Сюр Америка. Глава 24. Легкий треккинг в Андах. Окончание
День 10. Punta Tapuish - Laguna Yahuacocha.
- Барышни, у меня есть две новости, хорошая и плохая, - объявил за завтраком Назарио.
- Хорошая - наш маршрут подходит к концу, остался один день позора и мы расстанемся. Плохая - какая-то собака в обличье человека увидела, как мы прокрались вчера через пост, прячась в покровы ночи, и нажаловалась главному. Главный передал мне черную метку, - всхлипнул суровый аррьеро и протянул розовый стикер, на котором было неуклюже нацарапано «заплатить немедленно за пермит, иначе хуже будет».
- Назарио, у нас же денег нет, - сказала я, выразительно снимая крышку со сковородки, где томились гренки с сыром.
- Здесь денег нет, - поправил меня Назарио, - А в Уаразе есть, - проявил он редкую осведомленность. - Вот в Уаразе мне и отдадите.
Всю дорогу к очередному перевалу Punta Yacha высотой 4 840м. Наташка шипела, что аррьеро все врет и денег ему давать никак невозможно. К слову, проход через неприличную Хуаяпу был оценен около сорока долларов.
- Наташ, да давай в Уаразе снимем деньги и отдадим, - благородно предложила я.
- Какие деньги, - сделала круглые глаза Наташа.
- Ну..как..ты же сказала что муж, Петя, должен перевести…
Мы с Наташкой в начале путешествия радостно потратили все мои деньги, а теперь должны были тратить ее. Её деньги почему-то должен был переводить муж.
- Нет, он не жадный, - горячо шептала блондинка, - но вот он увидит 250 долларов, и подумает, ой, так много, зачем ей столько… Нет, не жадный, что ты…Или вот он очень занят, работает до пяти, ему некогда глупостями заниматься, деньги переводить… Я ему двух детей еще оставила, один в лагере, другой у бабушки…
Я похолодела и облилась горячим потом одновременно. После похода нам нужно было еще добраться до Лимы, и я не знала, как подают в Уаразе белым женщинам. Вдруг их просто закидывают гнилой папайей…
- Но ведь Назарио сказал, что его будут ругать, отберут ослов, а может и вообще расстреляют, - делая большие глаза, шептала я.
- Ну ты и дура, - жалостливо посмотрела на меня блондинка. - Ну причем здесь погонщик ослов к нашей неоплате. Его дело пасти ослов и ставить нам палатку. И вообще мы туристы и нам все можно. А он эти деньги просто положит в карман, и пойди докажи, - разъяснила очевидное блондинка.
Я иду на перевал и думаю о деньгах, и, когда это понимаю, начинаю злиться. Деньгам не место в горах.
Я приноровилась к тонкому воздуху, но теперь не хватает слов. Задыхаюсь в словесном вакууме, тысячи раз говорила «красиво, прекрасно, великолепно», и если опять сложу губы в эти избитые слова, меня стошнит.
Я стала рыбой и могу только разевать рот в мучительной немоте. Кладу руку на камень и считаю редкий пульс кордильеры. Горная плоть выходит на поверхность покореженными пластами, обнаженная на холодном ветру. Если прислушаться, то донесется стон камня. Если прислушаться…
«Энергичные треккеры могут вскарабкаться к северу на 4 900м., и, встав на цыпочки, разглядеть Кордильеру Бланка и великолепный Уаскаран», - намекнул лист путеводителя. Наташка посмотрела на меня выразительно и пошла вверх и на север. Я потащилась за ней, сопровождаемая завистливыми взглядами итальянцев - они были группой и шли вниз без промедленья, к горячему супу и походному сортиру под тентом.
Уаскаран прятался за чужими спинами и отказывался себя назвать. Я добродушно улыбнулась горным капризам, и. прищурившись, разглядывала Кордильеру Бланку. Быстрый ход облаков ощущался где-то внутри, маленькой болью под сердцем.
Запрокинула голову к небу и вспомнила себя девочкой в детском парке, на аттракционе «лодочка». Июнь, в северный город желтками одуванчиков пришло лето. Я раскачиваюсь коленками и ситцевым платьем, запрокидываю голову и слышу гул облаков.
Назарио очень советовал сделать пару фотографий лагуны Яхуакоча и уходить в направлении Йямака. Переночевать там в окрестных пастбищах, отряхнуться и красиво уехать в Уараз на единственном автобусе. Я послушно кивала головой, но когда приблизилась к лагуне Яхуакоча, поняла, что сегодня от нее не уйду. Наташка отыскала глазами лагерь итальянцев и призналась, что тоже не уйдет. Назарио услышал эти мысли и поставил палатки.
Мы опять идем, по нижней тропе, по следам Виракочи. Конечно, Виракоча был здесь, нанизывал пронзительную бирюзу лагун Яхуакоча и Сольтерокоча в тяжелое ожерелье для Пача Мамы, матери земли, живущей в горах. Он замкнул бирюзовую нить на снеговую глыбу Рондоя, замкнул для крепости Нинишанкой. Пача Мама зарделась и приняла подарок.
После десяти дней в горах шаг и дыхание стали неразрывны, если остановлюсь, то умру. Иду за бирюзовой нитью лагун, вижу дерево на нижней тропе, десять дней не видела деревьев, трогаю листья, они настоящие… Тропа вьется дальше, на перевал Рондой, но это уже не моя дорога, оставляю ее вам…. Я же остановлюсь у вздыбленного края лагуны, свесив ботинки в небесную синь, и пусть Наташка развернет последнюю шоколадку... Нужно заново учиться жить без гор, спать без спальника, пить чай без реки… я сильная, я смогу, чё уж..
Закат устраивает торжественное прощание, рдеет такой рапсодией, что я немедленно бросаю вечные лук и морковку и утираю слезы. Плачу про конец похода, скорый конец путешествия, скорое окончание заката… А на небе Виракоча развел костер и расхаживает там широкими шагами. Поленья трещат, небо прогибается, тяжело опирается о вершину Рондоя.
Наташка пошла на реку чистить зубы, и на том берегу встретила Альендо - оказывается, так зовут перуанского гида итальянцев. Теперь он сидит с нами, и Наташка играет в хозяйку.
- Женя, рис уже готов? Найди тарелку для Альенде. И сделай тот салат, ну с луком и тунцом, у нас же еще осталась консерва…
Альендо двадцать пять лет и двое детей, он не знает ни слова по-английски, и совсем этому не печалится.
- Среди туристов кто-нибудь обязательно знает испанский, - беспечно говорит он и долгим взглядом смотрит на Наташку. Наташка нежно розовеет. Альендо озаряет ее сахарными зубами в счастливой улыбке. Они молчат со значением.
Круглая Луна. Альендо давно ушел в свой лагерь, Назарио спит, ослы спотыкаются со сна копытами. Мы с Наташкой сидим на камнях и пьем чай. Лунный свет сгустился у реки, там бродят люди, моют посуду, ловят рыбу. Мы говорим о чем-то, вплетаем в разговор лунные нити, звездную пыль… Время плотным клубком закатилось в угол палатки, я скажу ему когда можно начинать отсчет… Сейчас безвременье, черная дыра, куда Луна льет бледный свет, а Наташка - звонкий колоколец голоса и близкие слезы.
День 11. Laguna Yahuacocha - Llamac - Huaraz.
Опять встаем в четыре утра, Назарио беспокоится, что не успеем в Йямак на одиннадцатичасовой автобус. Пронзительно грустно и холодно, впереди последний перевал llamac pampa pass, незаметные 4 300. Встают в ряд в прощальном приветствии Рондой, Нинишанка, Ширишанка, Ерупаха, Расак, Диабло Мудо.
- Идущие на смерть приветствуют вас, - патетически бросаю в небо, бросаю вершинам с щучьим профилем. И умираю на этом перевале, маленькая боль под сердцем вспыхивает, оранжевым полыхнуло в глазах, горько во рту. Возрождаюсь на этом перевале, во взгляде выжжены навечно силуэты Сьюла Гранде, Ерупахи, Ширишанки, Ширишанки Чика…
Делаю первые шаги вниз. Больно, словно рвут присохший бинт, с этой болью горы остаются за спиной. И я делаю следующие тысячу метров. Вниз, вниз, вниз, пока не начинает кружиться голова, рушиться колени, пока крыши Йямака не начинают водить вокруг победные хороводы.
В автобусе Наташка плачет. Она извиняется, насмехается над собой, не выдерживает, закрывает лицо руками и отчаянно всхлипывает. Чищу апельсин и думаю, могла бы я полюбить человека за то, что он красиво скачет верхом….
Выходим в Уаразе, Наташка с опухшими глазами и я с мыслью, что надо сказать Назарио про деньги. Я их не дам.
- Мы не будем платить, Назарио, - набрав побольше воздуха, признаюсь я. - У нас нет денег на эти нелепые штрафы. Давай останемся друзьями, нам было хорошо вместе….
Назарио делает отчаянные глаза и в прыжке кобры хватает мою палатку.
- Не отдам, - говорит он и пятится.
Наташка перестает страдать и в ужасе вскрикивает - Женя, ты же оставила паспорт в залог этой палатки, всё пропало, нам завтра лететь, а я без тебя боюсь…
Я, в ужасе от собственной храбрости, произношу волшебное слово. Слово «Полиция». Назарио, побледнев скулами, соглашается, и мы гуськом идем по главной улице Уараза.
В полиции Назарио начинает говорить первым, тыча розовым стикером и захлебываясь несправедливостью. Наташка пихает меня в бок и шипит, чтоб я рассказала свою правду. И позвонила в посольство. Немедленно.
Моя правда коротка и умещается в два слова - нет денег.
- У нас нет денег, - я печально развожу руками. -Никто не сказал о необходимости покупки пермитов. Денег нет. Осталась пара носков и билет на самолет.
Полицейский чин задумчиво молчит. По глазам видно, что он хочет смотреть футбол по телевизору, но вот этот нервный сеньор Назарио и две белые дуры испортили весь вечер.
- Палатку, отдай палатку, - взвизгивает Наташка и вцепляется в Назарио.
- Отдай палатку, - коротко приказывает полицейский чин. Назарио нехотя разжимает руки.
- Мне дали черную метку, - трясет подбородком Назарио и взмахивает розовым стикером. - О горе, никогда мне не пройти через Хуаяпу с поднятой головой, я изгой на этом празднике жизни.
- Идиот он, а не изгой, - устало говорю я. Хочется выпить, в душ и опять выпить. - Дайте ему бумагу. С печатью. Что две иностранные дуры, из России и Украины, не заплатили в Хуаяпе по причине отсутствия чем платить.
Лицо полицейского светлеет. Если он быстро напечатает бумагу, то может еще успеет на второй тайм. Назарио садится рядом и шипит, что видел многое и русские хуже евреев. Я решила не сообщать ему о своей исконной национальной принадлежности. Наташка сидит на лавке с краю, глаза ее наполняются слезами о несбывшейся любви. Я тоже начинаю всхлипывать за компанию и от стыда - мне противна вся эта ситуация.
Выходим из полиции и бежим на рынок - в походе я немного порвала палатку, и нужно срочно найти швею, чтобы палатку зашить, сдать, и забрать мой паспорт. Находим швею, вытряхиваю палатку, разворачиваю, и вижу что, место разрыва аккуратно зашито и проклеено.
- Назарио зашил нам палатку, - не выдержав, всхлипываю я, и начинаю реветь.
- Еще он ловил нам рыбу и утром приготовил кашу, ыыыы……
- А я влюбилась в Альендо и никогда его больше не увижу, уууу, - подхватывает мой плач Наташка. Торговцы сбегаются на нас посмотреть, слезы двух идиоток забавляют их даже больше футбола.
- Барышни, у меня есть две новости, хорошая и плохая, - объявил за завтраком Назарио.
- Хорошая - наш маршрут подходит к концу, остался один день позора и мы расстанемся. Плохая - какая-то собака в обличье человека увидела, как мы прокрались вчера через пост, прячась в покровы ночи, и нажаловалась главному. Главный передал мне черную метку, - всхлипнул суровый аррьеро и протянул розовый стикер, на котором было неуклюже нацарапано «заплатить немедленно за пермит, иначе хуже будет».
- Назарио, у нас же денег нет, - сказала я, выразительно снимая крышку со сковородки, где томились гренки с сыром.
- Здесь денег нет, - поправил меня Назарио, - А в Уаразе есть, - проявил он редкую осведомленность. - Вот в Уаразе мне и отдадите.
Всю дорогу к очередному перевалу Punta Yacha высотой 4 840м. Наташка шипела, что аррьеро все врет и денег ему давать никак невозможно. К слову, проход через неприличную Хуаяпу был оценен около сорока долларов.
- Наташ, да давай в Уаразе снимем деньги и отдадим, - благородно предложила я.
- Какие деньги, - сделала круглые глаза Наташа.
- Ну..как..ты же сказала что муж, Петя, должен перевести…
Мы с Наташкой в начале путешествия радостно потратили все мои деньги, а теперь должны были тратить ее. Её деньги почему-то должен был переводить муж.
- Нет, он не жадный, - горячо шептала блондинка, - но вот он увидит 250 долларов, и подумает, ой, так много, зачем ей столько… Нет, не жадный, что ты…Или вот он очень занят, работает до пяти, ему некогда глупостями заниматься, деньги переводить… Я ему двух детей еще оставила, один в лагере, другой у бабушки…
Я похолодела и облилась горячим потом одновременно. После похода нам нужно было еще добраться до Лимы, и я не знала, как подают в Уаразе белым женщинам. Вдруг их просто закидывают гнилой папайей…
- Но ведь Назарио сказал, что его будут ругать, отберут ослов, а может и вообще расстреляют, - делая большие глаза, шептала я.
- Ну ты и дура, - жалостливо посмотрела на меня блондинка. - Ну причем здесь погонщик ослов к нашей неоплате. Его дело пасти ослов и ставить нам палатку. И вообще мы туристы и нам все можно. А он эти деньги просто положит в карман, и пойди докажи, - разъяснила очевидное блондинка.
Я иду на перевал и думаю о деньгах, и, когда это понимаю, начинаю злиться. Деньгам не место в горах.
Я приноровилась к тонкому воздуху, но теперь не хватает слов. Задыхаюсь в словесном вакууме, тысячи раз говорила «красиво, прекрасно, великолепно», и если опять сложу губы в эти избитые слова, меня стошнит.
Я стала рыбой и могу только разевать рот в мучительной немоте. Кладу руку на камень и считаю редкий пульс кордильеры. Горная плоть выходит на поверхность покореженными пластами, обнаженная на холодном ветру. Если прислушаться, то донесется стон камня. Если прислушаться…
«Энергичные треккеры могут вскарабкаться к северу на 4 900м., и, встав на цыпочки, разглядеть Кордильеру Бланка и великолепный Уаскаран», - намекнул лист путеводителя. Наташка посмотрела на меня выразительно и пошла вверх и на север. Я потащилась за ней, сопровождаемая завистливыми взглядами итальянцев - они были группой и шли вниз без промедленья, к горячему супу и походному сортиру под тентом.
Уаскаран прятался за чужими спинами и отказывался себя назвать. Я добродушно улыбнулась горным капризам, и. прищурившись, разглядывала Кордильеру Бланку. Быстрый ход облаков ощущался где-то внутри, маленькой болью под сердцем.
Запрокинула голову к небу и вспомнила себя девочкой в детском парке, на аттракционе «лодочка». Июнь, в северный город желтками одуванчиков пришло лето. Я раскачиваюсь коленками и ситцевым платьем, запрокидываю голову и слышу гул облаков.
Назарио очень советовал сделать пару фотографий лагуны Яхуакоча и уходить в направлении Йямака. Переночевать там в окрестных пастбищах, отряхнуться и красиво уехать в Уараз на единственном автобусе. Я послушно кивала головой, но когда приблизилась к лагуне Яхуакоча, поняла, что сегодня от нее не уйду. Наташка отыскала глазами лагерь итальянцев и призналась, что тоже не уйдет. Назарио услышал эти мысли и поставил палатки.
Мы опять идем, по нижней тропе, по следам Виракочи. Конечно, Виракоча был здесь, нанизывал пронзительную бирюзу лагун Яхуакоча и Сольтерокоча в тяжелое ожерелье для Пача Мамы, матери земли, живущей в горах. Он замкнул бирюзовую нить на снеговую глыбу Рондоя, замкнул для крепости Нинишанкой. Пача Мама зарделась и приняла подарок.
После десяти дней в горах шаг и дыхание стали неразрывны, если остановлюсь, то умру. Иду за бирюзовой нитью лагун, вижу дерево на нижней тропе, десять дней не видела деревьев, трогаю листья, они настоящие… Тропа вьется дальше, на перевал Рондой, но это уже не моя дорога, оставляю ее вам…. Я же остановлюсь у вздыбленного края лагуны, свесив ботинки в небесную синь, и пусть Наташка развернет последнюю шоколадку... Нужно заново учиться жить без гор, спать без спальника, пить чай без реки… я сильная, я смогу, чё уж..
Закат устраивает торжественное прощание, рдеет такой рапсодией, что я немедленно бросаю вечные лук и морковку и утираю слезы. Плачу про конец похода, скорый конец путешествия, скорое окончание заката… А на небе Виракоча развел костер и расхаживает там широкими шагами. Поленья трещат, небо прогибается, тяжело опирается о вершину Рондоя.
Наташка пошла на реку чистить зубы, и на том берегу встретила Альендо - оказывается, так зовут перуанского гида итальянцев. Теперь он сидит с нами, и Наташка играет в хозяйку.
- Женя, рис уже готов? Найди тарелку для Альенде. И сделай тот салат, ну с луком и тунцом, у нас же еще осталась консерва…
Альендо двадцать пять лет и двое детей, он не знает ни слова по-английски, и совсем этому не печалится.
- Среди туристов кто-нибудь обязательно знает испанский, - беспечно говорит он и долгим взглядом смотрит на Наташку. Наташка нежно розовеет. Альендо озаряет ее сахарными зубами в счастливой улыбке. Они молчат со значением.
Круглая Луна. Альендо давно ушел в свой лагерь, Назарио спит, ослы спотыкаются со сна копытами. Мы с Наташкой сидим на камнях и пьем чай. Лунный свет сгустился у реки, там бродят люди, моют посуду, ловят рыбу. Мы говорим о чем-то, вплетаем в разговор лунные нити, звездную пыль… Время плотным клубком закатилось в угол палатки, я скажу ему когда можно начинать отсчет… Сейчас безвременье, черная дыра, куда Луна льет бледный свет, а Наташка - звонкий колоколец голоса и близкие слезы.
День 11. Laguna Yahuacocha - Llamac - Huaraz.
Опять встаем в четыре утра, Назарио беспокоится, что не успеем в Йямак на одиннадцатичасовой автобус. Пронзительно грустно и холодно, впереди последний перевал llamac pampa pass, незаметные 4 300. Встают в ряд в прощальном приветствии Рондой, Нинишанка, Ширишанка, Ерупаха, Расак, Диабло Мудо.
- Идущие на смерть приветствуют вас, - патетически бросаю в небо, бросаю вершинам с щучьим профилем. И умираю на этом перевале, маленькая боль под сердцем вспыхивает, оранжевым полыхнуло в глазах, горько во рту. Возрождаюсь на этом перевале, во взгляде выжжены навечно силуэты Сьюла Гранде, Ерупахи, Ширишанки, Ширишанки Чика…
Делаю первые шаги вниз. Больно, словно рвут присохший бинт, с этой болью горы остаются за спиной. И я делаю следующие тысячу метров. Вниз, вниз, вниз, пока не начинает кружиться голова, рушиться колени, пока крыши Йямака не начинают водить вокруг победные хороводы.
В автобусе Наташка плачет. Она извиняется, насмехается над собой, не выдерживает, закрывает лицо руками и отчаянно всхлипывает. Чищу апельсин и думаю, могла бы я полюбить человека за то, что он красиво скачет верхом….
Выходим в Уаразе, Наташка с опухшими глазами и я с мыслью, что надо сказать Назарио про деньги. Я их не дам.
- Мы не будем платить, Назарио, - набрав побольше воздуха, признаюсь я. - У нас нет денег на эти нелепые штрафы. Давай останемся друзьями, нам было хорошо вместе….
Назарио делает отчаянные глаза и в прыжке кобры хватает мою палатку.
- Не отдам, - говорит он и пятится.
Наташка перестает страдать и в ужасе вскрикивает - Женя, ты же оставила паспорт в залог этой палатки, всё пропало, нам завтра лететь, а я без тебя боюсь…
Я, в ужасе от собственной храбрости, произношу волшебное слово. Слово «Полиция». Назарио, побледнев скулами, соглашается, и мы гуськом идем по главной улице Уараза.
В полиции Назарио начинает говорить первым, тыча розовым стикером и захлебываясь несправедливостью. Наташка пихает меня в бок и шипит, чтоб я рассказала свою правду. И позвонила в посольство. Немедленно.
Моя правда коротка и умещается в два слова - нет денег.
- У нас нет денег, - я печально развожу руками. -Никто не сказал о необходимости покупки пермитов. Денег нет. Осталась пара носков и билет на самолет.
Полицейский чин задумчиво молчит. По глазам видно, что он хочет смотреть футбол по телевизору, но вот этот нервный сеньор Назарио и две белые дуры испортили весь вечер.
- Палатку, отдай палатку, - взвизгивает Наташка и вцепляется в Назарио.
- Отдай палатку, - коротко приказывает полицейский чин. Назарио нехотя разжимает руки.
- Мне дали черную метку, - трясет подбородком Назарио и взмахивает розовым стикером. - О горе, никогда мне не пройти через Хуаяпу с поднятой головой, я изгой на этом празднике жизни.
- Идиот он, а не изгой, - устало говорю я. Хочется выпить, в душ и опять выпить. - Дайте ему бумагу. С печатью. Что две иностранные дуры, из России и Украины, не заплатили в Хуаяпе по причине отсутствия чем платить.
Лицо полицейского светлеет. Если он быстро напечатает бумагу, то может еще успеет на второй тайм. Назарио садится рядом и шипит, что видел многое и русские хуже евреев. Я решила не сообщать ему о своей исконной национальной принадлежности. Наташка сидит на лавке с краю, глаза ее наполняются слезами о несбывшейся любви. Я тоже начинаю всхлипывать за компанию и от стыда - мне противна вся эта ситуация.
Выходим из полиции и бежим на рынок - в походе я немного порвала палатку, и нужно срочно найти швею, чтобы палатку зашить, сдать, и забрать мой паспорт. Находим швею, вытряхиваю палатку, разворачиваю, и вижу что, место разрыва аккуратно зашито и проклеено.
- Назарио зашил нам палатку, - не выдержав, всхлипываю я, и начинаю реветь.
- Еще он ловил нам рыбу и утром приготовил кашу, ыыыы……
- А я влюбилась в Альендо и никогда его больше не увижу, уууу, - подхватывает мой плач Наташка. Торговцы сбегаются на нас посмотреть, слезы двух идиоток забавляют их даже больше футбола.