Бывал ли Трумен Капоте в Москве?
Вначале маленький рассказ из замечательного сборника "Музыка для хамелеонов".
МИСТЕР ДЖОНС
Зимой 1945 года я несколько месяцев снимал комнату в Бруклине. Дом был вполне почтенный - не какая-нибудь дыра, - сложен был из старого известняка, приятно меблирован и содержался в больничной чистоте хозяйками - двумя незамужними сестрами.
В соседней комнате жил мистер Джонс. У меня была самая маленькая комната в доме, а у него самая большая - прекрасная вместительная комната на солнечной стороне, что было очень кстати, ибо мистер Джонс никогда не выходил: все его заботы, связанные с питанием, походами по магазинам, стиркой, взяли на себя пожилые хозяйки. Кроме того, у него бывали гости; с раннего утра до позднего вечера к нему в комнату заходили различные мужчины и женщины, молодые, старые и среднего возраста, - человек по шесть ежедневно. Наркотиками он не торговал и по руке не гадал; нет, они приходили просто поговорить с ним и, очевидно, благодарили его за беседу и советы скромными денежными приношениями. Иными источниками дохода он вроде бы не располагал.
Сам я с мистером Джонсом так и не побеседовал, о чем впоследствии не раз сожалел. Это был представительный мужчина лет сорока. Худощавый брюнет с необычным лицом: бледное, тощее, скулы выдаются, а на левой щеке - родимое пятно, алый изъян в форме звезды. Он носил очки в золотой оправе, с черными-черными стеклами: он был слеп, да к тому же наполовину парализован - сестры рассказывали, что после несчастного случая в детстве у него отнялись ноги, - и передвигался только на костылях. Носил он всегда отутюженную темно-серую или темно-синюю тройку и скромный галстук - как будто вот-вот отправится в контору на Уолл-стрит.
Но, как я уже сказал, он не покидал дома. Сидел в своем удобном кресле и принимал в светлой комнате гостей. Я не представлял, чего ради к нему шли эти ничем не примечательные люди и что обсуждали с ним; я слишком был занят собственными делами и особенно об этом не задумывался. А когда задумывался, воображал, какой находкой стал для друзей этот понятливый добрый человек, как поверяют они ему свои невзгоды и какое участие находят в таком отзывчивом слушателе - священнике и психоаналитике одновременно.
У мистера Джонса был телефон. Из жильцов у него одного был собственный номер. Телефон звонил не переставая, иногда за полночь, иногда с шести утра.
Я переехал на Манхэттен. Через несколько месяцев я вернулся - забрать оставленный ящик с книгами. Когда хозяйки у себя в "зале" угощали меня чаем с пирожными, я спросил о мистере Джонсе.
Дамы опустили очи долу. Одна кашлянула и сказала: "Его ищет полиция".
Другая сообщила: "Мы заявили о его исчезновении".
Первая добавила: "Месяц назад - двадцать шесть дней - сестра, как обычно, отнесла мистеру Джонсу завтрак. Но его не было. Все вещи были на месте. А он пропал".
"Как же это мог…"
"…Совершенно слепой, беспомощный калека…"
Проходит десять лет.
Морозный, за десять градусов, декабрьский день; я в Москве. Еду в вагоне метро. Пассажиров вокруг мало. Один сидит напротив - мужчина в сапогах, в плотном долгополом пальто, в меховой шапке, какие носят в России. У него яркие, синие, как у павлина, глаза.
Мгновение я еще сомневался, а потом уже не мог отвести взгляд: ни с чем нельзя было спутать это необычное тощее лицо - пускай без черных очков - и эти выступающие скулы с одиноким алым звездообразным родимым пятном.
Я уже думал пересесть и заговорить с ним, но тут поезд остановился, мистер Джонс поднялся и, ступая здоровыми, сильными ногами, вышел из вагона. Двери закрылись прямо у него за спиной.
***"Работая с личными бумагами Трумена Капоте в Нью-Йоркской публичной библиотеке, я наткнулся на общую тетрадь стоимостью в две копейки. Как советский артефакт оказался в архиве американского писателя, я узнал через пару минут. Ответ звучал лаконично: «Музы слышны» - отчет Трумена Капоте о поездке в СССР в компании негритянских артистов. В декабре 1955 - январе 1956 года гастроли оперы Джорджа Гершвина «Порги и Бесс» произвели фурор у жителей двух столиц. Это был первый культурный обмен между США и Советским Союзом, который оплатило Министерство культуры СССР, терпя колоссальные убытки: чего не сделаешь ради пропаганды. Опера об угнетенном народе, задавленном капитализмом, отвечала чаяниям ЦК, провозглашая прогрессивность советской системы. Американский Госдеп это хорошо понимал и денег не дал, но режиссер Роберт Брин сам договорился с Советами и в отместку укомплектовал труппу тремя крутыми писаками: Леонардом Лайонсом - колумнистом «Нью-Йорк пост», - Айрой Уолфертом из «Ридерз дайджест» и Труменом Капоте из журнала «Нью-Йоркер». Последний в те годы слыл «надеждой американской литературы» и после ошеломляющего дебюта «Другие голоса, другие комнаты» (1948) искал новый способ удивить публику. И он его нашел, решив поработать в жанре репортажа, который можно разбавить элементами художественной литературы - поездка в Россию пришлась очень кстати. Так Трумен Капоте оказался в гуще театрально-светских событий начала оттепели.
Всю свою иронию - вперемешку с наблюдениями о приключениях американцев за железным занавесом - Трумен вложил в текст «Музы слышны». Публикация в «Нью-Йоркере» заставила смеяться буквально всех, за исключением самих очевидцев. Оно и понятно: кому приятно увидеть себя в слегка искривленном зеркале. Роберт Брин сто раз пожалел, что взял Капоте с собой. Вещь имела успех: отдельной книгой «Музы слышны» вышли в США в 1956 году, в Великобритании документальный отчет появился через год. В России повесть будет опубликована только сейчас: издательство «Азбука-Аттикус» печатает «Музы слышны» (прекрасный перевод Нины Ставиской сохранил и авторскую манеру Капоте, и его неподражаемую иронию) в сборнике очерков Трумена Капоте «Призраки в солнечном свете».
Но та поездка с «Порги и Бесс» была не единственным визитом Трумена в СССР. Здесь, в Москве, в январе 1956 года он познакомился с группой детей советской элиты. Высшее общество, живущее в западном стиле, - что может быть сенсационней? Войдя в этот круг, Трумен решил написать об этих людях, рассказать о другой стороне советской жизни. Чтобы собрать материал, Капоте возвращается в Москву еще два раза: в феврале 1958-го и марте 1959-го. Он встречается со столичной богемой, тусит с ней в ресторане «Гранд-отель», располагавшемся в гостинице «Москва», гуляет по улице Горького, ходит в гости домой и прямо в гостинице «Националь» делает первые наброски будущего очерка. Зачеркивает, переписывает, жаждет новых историй! В феврале 1958-го Капоте вновь едет в Ленинград [...]"
Денис Захаров. (исследователь творчества Капоте)
отсюда
МИСТЕР ДЖОНС
Зимой 1945 года я несколько месяцев снимал комнату в Бруклине. Дом был вполне почтенный - не какая-нибудь дыра, - сложен был из старого известняка, приятно меблирован и содержался в больничной чистоте хозяйками - двумя незамужними сестрами.
В соседней комнате жил мистер Джонс. У меня была самая маленькая комната в доме, а у него самая большая - прекрасная вместительная комната на солнечной стороне, что было очень кстати, ибо мистер Джонс никогда не выходил: все его заботы, связанные с питанием, походами по магазинам, стиркой, взяли на себя пожилые хозяйки. Кроме того, у него бывали гости; с раннего утра до позднего вечера к нему в комнату заходили различные мужчины и женщины, молодые, старые и среднего возраста, - человек по шесть ежедневно. Наркотиками он не торговал и по руке не гадал; нет, они приходили просто поговорить с ним и, очевидно, благодарили его за беседу и советы скромными денежными приношениями. Иными источниками дохода он вроде бы не располагал.
Сам я с мистером Джонсом так и не побеседовал, о чем впоследствии не раз сожалел. Это был представительный мужчина лет сорока. Худощавый брюнет с необычным лицом: бледное, тощее, скулы выдаются, а на левой щеке - родимое пятно, алый изъян в форме звезды. Он носил очки в золотой оправе, с черными-черными стеклами: он был слеп, да к тому же наполовину парализован - сестры рассказывали, что после несчастного случая в детстве у него отнялись ноги, - и передвигался только на костылях. Носил он всегда отутюженную темно-серую или темно-синюю тройку и скромный галстук - как будто вот-вот отправится в контору на Уолл-стрит.
Но, как я уже сказал, он не покидал дома. Сидел в своем удобном кресле и принимал в светлой комнате гостей. Я не представлял, чего ради к нему шли эти ничем не примечательные люди и что обсуждали с ним; я слишком был занят собственными делами и особенно об этом не задумывался. А когда задумывался, воображал, какой находкой стал для друзей этот понятливый добрый человек, как поверяют они ему свои невзгоды и какое участие находят в таком отзывчивом слушателе - священнике и психоаналитике одновременно.
У мистера Джонса был телефон. Из жильцов у него одного был собственный номер. Телефон звонил не переставая, иногда за полночь, иногда с шести утра.
Я переехал на Манхэттен. Через несколько месяцев я вернулся - забрать оставленный ящик с книгами. Когда хозяйки у себя в "зале" угощали меня чаем с пирожными, я спросил о мистере Джонсе.
Дамы опустили очи долу. Одна кашлянула и сказала: "Его ищет полиция".
Другая сообщила: "Мы заявили о его исчезновении".
Первая добавила: "Месяц назад - двадцать шесть дней - сестра, как обычно, отнесла мистеру Джонсу завтрак. Но его не было. Все вещи были на месте. А он пропал".
"Как же это мог…"
"…Совершенно слепой, беспомощный калека…"
Проходит десять лет.
Морозный, за десять градусов, декабрьский день; я в Москве. Еду в вагоне метро. Пассажиров вокруг мало. Один сидит напротив - мужчина в сапогах, в плотном долгополом пальто, в меховой шапке, какие носят в России. У него яркие, синие, как у павлина, глаза.
Мгновение я еще сомневался, а потом уже не мог отвести взгляд: ни с чем нельзя было спутать это необычное тощее лицо - пускай без черных очков - и эти выступающие скулы с одиноким алым звездообразным родимым пятном.
Я уже думал пересесть и заговорить с ним, но тут поезд остановился, мистер Джонс поднялся и, ступая здоровыми, сильными ногами, вышел из вагона. Двери закрылись прямо у него за спиной.
***"Работая с личными бумагами Трумена Капоте в Нью-Йоркской публичной библиотеке, я наткнулся на общую тетрадь стоимостью в две копейки. Как советский артефакт оказался в архиве американского писателя, я узнал через пару минут. Ответ звучал лаконично: «Музы слышны» - отчет Трумена Капоте о поездке в СССР в компании негритянских артистов. В декабре 1955 - январе 1956 года гастроли оперы Джорджа Гершвина «Порги и Бесс» произвели фурор у жителей двух столиц. Это был первый культурный обмен между США и Советским Союзом, который оплатило Министерство культуры СССР, терпя колоссальные убытки: чего не сделаешь ради пропаганды. Опера об угнетенном народе, задавленном капитализмом, отвечала чаяниям ЦК, провозглашая прогрессивность советской системы. Американский Госдеп это хорошо понимал и денег не дал, но режиссер Роберт Брин сам договорился с Советами и в отместку укомплектовал труппу тремя крутыми писаками: Леонардом Лайонсом - колумнистом «Нью-Йорк пост», - Айрой Уолфертом из «Ридерз дайджест» и Труменом Капоте из журнала «Нью-Йоркер». Последний в те годы слыл «надеждой американской литературы» и после ошеломляющего дебюта «Другие голоса, другие комнаты» (1948) искал новый способ удивить публику. И он его нашел, решив поработать в жанре репортажа, который можно разбавить элементами художественной литературы - поездка в Россию пришлась очень кстати. Так Трумен Капоте оказался в гуще театрально-светских событий начала оттепели.
Всю свою иронию - вперемешку с наблюдениями о приключениях американцев за железным занавесом - Трумен вложил в текст «Музы слышны». Публикация в «Нью-Йоркере» заставила смеяться буквально всех, за исключением самих очевидцев. Оно и понятно: кому приятно увидеть себя в слегка искривленном зеркале. Роберт Брин сто раз пожалел, что взял Капоте с собой. Вещь имела успех: отдельной книгой «Музы слышны» вышли в США в 1956 году, в Великобритании документальный отчет появился через год. В России повесть будет опубликована только сейчас: издательство «Азбука-Аттикус» печатает «Музы слышны» (прекрасный перевод Нины Ставиской сохранил и авторскую манеру Капоте, и его неподражаемую иронию) в сборнике очерков Трумена Капоте «Призраки в солнечном свете».
Но та поездка с «Порги и Бесс» была не единственным визитом Трумена в СССР. Здесь, в Москве, в январе 1956 года он познакомился с группой детей советской элиты. Высшее общество, живущее в западном стиле, - что может быть сенсационней? Войдя в этот круг, Трумен решил написать об этих людях, рассказать о другой стороне советской жизни. Чтобы собрать материал, Капоте возвращается в Москву еще два раза: в феврале 1958-го и марте 1959-го. Он встречается со столичной богемой, тусит с ней в ресторане «Гранд-отель», располагавшемся в гостинице «Москва», гуляет по улице Горького, ходит в гости домой и прямо в гостинице «Националь» делает первые наброски будущего очерка. Зачеркивает, переписывает, жаждет новых историй! В феврале 1958-го Капоте вновь едет в Ленинград [...]"
Денис Захаров. (исследователь творчества Капоте)
отсюда