступил на свое законное прикормленное место, с довольной и снисходительной улыбкой оглядел мой мелкокалиберный улов. Потом показал свой собственный в дырявом пакете, сунул прямо мне в лицо:
- Смотри каких надо ловить!
В пакете трепыхалась пара дюжин здоровенных, искрящихся, жирных и переливающихся карасей, каждый с полторы моих ладони. Похоже что на его сетку тут клевало намного лучше, чем на моего червя.
- Эх ты, рыбак! - Вовка увернулся от моего подзатыльника. - Ладно, не расстраивайся. Вот тебе... и вот... и вот этого еще... На жарёху хватит.
Затем подхватил пакет и сетку, усмехнулся взрослой, уверенной, невеселой мужицкой усмешкой, и исчез в густых сумерках.
На земле у моих ног трепыхались три жирных здоровенных карася, доставшихся мне совершенно бесплатно, но стоивших наверное целого состояния. Внутреннего, неописуемого состояния, одновременно тяжелого и невероятно легкого.
Я подобрал их, часто моргая, сунул в рюкзак, пошел к шоссе.
На жарёху теперь точно хватит.
Сказать, что я удивился - значит промолчать вовсе. Лет двадцать я не слышал этой интонации, этого нервного подвывания на автоподзаводе, с легкой истеринкой в конце.
Еще удивительней было то, что сказана фраза была на чистейшем русском без тени акцента, и до ближайшей российской границы отсюда было километров двести через Большой Кавказский хребет. Не говоря уже о том, что даже за ним Россия крайне условная.
Все еще в легкой оторопи я опустил удочку в воду и обернулся на автора фразы.
Передо мной стоял классический, карикатурный даже, русский гопник. В растянутых штанах с тремя полосками сбоку, в такой же невнятной майке с голыми плечами, и даже в хрестоматийной кепке на голове. Пейзаж венчали разбитые кроссовки с такими же полосками, как на штанинах. В руке вилась дымком сигарета.
На вид гопнику было лет девять.
Весенняя рыбалка в Гурии оказалась не столь радужной, как я представлял себе ее долгими зимними вечерами.
Во-первых, в стремительной реке неподалеку от дома совершенно невозможно было ничего поймать на привычную поплавковую удочку: ее банально сносило течением. Какой там поплавок, удилище бы в руках удержать. О рыбе не было и речи, мутная вода после очередного дождя скрывала в себе разве что камни и песок.
Во-вторых, до более-менее спокойной стоячей воды нужно было идти пешком - "пехи! пехи!", как поддразнивали меня соседские мальчуганы - не полчаса, и даже не час. Все те встречные по пути водоемы, которые я приметил еще ранней весной, на поверку оказывались стоячими лужами без признаков ихтиофауны, одни лягушки.
Конечно французская кухня манила меня перспективой попробовать, благо гугл всегда под рукой, и схема разделывания квакухи отыскивалась с двух кликов. Но я решил, что поиграть в деда Щукаря всегда успеется, а пока надо поискать что-нибудь более съедобное - и принялся опрашивать местных жителей.
Все как один махали рукой на северо-запад, куда от развилки уходила второстепенная дорога, уже без многочисленных турецких грузовиков. Карта в ту сторону манила древнегреческой топонимикой и спокойной озерной гладью.
Сел, поехал.
Приехал, развернул снасти - ну как снасти, свежесрезанную у себя в саду бамбуковую удочку с леской, поплавком, крючком и грузилом - нацепил юного дождевого червя, забросил в воду, выдохнул, сел на дырявую покрышку.
Разумеется, никакой кефали там не было. За кефалью надо было плыть на лодке в центр озера, и рыбачить ее не удочкой, а хорошей промысловой сетью, поставленной еще с вечера.
Это я понял примерно с третьей поклевки, когда на червя пришла рыбка чуть больше его самого размером. Первая, вторая, пятая - клев был сумасшедший, только закидывай. Улов же был кошкам на смех, клевали исключительно какие-то местные гуппи, длиной в полладони.
Ну и то хлеб. В конце концов нормальная рыба вон в городе в нескольких километрах по три-пять-семь лари за килограмм, причем даже с чисткой и потрошением ее на том же месте за ту же цену.
Не за рыбой же ехал.
Ехал за тишиной, за зеркальной гладью озера, за едва уловимым покачиванием тонкого желтого пера на этой глади, за концентрической волной первой поклевки и точно такой же волной своих нервов, за рыбьей хитростью и своей выдержкой ехал, за поединком, в конце концов. Невелика доблесть зажарить мертвую глупую рыбу. А ты вот вылови ее, подсеки, подтяни к себе, вытащи на берег - и чтобы не сорвалась, не ушла с неслышным рыбьим хохотом обратно в глубину....
- Слы-ышь! - раздалось почти над ухом.
Двадцать лет я прожил без этой интонации, последний раз наверное еще в школе ее застал.
Прожить-то прожил, но оказывается не забыл ни на минуту. Инстинкты сработали еще до того, как я успел сообразить и оценить сам калибр нано-гопника. В голове, как у первого Терминатора, всплыло попап-меню с вариантами возможных ответов, и сознание выдало самый подходящий, и словами и интонацией:
- Слышь, щегол, бля. Ты бы съебался отсюда, пока я не встал , а ты не лёг.
В правильной школе я все-таки учился. А школа была в правильном районе правильного города, угрюмого, прокуренного и черного как зубы церковной старухи.
Щегол замялся и стрельнул глазами по сторонам в поисках поддержки.
Поддержки не было, берег был пуст, а его наезд был скорее по привычке, растленный безответной добротой городских рыбаков, приезжавших сюда на выходные и старательно чувствовавших себя у него в гостях. Небось еще и извинялись.
Открыл рот, помолчал, закрыл. Посмотрел насупленно.
- Вообще это мое место. Я тут прикармливал.
- Спасибо, хорошо клюет. - бросил я отворачиваясь и снова берясь за удочку: поплавок опять нырнул в глубину, на крючке похоже уже кто-то трепыхался.
- Подсекай! Ты! Тяни, упустишь! - не унимался тем временем мой новый знакомый. Откуда он только нарисовался. А главное как вовремя, что бы я делал без его советов.
Наорать бы на него по-хорошему. Я уж было повернулся снова, чтобы сказать всё что думаю о нем и его маме и бабушке с дедушкой, и куда ему следует пойти прямо сейчас со своими комментариями.
Мальчонка сидел сзади, поджав ноги и глядя на меня изподлобья. Словно уже услышал всё то, что я хотел ему сказать. Смотрел не мигая, твердо и по-мужски.
Черт побери. В конце концов место у него не подписано было, и забора нет, свободная страна, ловлю где вздумается. С другой стороны, а вдруг не врет. Вдруг и правда прикормил тут на утро. Вон в пяти метрах отсюда я закинул поначалу, и ни поклевки. А на этом пятаке вдруг такой жор. Черт.
- Ладно. Лови. - разрешил мои сомнения хозяин пятака, озера и всей рыбы в нем. - Я все равно шел сетку проверять. Вон там она у меня с вечера стоит. - парень похоже был мастером "ответов на незаданные вопросы", как говорит Митрич.
Подтянул штаны, выстрелил пальцем окурок по высокой дуге в мой поплавок - вот же мелкий поганец! - хихикнул и уплелся в сторону зарослей травы вдоль берега.
Русскому языку, кстати, я почти не удивился.
Вокруг тянулась староверская деревня, длинная, низкая, вдоль пыльного шоссе, с полуразваленными домиками, с покосившимися заборами, заросшими огородами и без признаков автомобилей во дворах. Чужеродное вкрапление в благодатный грузинский пейзаж, с его особняками, садами и мерседесами. Немой укор далекой несчастной родины, и в то же время отличная прививка от приступов ностальгии.
Большинство русских из нее давно разъехалось, кто восвояси, кто в города на работу, кто уже по кладбищам. Низкие кривобокие домишки в основном зияли пустыми окнами и осыпались черепицей в заросли крапивы. Редко где торчала в огороде единоверная поясница, да из распахнутого окна доносилась витиеватая фраза на языке Пушкина и Белинского. Русские коты сидели на русских заборах, а под ними с откровенно русским же "гав-гав" носились тощие собаки с видом, будто только что из-под Костромы.
- Вовка!! - гаркнули снова над ухом уже мужским сиплым басом.
"Твою мать, приехал порыбачить в глухое тихое местечко. Проходной двор какой-то, а не заводь" - про себя обернулся я на зычный зов.
- Пацана тут не видали? - надо мной навис тщедушный мужичонка, тоже в кепке и в адидасовых штанах. Неиначе у них тут где-то целое гнездо.
- Был один, дюже наглый. Вон туда ушел. - махнул я рукой в сторону травы, не спуская глаз с поплавка. Чую нарыбачу я тут с такой компанией.
- Наглый, точно! - хохотнул мужичонка низким рыком, непонятно где умещавшимся в его чахоточной фигурке.
- Видать по шее давно не получал. - буркнул я и выругался, снова упустив рыбу с крючка.
- Тут вишь какое дело... - мужик присел рядом и закурил. - Жалко его. Никто его тут не трогает. А он чувствует это, ну и заносит его порой. Но ты не думай, он так нормальный пацан. И рыбу тут прикармливает, ты же ее сам и ловишь теперь. Не обижайся.
- Был бы я его отцом, перепоясал бы пару раз поперек задницы, чтобы смирнее был. - продолжал я ворчать скорее по инерции, чем со зла. Прикормленная Вовкой рыба и впрямь клевала как ошашелая.
- Так нет у него отца. И мамки. Померли. А дома сеструха мелкая. Он вот и один за всех теперь. - мужик затянулся, глядя на воду.
- О как. - Ситуация разворачивалась перпендикулярно изначальному ее восприятию. В больших рукавицах, значит, а сам с ноготок. Глава семейства, стало быть.
То-то у него взгляд такой был. Недетский.
- Слушай, - опустил я удочку, там уже рыба вовсе самоловом шла, можно не дергаться, - а как же всякая там, ну не знаю, опека, надзор за детьми? Полиция, детприемники наконец? Куда они смотрят?
- Полиция... - мужик поднял глаза, - полиция что? Он же не ворует, не грабит никого. Не попрошайничает даже. Приехали они, посмотрели, уехали. Своих забот полно небось. Чего пацана дергать.
- Чем же он живет? А сестра как? Сколько ей?
- Шесть... семь уже. Она по дому, в огороде. Ну мы помогаем конечно. Звали к себе, но они не хотят. Свой дом есть, говорят, чего мотаться по чужим. Крышу им перекрыли осенью, нормально. Парень рыбу ловит все лето, носит в город на базар и теткам сдает, продавщицам, значит. Два лара за килограмм. Червей может тебе подкопать, если скажешь, недорого. Правильный пацан, мужиком растет.
- Ладно, пойду я, не буду мешать. - мужичонка поднялся, вздохнул и отправился на поиски правильного пацана Вовки, оставив меня на берегу, среди резвящейся прикормленной рыбы, которую ловить уже стало совсем неловко.
Я смотал удочку, потом долго сидел, смотрел на воду, на заходящее солнце, слушал свои мысли.
Стемнело, с моря подуло холодом, пора было домой. Соседи еще с утра звали в очередные гости, что-то там не получалось у младшего по урокам, я обещал глянуть. Вспомнил их детский хоровод, семи-десяти-двенадцатилетних, как они с утра до вечера вьются среди своих близких, родителей, дядек и теток, надоедают им, изгоняются во двор и на улицу играть и не путаться под ногами, снова заявляются всем гуртом на очередную соседскую кухню в поисках вкусненького, подъедают найденное стремительной саранчой и опять уносятся в поля и сады. Счастливая, безаботная детская жизнь.
- Ну чё, поймал чё? - раздалось со стороны зарослей травы у берега.
Вовка ступил на свое законное прикормленное место, с довольной и снисходительной улыбкой оглядел мой мелкокалиберный улов. Потом показал свой собственный в дырявом пакете, сунул прямо мне в лицо:
- Смотри каких надо ловить!
В пакете трепыхалась пара дюжин здоровенных, искрящихся, жирных и переливающихся карасей, каждый с полторы моих ладони. Похоже что на его сетку тут клевало намного лучше, чем на моего червя.
- Эх ты, рыбак! - Вовка увернулся от моего подзатыльника. - Ладно, не расстраивайся. Вот тебе... и вот... и вот этого еще... На жарёху хватит.
Затем подхватил пакет и сетку, усмехнулся взрослой, уверенной, невеселой мужицкой усмешкой, и исчез в густых сумерках.
На земле у моих ног трепыхались три жирных здоровенных карася, доставшихся мне совершенно бесплатно, но стоивших наверное целого состояния. Внутреннего, неописуемого состояния, одновременно тяжелого и невероятно легкого.
Я подобрал их, часто моргая, сунул в рюкзак, пошел к шоссе.
На жарёху теперь точно хватит.