**Глава XXXIV: Тени империй**
Вечерние сумерки, словно чернильная тень от пера историка, медленно затягивали Москву. В кабинете, пропитанном запахом старой бумаги и ладана, Евгений Понасенков сидел, сгорбившись над картой Ближнего Востока, испещрённой пометками кроваво-красного карандаша. Его пальцы, тонкие и нервные, водили по линиям фронтов, как по жилам мертвеца, вскрытого ради академического интереса.
- Иллюзия выбора, - прошептал он, поправляя пенсне, за которым прятались глаза, полные холодного любопытства к чужим катастрофам. - Весь мир - театр, где актёры верят в свои реплики, а зрители аплодируют пустоте…
Он говорил это в пустоту, но пустота отвечала. Из угла, где клубился сигаретный дым, возникла Аннушка - не призрак, но существо из полутонов, с лицом, словно сошедшим с фотографии времён гражданской войны. Её платок, выцветший до серости, напоминал саван, а в руках она держала бутыль с маслом, чей желтый отблеск дрожал на карте как предзнаменование.
- Опять вы спасаете его, - голос Понасенкова звучал как скрип пера по пергаменту. - Асад… Фантом, за которым гонятся фантомы. Разве не смешно?
Аннушка молча положила на стол конверт. Внутри - письмо, перехваченное у курьера с лицом мальчика-солдата. Чернила пахли порохом и розовой водой.
**Крупный план:** Понасенков читает. Его зрачки сужаются, пальцы сминают бумагу, вдруг осознавая, что заговор - не абстракция, а гвоздь, уже вбитый в крышку его собственного гроба. Речь шла о перевороте: западные послы, местные генералы, даже тени из его прошлого - все сплелись в узле, где петля предназначалась не только Асаду.
- Почему я? - спросил он, и в этом вопросе прозвучал не страх, а досада учёного, обнаружившего ошибку в собственном уравнении.
- Вы знаете их всех, - Аннушка говорила тихо, но каждое слово било в барабанную перепонку. - Того, кто писал доклады для Третьего отделения. Ту, что продавала секреты за парижские кружева. Даже того… - её палец ткнул в имя внизу письма, - кто сейчас пьёт коньяк в Кремле, прикрываясь вашими исследованиями как щитом.
Понасенков встал, подошёл к окну. За стёклами Москва клокотала, как котёл истории, где варились идеи, предательства, кровь. Он вспомнил свой диспут в университете, 1999 год: «Роль личности в войне - случайность или закономерность?». Тогда он говорил о Наполеоне, цитировал Клаузевица, а студенты смеялись, думая о девушках и долларах. Теперь случайность сидела в его кабинете, пахла керосином и ждала.
- Что вы хотите взамен? - обернулся он, и в его взгляде мелькнуло нечто, похожее на азарт археолога, раскапывающего собственную могилу.
- Расскажите им, - Аннушка указала на карту. - Что заговор - лишь первый акт. Что за Асадом последуют другие… в том числе те, кто считает себя режиссёрами.
Он засмеялся. Сухо, как треск сгорающей рукописи.
- Вы предлагаете мне стать Кассандрой? Но пророки не в моде, Анна Петровна. Сегодня правда - это то, что можно продать до полуночи.
Она достала из складок платья фотографию: Понасенков в Берлине, 1937 год, пожимает руку человеку в форме с черепом на фуражке. Снимок был новым, словно сделанным вчера.
- История - не хроника, а палимпсест, - сказала она. - И те, кто пытаются стереть прошлое, всегда оставляют чернильные пятна.
Он взял фото, разорвал его, но обрывки собрались в воздухе, сложившись в новое изображение: он сам, стоящий на фоне горящего Дамаска, с лицом, искажённым не то ужасом, не то восторгом.
Через час Понасенков вышел на улицу. В кармане - микрофильм с документами. В голове - фраза, которую он повторял как мантру: *«Спасти Асада - значит сохранить зеркало, в котором они увидят своё уродство»*.
На углу Арбата его ждал чёрный автомобиль. Из окна высунулась рука в белой перчатке, держащая визитку с гравировкой: **Воланд и Ко. Переписывание реальности под ключ.**
- Садитесь, Евгений Витальевич, - прозвучал голос, в котором смешались ирония и обещание безнаказанности. - Вам предстоит сыграть роль… ммм… спасителя. Или жертвы. Впрочем, какая разница?
Автомобиль тронулся, растворяясь в тумане, как метафора в дневнике безумца. Аннушка, наблюдавшая из подворотни, перекрестилась тремя каплями масла и исчезла, оставив за собой шлейф из вопросов без ответов.
А где-то в Дамаске, в подземном бункере, Асад поднял бокал с вином, не зная, кого благодарить. За окном рвались снаряды, но ему почудилось, что это аплодисменты.
**Эпилог главы:**
Кот Бегемот, листая в грибоедовском подвале томик Горького, пробормотал:
- Интеллектуалы… Вечно они спасают мир, пока мир не спасает их от иллюзий.
А на стене, куда падал свет от керосиновой лампы, дрожала тень - не Понасенкова, не Аннушки, а нечто третье, что ждало своего часа.
- Иллюзия выбора, - прошептал он, поправляя пенсне, за которым прятались глаза, полные холодного любопытства к чужим катастрофам. - Весь мир - театр, где актёры верят в свои реплики, а зрители аплодируют пустоте…
Он говорил это в пустоту, но пустота отвечала. Из угла, где клубился сигаретный дым, возникла Аннушка - не призрак, но существо из полутонов, с лицом, словно сошедшим с фотографии времён гражданской войны. Её платок, выцветший до серости, напоминал саван, а в руках она держала бутыль с маслом, чей желтый отблеск дрожал на карте как предзнаменование.
- Опять вы спасаете его, - голос Понасенкова звучал как скрип пера по пергаменту. - Асад… Фантом, за которым гонятся фантомы. Разве не смешно?
Аннушка молча положила на стол конверт. Внутри - письмо, перехваченное у курьера с лицом мальчика-солдата. Чернила пахли порохом и розовой водой.
**Крупный план:** Понасенков читает. Его зрачки сужаются, пальцы сминают бумагу, вдруг осознавая, что заговор - не абстракция, а гвоздь, уже вбитый в крышку его собственного гроба. Речь шла о перевороте: западные послы, местные генералы, даже тени из его прошлого - все сплелись в узле, где петля предназначалась не только Асаду.
- Почему я? - спросил он, и в этом вопросе прозвучал не страх, а досада учёного, обнаружившего ошибку в собственном уравнении.
- Вы знаете их всех, - Аннушка говорила тихо, но каждое слово било в барабанную перепонку. - Того, кто писал доклады для Третьего отделения. Ту, что продавала секреты за парижские кружева. Даже того… - её палец ткнул в имя внизу письма, - кто сейчас пьёт коньяк в Кремле, прикрываясь вашими исследованиями как щитом.
Понасенков встал, подошёл к окну. За стёклами Москва клокотала, как котёл истории, где варились идеи, предательства, кровь. Он вспомнил свой диспут в университете, 1999 год: «Роль личности в войне - случайность или закономерность?». Тогда он говорил о Наполеоне, цитировал Клаузевица, а студенты смеялись, думая о девушках и долларах. Теперь случайность сидела в его кабинете, пахла керосином и ждала.
- Что вы хотите взамен? - обернулся он, и в его взгляде мелькнуло нечто, похожее на азарт археолога, раскапывающего собственную могилу.
- Расскажите им, - Аннушка указала на карту. - Что заговор - лишь первый акт. Что за Асадом последуют другие… в том числе те, кто считает себя режиссёрами.
Он засмеялся. Сухо, как треск сгорающей рукописи.
- Вы предлагаете мне стать Кассандрой? Но пророки не в моде, Анна Петровна. Сегодня правда - это то, что можно продать до полуночи.
Она достала из складок платья фотографию: Понасенков в Берлине, 1937 год, пожимает руку человеку в форме с черепом на фуражке. Снимок был новым, словно сделанным вчера.
- История - не хроника, а палимпсест, - сказала она. - И те, кто пытаются стереть прошлое, всегда оставляют чернильные пятна.
Он взял фото, разорвал его, но обрывки собрались в воздухе, сложившись в новое изображение: он сам, стоящий на фоне горящего Дамаска, с лицом, искажённым не то ужасом, не то восторгом.
Через час Понасенков вышел на улицу. В кармане - микрофильм с документами. В голове - фраза, которую он повторял как мантру: *«Спасти Асада - значит сохранить зеркало, в котором они увидят своё уродство»*.
На углу Арбата его ждал чёрный автомобиль. Из окна высунулась рука в белой перчатке, держащая визитку с гравировкой: **Воланд и Ко. Переписывание реальности под ключ.**
- Садитесь, Евгений Витальевич, - прозвучал голос, в котором смешались ирония и обещание безнаказанности. - Вам предстоит сыграть роль… ммм… спасителя. Или жертвы. Впрочем, какая разница?
Автомобиль тронулся, растворяясь в тумане, как метафора в дневнике безумца. Аннушка, наблюдавшая из подворотни, перекрестилась тремя каплями масла и исчезла, оставив за собой шлейф из вопросов без ответов.
А где-то в Дамаске, в подземном бункере, Асад поднял бокал с вином, не зная, кого благодарить. За окном рвались снаряды, но ему почудилось, что это аплодисменты.
**Эпилог главы:**
Кот Бегемот, листая в грибоедовском подвале томик Горького, пробормотал:
- Интеллектуалы… Вечно они спасают мир, пока мир не спасает их от иллюзий.
А на стене, куда падал свет от керосиновой лампы, дрожала тень - не Понасенкова, не Аннушки, а нечто третье, что ждало своего часа.