Читая Бориса Житкова
Это он, это он...
Он был моряком. Был штурманом на парусном корабле. Закончил кораблестроительный факультет Ленинградского политеха. Он написал очень много книг для детей, целую энциклопедию о разных вещах окружающего мира. Его книга «Что я видел» была зачитана до дыр четырьмя поколениями нашей семьи. Такая судьба постигла разве что только «Барона Мюнхгаузена». Так получилось, что герой этой книги, Алеша-Почемучка, сосед Житкова по ленинградской коммуналке Алексей Всеволодович Некрасов, был преподавателем у моей жены, молодым доцентом в Гидрометинституте в Ленинграде, что порождало у нас чувство сопричастности ко всем событиям повести.
О Борисе Степановиче Житкове очень хорошо написал его одноклассник по одесской гимназии Корей Чуковский. Вчера еще раз перечитал этот его очерк из «Современников».
«Нам он казался надменным. Но мне нравилось в нем все, даже эта надменность. Мне нравилось, что он живет в порту, над самым морем, среди кораблей и матросов; что все его дяди - все до одного! - адмиралы; что у него есть собственная лодка, - кажется даже под парусом, - и не только лодка, но и телескоп на трех ножках, и скрипка, и чугунные шары для гимнастики и дрессированный пес.»
Писать Житков начал поздно, уже сложившимся человеком, но он сразу же «вписался» в детскую литературу того времени, которой так не хватало умелого расказчика об охватившей мир, - и Россию, -технической революции. Детская литература «приобрела в лице этого сорокалетнего морехода, кораблестроителя, математика, физика свежую, надежную силу.»
Но предметом нашего сегодяшнего воскресного чтения станут не технические чудеса ХХ века, описанные Житковым, а одна из его морских историй, история галерного раба «Черные паруса» (1930).
Историю эту можно прочитать в сети. Поэтому ни содержания ее, ни больших отрывков приводить не буду. Сделаю лишь одно замечание. История с ее сюжетом как бы нанизана на статьи из морского словаря для юношей. Вот, например, лишь некоторые отрывки (заголовки соответствуют названием глав в «Черных парусах»:
Ладьи
«А лодки большие, развалистые. Носы острые, вверх тянутся. В каждой лодке по двадцать пять человек, и еще для двадцати места хватит.»
Казаки под Феодосией
«По два гребца сидело на каждой скамье, а скамей было по семи на каждой ладье: в четырнадцать весел ударяли казаки, а пятнадцатым веслом правил сам кормчий. Это было триста лет тому назад. Так ходили на ладьях казаки к турецким берегам.»
Фелюга
«У берега стояла фелюга - большая лодка, острая с двух концов. Нос и корма были лихо задраны вверх, как рога у турецкого месяца.»
Карамусал
«Гриц запрокинул голову: видит нос корабля над самой фелюгой. Толстый форштевень изогнуто подымался из воды. По сторонам его написаны краской два глаза, и, как надутые щеки, выпячиваются круглые скулы турецкого карамусала. Как будто от злости надулся корабль.»
«На палубе Гриц увидел, что корабль большой, шагов с полсотни длиной. Две мачты, и на спущенных над палубой рейках туго скручены убранные паруса. Фок-мачта смотрела вперед. От мачт шли к борту веревки - ванты. Тугие - ими держалась мачта, когда ветер напирал в парус. У бортов стояли бочки.
На корме была нагорожена целая кибитка. Большая, обтянутая плотной материей. Вход в нее с палубы был завешан коврами.
Стража с кинжалами и ятаганами у пояса стояла при входе в эту кормовую беседку.»
«Грицко стал лазать по трюму и рассматривать, где ж это он. Скоро привык к полутьме.
Все судно внутри было из ребер (ребра эти называются шпангоутами), из толстых, вершка по четыре. Ребра были не целые, стычные, и густо посажены. А за ребрами шли уже доски. Между досками, в щелях, смола. По низу в длину, поверх ребер, шло посредине бревно (это бревно, покрывающее шпангоуты, называется кильсоном). Толстое, обтесанное. На него-то и грохнулся Гриц, как его с палубы спихнули.”
Неф
«Корабль был не то, что турецкий карамусал, на котором привезли Грицка в Царьград. Как гордая птица, лежал на воде корабль, высоко задрав многоярусную корму. Он так легко касался воды своим круто изогнутым корпусом, как будто только спустился отдохнуть и понежиться в теплой воде. Казалось, вот сейчас распустит паруса-крылья и вспорхнет. Гибкими змеями вилось в воде его отражение. И над красной вечерней водой тяжело и важно реял за кормой парчовый флаг. На нем был крест и в золотом ярком венчике икона.”
"Корабль стоял на чистом месте, поодаль от кучи турецких карамусалов, как будто боялся запачкаться.
Квадратные окна были вырезаны в боку судна - семь окон в ряд, по всей длине корабля. Их дверцы были приветливо подняты вверх, а в глубине этих окон (портов), как злой зрачок, поблескивали дула бронзовых пушек. Две высокие мачты, одна в носу, другая посредине, натуго были укреплены веревками. На этих мачтах было по две перекладины - реи. Они висели на топенантах, и, как вожжи, шли от их концов (ноков) брасы. На третьей мачте, что торчала в самой корме, был только флаг.
Середина палубы, где стоял Грицко, была самым низким местом. На носу крутой стеной начиналась надстройка.
На корме надстройка еще выше и поднималась ступенями в три этажа. Туда вели двери великолепной резной работы. Да и все кругом было прилажено, пригнано и форсисто разделано. Обрубком ничто не кончалось: всюду или завиток, или замысловатый крендель, и весь корабль выглядел таким же франтом, как те венецианцы, что толпились вокруг невольников.»
Буцентавр
“Вдруг слышит Грицко: по воде что-то мерно шумит, плещет, будто шумно дышит. Глянул назад и обмер: целый дворец в два этажа двигался вдоль канала. Такого дома и на земле казак не видал. Весь в завитках, с золочеными колонками, с блестящими фонарями на корме, а нос переходил в красивую статую. Все было затейливо переплетено, перевито резными гирляндами. В верхнем этаже в окнах видны были люди; они были в парче, в шелках.”
“Нарядные гребцы сидели в нижнем этаже. Они стройно гребли, подымали и опускали весла, как один человек.
- Буцентавр! Буцентавр! - загалдели кругом люди. Все остановились на берегу, придвинулись к воде и смотрели на плавучий дворец.
Дворец поравнялся с церковью на берегу, и вдруг все гребцы резко и сильно ударили три раза веслами по воде и три раза крикнули:
- Ал! ал! ал!
Это Буцентавр по-старинному отдавал салют старинной церкви.
Это главный венецианский вельможа выезжал давать клятву морю. Клятву верности и дружбы. Обручаться, как жених с невестой.»
Более подробно описана в этой морской истории Житкова венецианская галера, но о ней как-нибудь в следующий раз.