Сюр Америка. Глава 24. Нелегкий треккинг в Андах. Опять продолжение
День 6. Laguna Viconda - Quebrada Quanacpatay.
С каждым шагом приближаюсь к двуглавой вершине г. Куйок. Подходя к перевалу, хочется протянуть руку и потрогать огромную снеговую гору - с высоты перевала в 5 000м вершина в 5 350м кажется не такой уж и огромной. Горы водят вокруг хороводы, кружат голову.
Я давно присмотрела себе девочек - одну итальянку и одну израильтянку из соседских групп - это были единственные дохлые девочки, кого я могла обогнать. Обгоняя бледных плетущихся крошек, я чувствовала уверенность в своих силах и беспричинное ликованье. Сегодня оказалось, что у меня больше нет шанса на победу - дохлых девочек пересадили на лошадей.
Вокруг любимые цвета капуччино и ванильного сахара. Победоносный Виракоча оказался гурманом - любителем и присыпал снегом кофейную пенку. Украсил взбитыми сливками вершину г. Куйок и смотрел долгим взглядом, как она искрится на солнце.
На перевале радостно топталась итальянская группа. Я скосила глаза в сторону Адессандро и развернула карту. Алессандро немедленно подошел и склонился через плечо.
- Вот здесь очень интересное место, да, да, ниже, левее, вот так хорошо, - проникновенно говорил он, водя пальцем по нарисованной кордильере. - Вот здесь, как спустишься - сразу прямо и наверх, есть еще перевал, Сан Антонио, оттуда очень красивый вид, это как бы смотровая площадка, мирадор..
Вероломный Алессандро не сказал, что их группа собирается перевалить через Сан Антонио, отправив своих ослов с погонщиками кружным путем - и слава богу, иначе мы бы пошли по их следам.
Спуск вниз, после перевала оказался крут. Я растопырилась треккинговыми палками, а Наташка вообще сползала на корточках. Мы прошли мимо израильской группы, они радостно ели сэндвичи. Сэндвичи, укрывшись от ветра за камнем, наскоро лепили гид и кухарка. Наташка завистливо заглядывала в рот израильтянам и на спуске много рассуждала о прелестях организованного туризма и места кухарки в жизни общества.
Внизу, в прекрасной щедрой долине, Назарио разбил лагерь и поджидал.
- Ну что, девчонки, - радостно спросил он, - может, чайку?
- Некогда нам, - сумрачно отвечала я. - Мы сейчас опять пойдем наслаждаться. Мирадор Сан Антонио.
- Но вы уже были сегодня на пяти тысячах, вам мало? Может для разнообразия пообедаем, говорят, обед это прикольно- искушал Назарио.
- Не, мы наверх, - крикнула Наташка и, чертыхаясь, поспешила через болото.
Идти тяжело. Первая часть подъема была просто крутой, потом крутой вверх по ручью, потом почти отвесно крутой вверх по сыпухе. Я ставила ногу, и нога вместе со мной ехала вниз. Иногда с порывом ветра охватывало отчаяние. Идти вверх на высоте пять это такая трудная беспросветная работа, и отсутствие рюкзака совсем не умаляет ее сложности. Трудно вставать с камня, упирать ногу в черный щебень, делать шаг, сползать вниз, размахиваться треккинговой палкой и снова шаг, и дышать, дышать взахлеб, а воздух так тонок, что почти не проникает в легкие. Хочется сдаться, прямо сейчас, сесть на камень и долго сидеть, но ты вновь поднимаешься какой-то шестой кошкиной силой и снова идешь. Шаг. Вдох. Шаг.
Последние шаги самые легкие, ими движет не долг, а любопытство - посмотреть, что там наверху, заглянуть за край земли. Делаю эти легкие шаги, в голове звенит комариным звоном, тело легкое и немного не моё…
На узкой кромке, отделяющей горы за спиной от гор впереди, я задыхаюсь. От высоты, от красоты, от ветра, набившегося в рот, в карманы, в рукава. Всей грудью с размаху натыкаюсь на Сьюлу Гранде, Ерупаху, Расак и другие пики, отказавшиеся сообщить имена. От удара из меня вылетает последний тонкий воздух и я просто стою, бездыханна.
- В горах высота важнее имени, - гордо говорят безымянные мне пики. Я молча киваю. Я всегда соглашаюсь с горами, они выше, им видней.
Наташка уходит вдаль вдоль по гребню.
- Все ходили в ту сторону, - запальчиво сказала блондинка, - все израильтяне, и даже их собака, я все видела и теперь тоже хочу, а то все ходили, а я как дура… Наташка легко вскарабкалась по камням и скрылась из виду.
Я сидела на этом водоразделе, считала лагуны, безнадежно дрожала от ветра.
Потом спускалась, шла к лагерю - волокла на плечах обреченную усталость и ледяной холод. В глазах, как трафарет, остались выжжены здешние пики - Ерупаха, Сьюла Гранде, Сарапо, Расак…Язык осторожно пробует новые имена, перекатывает во рту чужие звуки, как ягоды крыжовника…
- У меня есть план, - объявила блондинка. Я привычно насторожилась. - Давай спросим Назарио, голоден ли он. Как приличный мужчина, он скажет что нет, и тогда мы съедим по бутерброду с сыром и наконец-то ляжем, - блондинка была горда, как славно она всё придумала. Я пожала плечами с сомнением - то, на что наверняка купился бы блондинкин муж, может не подойти для нежного желудка водителя осла из Перу.
- Женяспроси, - выразительно повела бровью блондинка, и я подошла к Назарио.
- Прекрасная погода, не правда ли… В такую погоду хорошо лежать в палатке и думать о звездах..
- Ага, погода ничего, только жрать больно хочется, - шмыгнул носом аррьеро.
- Уж не голодны ли вы, сеньор Назарио, - безнадежно продолжала я.
- О, да! Зверски, - радостно закивал головой Назарио. - И что у нас на ужин?
Я всхлипнула и поставила кастрюльку на огонь. Наташка силой мысли поддерживала меня из палатки.
День 7. Quebrada Quanacpatay - Rio Calinca.
Мы наконец-то посчитали дни и осознали. Решили, что одиннадцати дней блужданий по горам хватит вполне, и лучше провести лишний день в Уаразе. Оставшиеся дни уже сжимали волчье кольцо, и даже лишний день в Уаразе должен был увенчаться ночным автобусом в Лиму и утренним перелетом Лима - Богота.
Спускаемся ступенчатой долиной, и с каждым вдохом чувствую, как высота идет на спад. Горы все так же любопытно заглядывают в долину, я подхожу к ним все ближе и ближе, протягивая перевернутую вверх ладонь. Чтобы горы не боялись, обнюхали и признали своей. Я давно своя, я пью из этих ручьев, позабыв обеззараживающие таблетки, мы давно одной крови…Вы любите возвышаться, а я - на вас смотреть, у нас так много общего…
Назарио идет впереди, в неизменной шляпе, с неизменными ослами. Он не торопится, аккуратно переставляет ноги, и так, прыгая с камня на камень, может развить немыслимую скорость. Он делает это очень ловко, без натуги, преобразовывает пространство в особую, удобную ему и ослам материю. А я мучительно пробираюсь через плотный воздух, спотыкаюсь, засматриваюсь по сторонам, и. если меня никто не окликнет, обязательно отстаю.
Повернули за хребет и встретились с полем альпийских люпинов. Я жадно хватаю взглядом это лиловое буйство цвета. Исполненная люпинами, решаю срезать дорогу на спуске и попадаю в корали - лабиринты каменных стен, где местные жители сторожат овец. Немедленно чувствую себя овцой и теряюсь. Не могу найти то место, откуда я сюда попала, и не могу выйти - либо не получается вскарабкаться на стену, либо не могу спрыгнуть из-за крутизны. Охватывает паника, Наташка с Назарио давно исчезли из виду.
Все же хорошо носить при себе кошелек.
- А где же Эухения, - напряженно спросил аррьеро
- Не знаю, она всегда теряется, - невозмутимо пожала плечами Наташка. - Кстати, наши деньги тоже у нее, - лукаво добавила блондинка.
Назарио подпрыгнул в испуге и тревожной трусцой скрылся в кустах в поисках кошелька и аванса.
- Эухения, мать твою, - раздавался гулкий крик.
- Твою мать, твою мать, - изображая эхо, жалобно блеяла я, роняя камень на педикюр и сдавленно ругаясь матом.
- Кошелек-то не потеряла, ослица иорданская, - продолжал вести беседу Назарио, карабкаясь через загоны для животных.
- Нет еще, - жалобно всхлипывала я.
- Палку, палку брось, ногу сюда, руку давай, ишачка карабахская, - командовал аррьеро.
- Короче, барышни, так дальше продолжаться не может, - заявил водитель ослов. - Дайте мне аванс, пойду сгоняю в Хуллиапу, приценюсь, почем там ослы, заодно сделаю пару важных звонков..
Я молча выдала аванс, и мы с Наташкой остались на берегу звонкой реки Калинка загорать, стирать носки и готовить ужин.
Назарио пришел глубокой ночью. В его отсутствие Наташка выедала картошку из супа, а я шутила, что если Назарио не вернется, нам придется продавать его ослов. Несмотря на то, что писка закончилась дня три назад, продажа ослов казалась ужасно смешной. А еще это был первый день, когда нам было тепло.
День 8. Радиальный выход к Lagunas Santa Rosa и Sarapacocha.
Ночь была теплой, я даже слегка расстегнула ворот флисового свитера и приспустила с ноги перчатку. Ночные одежды отличались от дневных только отсутствием лифчика. И да, пуховик ночью я натягивала на коленки, а не на плечи. Две термофутболки, жилетка и флисовый свитер оставались неизменными.
Река у изголовья расслабляет сознание, звенящими нитями вплетается в сны. После ночи с рекой движения замедленны, руки плавны. Этими плавными руками я замачиваю чечевицу и мы выходим из лагеря смотреть на лагуны. Назарио остается караулить палатки и ослов.
Тропа вьётся по-над речкой, огибает пасущихся лошадей и приводит в люпиновое поле. Чтобы люпиновое море не выплеснулось за пределы долины, его замкнули на шесть тысяч вершин Сарапо и Сьюла Гранде. Плавными руками я развожу лиловые воды люпинов.
Краем моря неспешно бредет караван ослов. Наташка капитанским прищуром вглядывается вдаль, и обмирает на мачте. Фиолетовое море волнуется, из волн является всадник в ковбойской шляпе и со шрамом на скуле в виде креста. Наташка хватается за сердце и опять изображает тающее мороженое. Бронзовый ковбой показывает в улыбке крупные сахарные зубы.
- Буэнос, - говорит ковбой романтичное.
- Буэнос, - очарованным эхом отзывается блондинка.
- Мои итальянские придурки спустились вчера с перевала Сан Антонио, - поясняет ковбой. - Насмотрелись лагун, идут обратно.
- Я тоже…мы тоже…лагуны…посмотреть, - лепечет блондинка, слепо шаря в люпинах в поисках некстати выпрыгнувшего сердца.
- Ладно, барышни, разболтался я с вами, мне еще лагерь ставить и лошадей чистить, - закругляется ковбой, окинув Наташку долгим внимательным взглядом. Наташка заливается розовой краской, напоминая помидор сорта «балконное чудо», чудом проросший в люпиновом поле.
Вскоре за ослами появляется итальянская группа. Алессандро щедро обнимает меня, не снимая штатив. Ходя по следам друг друга, мы уже практически родственники.
Люпины внезапно заканчиваются, начинается морена. В обширном поле хаотично нагроможденных камней тропа не прослеживается, я разворачиваю карту.
Сам звук шуршания карты успокаивает. Словно проводя древний ритуал, раскладываю ее на земле, приваливаю камнями и нависаю. Это буддийская мандала с тонкими прожилками рек и волнообразным прибоем высот. В этом квадрате бумаги, в который вписан круг тропы, на все одиннадцать дней заключена моя вселенная.
Нет ничего противнее, чем ходить по морене, топорщащейся некстати повернувшимися камнями. Прыгаю, переступаю, чертыхаюсь, и если за мной провести линию, это будет зигзаг. Этот зигзаг перепрыгивает на склон, змеится ребром ботинка и приводит к лагуне Сарапакоче. Лагуна упивается своей бирюзой и самозабвенно кладет по краям мазки аквамарина широкой кистью.
Хочется протянуть руку и погладить Сьюла Гранде по ребристому склону. Она свесила ледовый язык в лагуну и тяжело дышит. Ей жарко от глобального потепления. От тяжелого базальтового основания веет мощью.
Пытаюсь разгадать повадку облаков, они сегодня непредсказуемы как воробьи, бессмысленно кружатся в небе, загораживая вершины.
Пытаюсь понять эту чуждую форму жизни, жизнь горы. Покорение здесь неуместно, когда я слышу, что некто покорил, то страдальчески морщусь от невоспитанной глупости. В горах нужно покорять только себя. И просить у горы разрешения превратить ее склоны в поле боя. С собой, своим страхом, унынием, гневом, гордыней… Волочь за волосы своих демонов, с размаху швырять на отвесный склон и биться до победы.
Горы, многоголовые норовистые упряжные кони Шивы, сухие бабки, легкая снеговая грива. Горы пришли на водопой, шумно пьют лагуны, поворачивая к солнцу щучий профиль. Я хочу, чтобы упряжка Расак, Ерупаха Сюр, Сьюла Гранде и Сарапо привыкла ко мне и не взбрыкнула, стряхивая из своего мира нелепые человеческие фигурки.
Лагуна Санта Роса притаилась в крутых стенах морены. Она думает, что на высоте 4 461м. ее никто не найдет. Санта Роса недооценила меня и блондинку. У нас есть карта и одна треккинговая палка на двоих.
Гора Сарапо подошла так близко, что помещается в объектив, только если опасно откинуться по стене морены. Поза для фотографирования причудливо неудобна. Поза для позирования непринужденна, но я не могу избавиться от ощущения, что сижу на краю третьей планеты.
Когда тянешь ладони к лошадям из колесницы великого Шивы, или свешиваешь ноги за тайну третьей планеты, время несется, закусив удила, и солнце напоминает о себе у западного предела вдруг изменившимся светом. Подхватываю блондинку и, приговаривая «бамос», съезжаю по сыпухе, прыгаю по затаившимся камням морены, несусь через море люпинов, словно в титрах сентиментального фильма, где Он бежит навстречу Ей сквозь поле цветов…
Фонарь в ночи следует жечь как можно позже, раз включив, ты не выключишь его никогда. С одной стороны обрывистый речной берег, с другой - склон горы, мы с Наташкой посередине, оставив люпины и закат за спиной. Я думаю про чечевицу, что она ждет меня, замоченная воде, Назарио тоже ждет ужин, я а хочу на четвереньках вползти в палатку и закрыть за собой спальник.
- Эй, девчонки, разворачивай назад, ужин здесь, - кричал нам в спину аррьеро. Наташка направила острый луч фонаря, и он высветил горшочек с приготовленной чечевицей и сковородку жареной рыбы.
- Да взял и поймал, делов-то, - покровительственно усмехался Назарио под жаркий хруст хвостов и плавников.
- Кстати, есть идея, - заговорщицки проговорил Назарио. Я перестала хрустеть рыбьим позвоночником и рассеяно взглянула на аррьеро.
- Вы тут как-то говорили, что денег на пермиты может не хватить, - начал он издалека.
- Может не хватить, - медленно кивнула я.
- Я тут подумал - а давайте встанем завтра в четыре утра и бесплатно проскользнем мимо поста с неприличным названием Хуаяпа (Huayllapa) в покровах ночи, - хитро подмигнув, предложил Назарио.
- А давайте, - вздохнула я облегченно, и ушла в палатку играть в ассоциации с Хуаяпой.
День 9. Rio Calinca -Punta Tapuish.
Чертыхаюсь в темноте и обзываюсь жадной идиоткой - купила в Ла Пасе фонарик за девять долларов взамен утерянного в Колумбии, и на свои девять долларов фонарик уже насветил. Он вполне еще годится оранжевой резиночкой отбрасывать челку со лба или осветить ближайшие кусты, услышав зов природы, но не в силах рассеять тьму, сгустившуюся в ущелье.
Нащупываю тропу ногой и шестым чувством, но река влечет неодолимо и я спохватываюсь, уже занеся ногу над потоком. Фонарь кокетливо выглядывает из-под челки и судорожно мигает. Наконец, Назарио надоедает поджидать, и он ставит меня позади ослов. Наверно, я тоже ослица внутри, потому что быстро ловлю темп и начинаю бегло цокать по камням. Ослы на бегу еще и слышат зов природы, и, не пытаясь его сдерживать, облегченно роняют теплые комья. Я надеюсь, что еще не настолько ослица.
На цыпочках крадемся мимо ворот Хуаяпы. Карикатурно вскидываю колени. Ослы хихикают. Пост пуст, но на улицах деревеньки уже попадаются люди. Еще темно как в желудке у осла, но этот странный деревенский горный люд уже на ногах, уже подозрительно приглядывается к двум белым девушкам и их аррьеро.
Светает. Тропа облюбовала себе ручей, и вьется за ним, не разбирая, вверх или вниз. Решила вверх. Все круче и круче.
- Что это, опять перевал, - обессилено спрашивает Наташка.
- Дурочка, мы всего лишь выходим из ущелья, - улыбаюсь насмешливо.
- Я вам обещала каждый день по перевалу, и сдержу слово, - вмешивается в разговор Кордильера Уайуаш.
- Мне кажется, здесь отличное место для пикника, - жизнерадостно заявляю я, перебивая Кордильеру.
Мир вокруг делится на благодатную землю, уже освещенную солнцем, и юдоль скорби, таящуюся в тени. Мы тоже разделились - Наташка дезертировала на светлую сторону, а я осталась в тени с котелком и рисом. Ослы топчутся на границе между мирами.
- Наверно, я не дойду до перевала, - скорбно говорит блондинка и оседает на землю. Ложка выпадает из ее ослабших пальцев и ложится в мох.
- О, кажется нас догоняет итальянская группа, - в сторону говорю я и, сделав тревожное лицо, поворачиваюсь к блондинке.
- Где, - бодрой белкой подскакивает Наташка. - Женя, посмотри, он ли это скачет впереди, с искрящимся взглядом и шрамом крестиком на скуле?
Впереди, в ковбойской шляпе, ехал невозмутимо прекрасный медноглазый гид итальянцев.
Наташка бросилась наперерез и ухватилась за конскую гриву. Лошадь всхрапнула в испуге, прекрасноволосый гид успокоил животное легким прикосновением руки. Здесь свершилось чудо, на Наташку снизошел дух божий и наделил ее испанским языком.
- Твоя-моя, - пролепетала блондинка, не выпуская гриву из нежных пальцев, - твоя моя катать. Лошадь катать твоя. Моя сверху.
Гид выпростал ноги из стремян и приготовился радостно спешиться.
- Нет, милый, не здесь, - обольстительно улыбнулась блондинка. - Позже. Ты так нетерпелив, - и она захихикала.
Бронзовоскулый гид закусил губу и вонзил шпоры в лошадь. Он обдал блондинку горячим, как зимняя батарея, взглядом и скрылся в покрытых ржавым мхом далях.
С этого момента Наташка обрела крылья и взмыла над перевалом. Справа от перевала также взмыла в небо вершина Диабло Мудо, а с левой над дорогой трудился огромный трактор и ронял булыжники с высоты. Булыжники, неумело подскакивая, с грохотом пересекали треккерскую тропку и срывались со склона.
- Эгей, я блондинка и у меня вечером свидание, - прокричала вверх Наташка, сняв кепку. Из под кепки грязным золотом рассыпались немного немытые волосы.
Сверху махнули рукой, и Наташка заспешила по тропе. Трактор хищно замер, но камни не сбрасывал.
Когда подошла моя очередь бояться трактора и пересечь то место, куда ему нравилось сталкивать валуны, то образовалась проблема - я не была блондинкой, и не могла идти быстро даже под страхом быть раздавленной. Охватил ужас, что дорожные рабочие решат, что расклад грингой больше - грингой меньше не нарушит природного равновесия.
- Эгей, я не блондинка, но может тоже на что-нибудь сгожусь, - приговаривала я, стараясь идти быстро. Я часто дышала, но воздух исчезал во мне бесследно. На 4 800м. он истончился многократно стиранной дачной простыней. Я раздувала легкие, и они пели песню, забыв начало: …Ежик резиновый Шел и насвистывал Дырочкой в правом боку…
Солнце словно хотело жарить шашлык, и решило пустить меня в топку - оно равномерно обугливало туловище с разных сторон. Лицо пылало, от кистей рук можно было подкуривать. Губы потрескивали. Мы сидели с Наташкой на верху того, что считали перевалом, и смазывали трещины кремом. Вдруг в воздухе низко мелькнуло тенью.
- Женя пригнись, - помня о давешних булыжниках, истошно взвизгнула блондинка.
Я отчаянным движением спрятала голову в коленях и зажмурилась. Над головой просвистела овечья какашка. Сверху на камне сидел Назарио и хихикал.
- Это еще не перевал? - всхлипнула я.
Назарио захихикал громче и покачал головой.
- Не сдерживай себя, наслаждайся, - ехидно сказал он и запустил овечьей какашкой в ослов. Ослы покорно потрусили вперед.
На перевале нас поджидал одичавший ветер. Казалось, он соскучился по людям и вцепился в нас щенком-переростком. Ветер забил мне рот и заледенил руки. Глаза слезились. Хотелось отцепить ветер и раздраженно бросить в пропасть.
- Только не бросай меня в терновый куст, - ветер притворно скулил и цеплялся за складки непродуваемой куртки.
- Ты знаешь, я передумала. Теперь я буду продуваемой, - призналась куртка. Захотелось швырнуть ее с обрыва вдогонку ветру.
Я сидела на корточках и чистила морковку. Рядом сидела Наташа и смотрела в сторону лагеря итальянцев.
- Ну где же он, я так волнуюсь, - причитала она.
- Чистка моркови успокаивает, - сказала я с намеком. Наташка сделала вид, что не поняла и потянула в рот очищенную морковь. Я задохнулась от такой наглости и хлопнула ее по рукам.
- Почему же он не идет, - продолжала трепетать блондинка. - Зачем они разбили лагерь так далеко, я даже не вижу, это он или не он.
- А ты пойди к ним, эээ, будто по-соседски. Типа здрасти, не одолжите ли соли. И тут он, а ты ему - о, какая внезапная встреча. И он будет обязан на тебе женится и катать верхом.
- Я не могу жениться, - подумав, сказала Наташка. У меня уже есть…..ээ…как это называется…о, вот - муж. И двое детей, - зачем-то добавила Наташка.
- О боже, дай мне морковку, я так волнуюсь, кажется, он седлает коня, - минут через десять снова затрепетала блондинка и, внезапно вскочив, скрылась в палатке.
-Скажи скорей, в чем я более прекрасна, в шапке или в кепке, - шевелила она накрашенными губами и дергала меня за рукав. Я уронила свеклу и сумрачно бросила, что в кепке у нее замерзнут уши.
- Да я не об этом, - досадливо отмахнулась блондинка. - Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?
- Ты конечно, спору нет, - подобрав свеклу, сквозь зубы прошипела я. Наташка уже не слушала, а остановившимся взглядом смотрела вдаль. Из дали вышел гид, предложил блондинке руку и лошадь и они ушли в сторону Диабло Мудо. Я же осталась в окружении морковки, свеклы и невероятного заката, озарившего снега на прекрасной вершине с таинственным именем.
Пока закат полыхал в снегах Диабло Мудо, в ледяном ручье по соседству мыла посуду девушка. Приглядевшись к ней, я узнала баскскую девушку. На наши радостные вопли выскочил Иньяку и закружился с радостными криками Вы живы, чертовы идиотки. Поведала ему трогательную историю, как не хватило мужчины на крутых ступенях Уараза, и как я обрела Назарио и его двух ослов.
Иньяку в ответ рассказал, как нанял в Уаразе аррьеро с ослами, а также великолепный кухонный тент, посуду, большой газовый баллон, и все за смешные деньги, которые я, увы, выпустила из памяти. Я отчаянно завидовала их отдельно стоящему кухонному тенту, где можно готовить и есть в полный рост, невзирая на снег, дождь и прочие причуды природы.
Баски передвигались быстро. Наш девятый день был их седьмым. Их аррьеро жаловался нашему и обзывал басков лосями. Баски улыбались и стремились вперед.
Наташка вернулась через час, замерзшая и задумчивая.
- Кажется у него тоже двое детей, - растеряно сказала она.
- У вас так много общего, - не удержалась я съязвить.
Мы лежали в палатке, привычно дрожа от холода. Накрапывал дождь. Я обмирала от ужаса, познав природу здешних дождей в начале пути. Боялась, что дождю с нами понравится, и он будет следовать за нами подобно ручному песцу.
С каждым шагом приближаюсь к двуглавой вершине г. Куйок. Подходя к перевалу, хочется протянуть руку и потрогать огромную снеговую гору - с высоты перевала в 5 000м вершина в 5 350м кажется не такой уж и огромной. Горы водят вокруг хороводы, кружат голову.
Я давно присмотрела себе девочек - одну итальянку и одну израильтянку из соседских групп - это были единственные дохлые девочки, кого я могла обогнать. Обгоняя бледных плетущихся крошек, я чувствовала уверенность в своих силах и беспричинное ликованье. Сегодня оказалось, что у меня больше нет шанса на победу - дохлых девочек пересадили на лошадей.
Вокруг любимые цвета капуччино и ванильного сахара. Победоносный Виракоча оказался гурманом - любителем и присыпал снегом кофейную пенку. Украсил взбитыми сливками вершину г. Куйок и смотрел долгим взглядом, как она искрится на солнце.
На перевале радостно топталась итальянская группа. Я скосила глаза в сторону Адессандро и развернула карту. Алессандро немедленно подошел и склонился через плечо.
- Вот здесь очень интересное место, да, да, ниже, левее, вот так хорошо, - проникновенно говорил он, водя пальцем по нарисованной кордильере. - Вот здесь, как спустишься - сразу прямо и наверх, есть еще перевал, Сан Антонио, оттуда очень красивый вид, это как бы смотровая площадка, мирадор..
Вероломный Алессандро не сказал, что их группа собирается перевалить через Сан Антонио, отправив своих ослов с погонщиками кружным путем - и слава богу, иначе мы бы пошли по их следам.
Спуск вниз, после перевала оказался крут. Я растопырилась треккинговыми палками, а Наташка вообще сползала на корточках. Мы прошли мимо израильской группы, они радостно ели сэндвичи. Сэндвичи, укрывшись от ветра за камнем, наскоро лепили гид и кухарка. Наташка завистливо заглядывала в рот израильтянам и на спуске много рассуждала о прелестях организованного туризма и места кухарки в жизни общества.
Внизу, в прекрасной щедрой долине, Назарио разбил лагерь и поджидал.
- Ну что, девчонки, - радостно спросил он, - может, чайку?
- Некогда нам, - сумрачно отвечала я. - Мы сейчас опять пойдем наслаждаться. Мирадор Сан Антонио.
- Но вы уже были сегодня на пяти тысячах, вам мало? Может для разнообразия пообедаем, говорят, обед это прикольно- искушал Назарио.
- Не, мы наверх, - крикнула Наташка и, чертыхаясь, поспешила через болото.
Идти тяжело. Первая часть подъема была просто крутой, потом крутой вверх по ручью, потом почти отвесно крутой вверх по сыпухе. Я ставила ногу, и нога вместе со мной ехала вниз. Иногда с порывом ветра охватывало отчаяние. Идти вверх на высоте пять это такая трудная беспросветная работа, и отсутствие рюкзака совсем не умаляет ее сложности. Трудно вставать с камня, упирать ногу в черный щебень, делать шаг, сползать вниз, размахиваться треккинговой палкой и снова шаг, и дышать, дышать взахлеб, а воздух так тонок, что почти не проникает в легкие. Хочется сдаться, прямо сейчас, сесть на камень и долго сидеть, но ты вновь поднимаешься какой-то шестой кошкиной силой и снова идешь. Шаг. Вдох. Шаг.
Последние шаги самые легкие, ими движет не долг, а любопытство - посмотреть, что там наверху, заглянуть за край земли. Делаю эти легкие шаги, в голове звенит комариным звоном, тело легкое и немного не моё…
На узкой кромке, отделяющей горы за спиной от гор впереди, я задыхаюсь. От высоты, от красоты, от ветра, набившегося в рот, в карманы, в рукава. Всей грудью с размаху натыкаюсь на Сьюлу Гранде, Ерупаху, Расак и другие пики, отказавшиеся сообщить имена. От удара из меня вылетает последний тонкий воздух и я просто стою, бездыханна.
- В горах высота важнее имени, - гордо говорят безымянные мне пики. Я молча киваю. Я всегда соглашаюсь с горами, они выше, им видней.
Наташка уходит вдаль вдоль по гребню.
- Все ходили в ту сторону, - запальчиво сказала блондинка, - все израильтяне, и даже их собака, я все видела и теперь тоже хочу, а то все ходили, а я как дура… Наташка легко вскарабкалась по камням и скрылась из виду.
Я сидела на этом водоразделе, считала лагуны, безнадежно дрожала от ветра.
Потом спускалась, шла к лагерю - волокла на плечах обреченную усталость и ледяной холод. В глазах, как трафарет, остались выжжены здешние пики - Ерупаха, Сьюла Гранде, Сарапо, Расак…Язык осторожно пробует новые имена, перекатывает во рту чужие звуки, как ягоды крыжовника…
- У меня есть план, - объявила блондинка. Я привычно насторожилась. - Давай спросим Назарио, голоден ли он. Как приличный мужчина, он скажет что нет, и тогда мы съедим по бутерброду с сыром и наконец-то ляжем, - блондинка была горда, как славно она всё придумала. Я пожала плечами с сомнением - то, на что наверняка купился бы блондинкин муж, может не подойти для нежного желудка водителя осла из Перу.
- Женяспроси, - выразительно повела бровью блондинка, и я подошла к Назарио.
- Прекрасная погода, не правда ли… В такую погоду хорошо лежать в палатке и думать о звездах..
- Ага, погода ничего, только жрать больно хочется, - шмыгнул носом аррьеро.
- Уж не голодны ли вы, сеньор Назарио, - безнадежно продолжала я.
- О, да! Зверски, - радостно закивал головой Назарио. - И что у нас на ужин?
Я всхлипнула и поставила кастрюльку на огонь. Наташка силой мысли поддерживала меня из палатки.
День 7. Quebrada Quanacpatay - Rio Calinca.
Мы наконец-то посчитали дни и осознали. Решили, что одиннадцати дней блужданий по горам хватит вполне, и лучше провести лишний день в Уаразе. Оставшиеся дни уже сжимали волчье кольцо, и даже лишний день в Уаразе должен был увенчаться ночным автобусом в Лиму и утренним перелетом Лима - Богота.
Спускаемся ступенчатой долиной, и с каждым вдохом чувствую, как высота идет на спад. Горы все так же любопытно заглядывают в долину, я подхожу к ним все ближе и ближе, протягивая перевернутую вверх ладонь. Чтобы горы не боялись, обнюхали и признали своей. Я давно своя, я пью из этих ручьев, позабыв обеззараживающие таблетки, мы давно одной крови…Вы любите возвышаться, а я - на вас смотреть, у нас так много общего…
Назарио идет впереди, в неизменной шляпе, с неизменными ослами. Он не торопится, аккуратно переставляет ноги, и так, прыгая с камня на камень, может развить немыслимую скорость. Он делает это очень ловко, без натуги, преобразовывает пространство в особую, удобную ему и ослам материю. А я мучительно пробираюсь через плотный воздух, спотыкаюсь, засматриваюсь по сторонам, и. если меня никто не окликнет, обязательно отстаю.
Повернули за хребет и встретились с полем альпийских люпинов. Я жадно хватаю взглядом это лиловое буйство цвета. Исполненная люпинами, решаю срезать дорогу на спуске и попадаю в корали - лабиринты каменных стен, где местные жители сторожат овец. Немедленно чувствую себя овцой и теряюсь. Не могу найти то место, откуда я сюда попала, и не могу выйти - либо не получается вскарабкаться на стену, либо не могу спрыгнуть из-за крутизны. Охватывает паника, Наташка с Назарио давно исчезли из виду.
Все же хорошо носить при себе кошелек.
- А где же Эухения, - напряженно спросил аррьеро
- Не знаю, она всегда теряется, - невозмутимо пожала плечами Наташка. - Кстати, наши деньги тоже у нее, - лукаво добавила блондинка.
Назарио подпрыгнул в испуге и тревожной трусцой скрылся в кустах в поисках кошелька и аванса.
- Эухения, мать твою, - раздавался гулкий крик.
- Твою мать, твою мать, - изображая эхо, жалобно блеяла я, роняя камень на педикюр и сдавленно ругаясь матом.
- Кошелек-то не потеряла, ослица иорданская, - продолжал вести беседу Назарио, карабкаясь через загоны для животных.
- Нет еще, - жалобно всхлипывала я.
- Палку, палку брось, ногу сюда, руку давай, ишачка карабахская, - командовал аррьеро.
- Короче, барышни, так дальше продолжаться не может, - заявил водитель ослов. - Дайте мне аванс, пойду сгоняю в Хуллиапу, приценюсь, почем там ослы, заодно сделаю пару важных звонков..
Я молча выдала аванс, и мы с Наташкой остались на берегу звонкой реки Калинка загорать, стирать носки и готовить ужин.
Назарио пришел глубокой ночью. В его отсутствие Наташка выедала картошку из супа, а я шутила, что если Назарио не вернется, нам придется продавать его ослов. Несмотря на то, что писка закончилась дня три назад, продажа ослов казалась ужасно смешной. А еще это был первый день, когда нам было тепло.
День 8. Радиальный выход к Lagunas Santa Rosa и Sarapacocha.
Ночь была теплой, я даже слегка расстегнула ворот флисового свитера и приспустила с ноги перчатку. Ночные одежды отличались от дневных только отсутствием лифчика. И да, пуховик ночью я натягивала на коленки, а не на плечи. Две термофутболки, жилетка и флисовый свитер оставались неизменными.
Река у изголовья расслабляет сознание, звенящими нитями вплетается в сны. После ночи с рекой движения замедленны, руки плавны. Этими плавными руками я замачиваю чечевицу и мы выходим из лагеря смотреть на лагуны. Назарио остается караулить палатки и ослов.
Тропа вьётся по-над речкой, огибает пасущихся лошадей и приводит в люпиновое поле. Чтобы люпиновое море не выплеснулось за пределы долины, его замкнули на шесть тысяч вершин Сарапо и Сьюла Гранде. Плавными руками я развожу лиловые воды люпинов.
Краем моря неспешно бредет караван ослов. Наташка капитанским прищуром вглядывается вдаль, и обмирает на мачте. Фиолетовое море волнуется, из волн является всадник в ковбойской шляпе и со шрамом на скуле в виде креста. Наташка хватается за сердце и опять изображает тающее мороженое. Бронзовый ковбой показывает в улыбке крупные сахарные зубы.
- Буэнос, - говорит ковбой романтичное.
- Буэнос, - очарованным эхом отзывается блондинка.
- Мои итальянские придурки спустились вчера с перевала Сан Антонио, - поясняет ковбой. - Насмотрелись лагун, идут обратно.
- Я тоже…мы тоже…лагуны…посмотреть, - лепечет блондинка, слепо шаря в люпинах в поисках некстати выпрыгнувшего сердца.
- Ладно, барышни, разболтался я с вами, мне еще лагерь ставить и лошадей чистить, - закругляется ковбой, окинув Наташку долгим внимательным взглядом. Наташка заливается розовой краской, напоминая помидор сорта «балконное чудо», чудом проросший в люпиновом поле.
Вскоре за ослами появляется итальянская группа. Алессандро щедро обнимает меня, не снимая штатив. Ходя по следам друг друга, мы уже практически родственники.
Люпины внезапно заканчиваются, начинается морена. В обширном поле хаотично нагроможденных камней тропа не прослеживается, я разворачиваю карту.
Сам звук шуршания карты успокаивает. Словно проводя древний ритуал, раскладываю ее на земле, приваливаю камнями и нависаю. Это буддийская мандала с тонкими прожилками рек и волнообразным прибоем высот. В этом квадрате бумаги, в который вписан круг тропы, на все одиннадцать дней заключена моя вселенная.
Нет ничего противнее, чем ходить по морене, топорщащейся некстати повернувшимися камнями. Прыгаю, переступаю, чертыхаюсь, и если за мной провести линию, это будет зигзаг. Этот зигзаг перепрыгивает на склон, змеится ребром ботинка и приводит к лагуне Сарапакоче. Лагуна упивается своей бирюзой и самозабвенно кладет по краям мазки аквамарина широкой кистью.
Хочется протянуть руку и погладить Сьюла Гранде по ребристому склону. Она свесила ледовый язык в лагуну и тяжело дышит. Ей жарко от глобального потепления. От тяжелого базальтового основания веет мощью.
Пытаюсь разгадать повадку облаков, они сегодня непредсказуемы как воробьи, бессмысленно кружатся в небе, загораживая вершины.
Пытаюсь понять эту чуждую форму жизни, жизнь горы. Покорение здесь неуместно, когда я слышу, что некто покорил, то страдальчески морщусь от невоспитанной глупости. В горах нужно покорять только себя. И просить у горы разрешения превратить ее склоны в поле боя. С собой, своим страхом, унынием, гневом, гордыней… Волочь за волосы своих демонов, с размаху швырять на отвесный склон и биться до победы.
Горы, многоголовые норовистые упряжные кони Шивы, сухие бабки, легкая снеговая грива. Горы пришли на водопой, шумно пьют лагуны, поворачивая к солнцу щучий профиль. Я хочу, чтобы упряжка Расак, Ерупаха Сюр, Сьюла Гранде и Сарапо привыкла ко мне и не взбрыкнула, стряхивая из своего мира нелепые человеческие фигурки.
Лагуна Санта Роса притаилась в крутых стенах морены. Она думает, что на высоте 4 461м. ее никто не найдет. Санта Роса недооценила меня и блондинку. У нас есть карта и одна треккинговая палка на двоих.
Гора Сарапо подошла так близко, что помещается в объектив, только если опасно откинуться по стене морены. Поза для фотографирования причудливо неудобна. Поза для позирования непринужденна, но я не могу избавиться от ощущения, что сижу на краю третьей планеты.
Когда тянешь ладони к лошадям из колесницы великого Шивы, или свешиваешь ноги за тайну третьей планеты, время несется, закусив удила, и солнце напоминает о себе у западного предела вдруг изменившимся светом. Подхватываю блондинку и, приговаривая «бамос», съезжаю по сыпухе, прыгаю по затаившимся камням морены, несусь через море люпинов, словно в титрах сентиментального фильма, где Он бежит навстречу Ей сквозь поле цветов…
Фонарь в ночи следует жечь как можно позже, раз включив, ты не выключишь его никогда. С одной стороны обрывистый речной берег, с другой - склон горы, мы с Наташкой посередине, оставив люпины и закат за спиной. Я думаю про чечевицу, что она ждет меня, замоченная воде, Назарио тоже ждет ужин, я а хочу на четвереньках вползти в палатку и закрыть за собой спальник.
- Эй, девчонки, разворачивай назад, ужин здесь, - кричал нам в спину аррьеро. Наташка направила острый луч фонаря, и он высветил горшочек с приготовленной чечевицей и сковородку жареной рыбы.
- Да взял и поймал, делов-то, - покровительственно усмехался Назарио под жаркий хруст хвостов и плавников.
- Кстати, есть идея, - заговорщицки проговорил Назарио. Я перестала хрустеть рыбьим позвоночником и рассеяно взглянула на аррьеро.
- Вы тут как-то говорили, что денег на пермиты может не хватить, - начал он издалека.
- Может не хватить, - медленно кивнула я.
- Я тут подумал - а давайте встанем завтра в четыре утра и бесплатно проскользнем мимо поста с неприличным названием Хуаяпа (Huayllapa) в покровах ночи, - хитро подмигнув, предложил Назарио.
- А давайте, - вздохнула я облегченно, и ушла в палатку играть в ассоциации с Хуаяпой.
День 9. Rio Calinca -Punta Tapuish.
Чертыхаюсь в темноте и обзываюсь жадной идиоткой - купила в Ла Пасе фонарик за девять долларов взамен утерянного в Колумбии, и на свои девять долларов фонарик уже насветил. Он вполне еще годится оранжевой резиночкой отбрасывать челку со лба или осветить ближайшие кусты, услышав зов природы, но не в силах рассеять тьму, сгустившуюся в ущелье.
Нащупываю тропу ногой и шестым чувством, но река влечет неодолимо и я спохватываюсь, уже занеся ногу над потоком. Фонарь кокетливо выглядывает из-под челки и судорожно мигает. Наконец, Назарио надоедает поджидать, и он ставит меня позади ослов. Наверно, я тоже ослица внутри, потому что быстро ловлю темп и начинаю бегло цокать по камням. Ослы на бегу еще и слышат зов природы, и, не пытаясь его сдерживать, облегченно роняют теплые комья. Я надеюсь, что еще не настолько ослица.
На цыпочках крадемся мимо ворот Хуаяпы. Карикатурно вскидываю колени. Ослы хихикают. Пост пуст, но на улицах деревеньки уже попадаются люди. Еще темно как в желудке у осла, но этот странный деревенский горный люд уже на ногах, уже подозрительно приглядывается к двум белым девушкам и их аррьеро.
Светает. Тропа облюбовала себе ручей, и вьется за ним, не разбирая, вверх или вниз. Решила вверх. Все круче и круче.
- Что это, опять перевал, - обессилено спрашивает Наташка.
- Дурочка, мы всего лишь выходим из ущелья, - улыбаюсь насмешливо.
- Я вам обещала каждый день по перевалу, и сдержу слово, - вмешивается в разговор Кордильера Уайуаш.
- Мне кажется, здесь отличное место для пикника, - жизнерадостно заявляю я, перебивая Кордильеру.
Мир вокруг делится на благодатную землю, уже освещенную солнцем, и юдоль скорби, таящуюся в тени. Мы тоже разделились - Наташка дезертировала на светлую сторону, а я осталась в тени с котелком и рисом. Ослы топчутся на границе между мирами.
- Наверно, я не дойду до перевала, - скорбно говорит блондинка и оседает на землю. Ложка выпадает из ее ослабших пальцев и ложится в мох.
- О, кажется нас догоняет итальянская группа, - в сторону говорю я и, сделав тревожное лицо, поворачиваюсь к блондинке.
- Где, - бодрой белкой подскакивает Наташка. - Женя, посмотри, он ли это скачет впереди, с искрящимся взглядом и шрамом крестиком на скуле?
Впереди, в ковбойской шляпе, ехал невозмутимо прекрасный медноглазый гид итальянцев.
Наташка бросилась наперерез и ухватилась за конскую гриву. Лошадь всхрапнула в испуге, прекрасноволосый гид успокоил животное легким прикосновением руки. Здесь свершилось чудо, на Наташку снизошел дух божий и наделил ее испанским языком.
- Твоя-моя, - пролепетала блондинка, не выпуская гриву из нежных пальцев, - твоя моя катать. Лошадь катать твоя. Моя сверху.
Гид выпростал ноги из стремян и приготовился радостно спешиться.
- Нет, милый, не здесь, - обольстительно улыбнулась блондинка. - Позже. Ты так нетерпелив, - и она захихикала.
Бронзовоскулый гид закусил губу и вонзил шпоры в лошадь. Он обдал блондинку горячим, как зимняя батарея, взглядом и скрылся в покрытых ржавым мхом далях.
С этого момента Наташка обрела крылья и взмыла над перевалом. Справа от перевала также взмыла в небо вершина Диабло Мудо, а с левой над дорогой трудился огромный трактор и ронял булыжники с высоты. Булыжники, неумело подскакивая, с грохотом пересекали треккерскую тропку и срывались со склона.
- Эгей, я блондинка и у меня вечером свидание, - прокричала вверх Наташка, сняв кепку. Из под кепки грязным золотом рассыпались немного немытые волосы.
Сверху махнули рукой, и Наташка заспешила по тропе. Трактор хищно замер, но камни не сбрасывал.
Когда подошла моя очередь бояться трактора и пересечь то место, куда ему нравилось сталкивать валуны, то образовалась проблема - я не была блондинкой, и не могла идти быстро даже под страхом быть раздавленной. Охватил ужас, что дорожные рабочие решат, что расклад грингой больше - грингой меньше не нарушит природного равновесия.
- Эгей, я не блондинка, но может тоже на что-нибудь сгожусь, - приговаривала я, стараясь идти быстро. Я часто дышала, но воздух исчезал во мне бесследно. На 4 800м. он истончился многократно стиранной дачной простыней. Я раздувала легкие, и они пели песню, забыв начало: …Ежик резиновый Шел и насвистывал Дырочкой в правом боку…
Солнце словно хотело жарить шашлык, и решило пустить меня в топку - оно равномерно обугливало туловище с разных сторон. Лицо пылало, от кистей рук можно было подкуривать. Губы потрескивали. Мы сидели с Наташкой на верху того, что считали перевалом, и смазывали трещины кремом. Вдруг в воздухе низко мелькнуло тенью.
- Женя пригнись, - помня о давешних булыжниках, истошно взвизгнула блондинка.
Я отчаянным движением спрятала голову в коленях и зажмурилась. Над головой просвистела овечья какашка. Сверху на камне сидел Назарио и хихикал.
- Это еще не перевал? - всхлипнула я.
Назарио захихикал громче и покачал головой.
- Не сдерживай себя, наслаждайся, - ехидно сказал он и запустил овечьей какашкой в ослов. Ослы покорно потрусили вперед.
На перевале нас поджидал одичавший ветер. Казалось, он соскучился по людям и вцепился в нас щенком-переростком. Ветер забил мне рот и заледенил руки. Глаза слезились. Хотелось отцепить ветер и раздраженно бросить в пропасть.
- Только не бросай меня в терновый куст, - ветер притворно скулил и цеплялся за складки непродуваемой куртки.
- Ты знаешь, я передумала. Теперь я буду продуваемой, - призналась куртка. Захотелось швырнуть ее с обрыва вдогонку ветру.
Я сидела на корточках и чистила морковку. Рядом сидела Наташа и смотрела в сторону лагеря итальянцев.
- Ну где же он, я так волнуюсь, - причитала она.
- Чистка моркови успокаивает, - сказала я с намеком. Наташка сделала вид, что не поняла и потянула в рот очищенную морковь. Я задохнулась от такой наглости и хлопнула ее по рукам.
- Почему же он не идет, - продолжала трепетать блондинка. - Зачем они разбили лагерь так далеко, я даже не вижу, это он или не он.
- А ты пойди к ним, эээ, будто по-соседски. Типа здрасти, не одолжите ли соли. И тут он, а ты ему - о, какая внезапная встреча. И он будет обязан на тебе женится и катать верхом.
- Я не могу жениться, - подумав, сказала Наташка. У меня уже есть…..ээ…как это называется…о, вот - муж. И двое детей, - зачем-то добавила Наташка.
- О боже, дай мне морковку, я так волнуюсь, кажется, он седлает коня, - минут через десять снова затрепетала блондинка и, внезапно вскочив, скрылась в палатке.
-Скажи скорей, в чем я более прекрасна, в шапке или в кепке, - шевелила она накрашенными губами и дергала меня за рукав. Я уронила свеклу и сумрачно бросила, что в кепке у нее замерзнут уши.
- Да я не об этом, - досадливо отмахнулась блондинка. - Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?
- Ты конечно, спору нет, - подобрав свеклу, сквозь зубы прошипела я. Наташка уже не слушала, а остановившимся взглядом смотрела вдаль. Из дали вышел гид, предложил блондинке руку и лошадь и они ушли в сторону Диабло Мудо. Я же осталась в окружении морковки, свеклы и невероятного заката, озарившего снега на прекрасной вершине с таинственным именем.
Пока закат полыхал в снегах Диабло Мудо, в ледяном ручье по соседству мыла посуду девушка. Приглядевшись к ней, я узнала баскскую девушку. На наши радостные вопли выскочил Иньяку и закружился с радостными криками Вы живы, чертовы идиотки. Поведала ему трогательную историю, как не хватило мужчины на крутых ступенях Уараза, и как я обрела Назарио и его двух ослов.
Иньяку в ответ рассказал, как нанял в Уаразе аррьеро с ослами, а также великолепный кухонный тент, посуду, большой газовый баллон, и все за смешные деньги, которые я, увы, выпустила из памяти. Я отчаянно завидовала их отдельно стоящему кухонному тенту, где можно готовить и есть в полный рост, невзирая на снег, дождь и прочие причуды природы.
Баски передвигались быстро. Наш девятый день был их седьмым. Их аррьеро жаловался нашему и обзывал басков лосями. Баски улыбались и стремились вперед.
Наташка вернулась через час, замерзшая и задумчивая.
- Кажется у него тоже двое детей, - растеряно сказала она.
- У вас так много общего, - не удержалась я съязвить.
Мы лежали в палатке, привычно дрожа от холода. Накрапывал дождь. Я обмирала от ужаса, познав природу здешних дождей в начале пути. Боялась, что дождю с нами понравится, и он будет следовать за нами подобно ручному песцу.