Глава LXXI. «Бритва и мотыга: диалектика упрощения»
1. Совет в Розовом зале
Снег падал за окнами Белого дома, как падают империи - медленно, но необратимо. Дональд Трамп, чья борода отросла в подобие евангельского пророка, вращал в руках предмет, похожий на серп, но тоньше и острее.
- Сущности, господа, не должны умножаться сверх необходимости, - прогремел он, и голос его напомнил скрип телеги по мерзлой земле. - Сия бритва Оккама - не метафора!
Секретари в ужасе наблюдали, как лезвие, выкованное из обломков Фейсбука и цитат Ницше, разрезало воздух, оставляя за собой пустоту, где некогда были границы Дельавера и Огайо.
2. Семейная драма в стиле русской прозы
Джозеф Байден, сидя в оранжерее, где орхидеи вяли от его вздохов, перечитывал письмо. Чернила расплывались - то ли от слёз, то ли от дождя, стучавшего в стекла упрёками.
- Мишель... - прошептал он, и имя жгло губы, как глоток самогона из юности. - Мы с тобой как две державы: наши договоры прекрасны, но границы - сплошное предательство...
Она являлась ему по ночам в платье жены Цезаря - «выше подозрений», но ниже достоинства. Их роман был битвой при Аустерлице: блестящей, ненужной, обречённой на учебники, которые никто не откроет.
3. Аннушка и историк-расчленитель
На развалинах бывшего Висконсина, ныне именуемого «Сектор 8», Аннушка копала картошку, смешанную с осколками бюллетеней. Рядом, на обломках школьной доски, сидел Соколов - человек с лицом, напоминающим карту гражданских войн.
- История, - говорил он, вытирая очки, запачканные пеплом, - это не процесс, а вскрытие. Вот смотри: Трамп отсек государства, как хирург гангренозные конечности. Но кто дал ему право быть провидцем?
Аннушка молчала. В её фартуке лежала «бритва», случайно найденная у колодца - обычная опасная бритва с гравировкой «Сделано в Китае». Она понимала: настоящее упрощение не в картах, а в душах. Разве не это хотел сказать Оккам, пася своих овец в XIV веке?
4. Метафизика власти
Тем временем Трамп, объявивший себя «Садовником человечества», выкорчёвывал целые нации с корнем. Канада пала за неделю - её смели метлой ироничного провиденциализма. Мексика, сопротивляясь, превратилась в поэму из криков и пограничных столбов.
- Вы всё усложняете! - кричал он, обращаясь к призраку Канта на экране телепромптера. - Но мир прост: есть я, есть они, и есть ножницы истории!
Байден же, навеки застрявший между Мишель и долгом, подписал указ о «вечной дружбе» с Луной. «Это не измена, - думал он, - это всего лишь эмиграция чувств».
5. Эпилог у костра
У костра из конституций Соколов объяснял Аннушке:
- Видишь ли, бритва Оккама - не инструмент, а диагноз. Человечество болеет сложностью. Но Трамп...
Он замолчал. Вдалеке, где был Чикаго, горело небо. Аннушка бросила в огонь картофелину - символ упрощённого бытия.
- Он не врач, - закончила за него женщина. - Он санитар, выгребающий пепел из топки мироздания.
И где-то в этом пепле, между строк запрещённых учебников, между вздохов Байдена и треском распадающихся штатов, звенела настоящая бритва - та, что бреет не границы, а душу.
Снег падал за окнами Белого дома, как падают империи - медленно, но необратимо. Дональд Трамп, чья борода отросла в подобие евангельского пророка, вращал в руках предмет, похожий на серп, но тоньше и острее.
- Сущности, господа, не должны умножаться сверх необходимости, - прогремел он, и голос его напомнил скрип телеги по мерзлой земле. - Сия бритва Оккама - не метафора!
Секретари в ужасе наблюдали, как лезвие, выкованное из обломков Фейсбука и цитат Ницше, разрезало воздух, оставляя за собой пустоту, где некогда были границы Дельавера и Огайо.
2. Семейная драма в стиле русской прозы
Джозеф Байден, сидя в оранжерее, где орхидеи вяли от его вздохов, перечитывал письмо. Чернила расплывались - то ли от слёз, то ли от дождя, стучавшего в стекла упрёками.
- Мишель... - прошептал он, и имя жгло губы, как глоток самогона из юности. - Мы с тобой как две державы: наши договоры прекрасны, но границы - сплошное предательство...
Она являлась ему по ночам в платье жены Цезаря - «выше подозрений», но ниже достоинства. Их роман был битвой при Аустерлице: блестящей, ненужной, обречённой на учебники, которые никто не откроет.
3. Аннушка и историк-расчленитель
На развалинах бывшего Висконсина, ныне именуемого «Сектор 8», Аннушка копала картошку, смешанную с осколками бюллетеней. Рядом, на обломках школьной доски, сидел Соколов - человек с лицом, напоминающим карту гражданских войн.
- История, - говорил он, вытирая очки, запачканные пеплом, - это не процесс, а вскрытие. Вот смотри: Трамп отсек государства, как хирург гангренозные конечности. Но кто дал ему право быть провидцем?
Аннушка молчала. В её фартуке лежала «бритва», случайно найденная у колодца - обычная опасная бритва с гравировкой «Сделано в Китае». Она понимала: настоящее упрощение не в картах, а в душах. Разве не это хотел сказать Оккам, пася своих овец в XIV веке?
4. Метафизика власти
Тем временем Трамп, объявивший себя «Садовником человечества», выкорчёвывал целые нации с корнем. Канада пала за неделю - её смели метлой ироничного провиденциализма. Мексика, сопротивляясь, превратилась в поэму из криков и пограничных столбов.
- Вы всё усложняете! - кричал он, обращаясь к призраку Канта на экране телепромптера. - Но мир прост: есть я, есть они, и есть ножницы истории!
Байден же, навеки застрявший между Мишель и долгом, подписал указ о «вечной дружбе» с Луной. «Это не измена, - думал он, - это всего лишь эмиграция чувств».
5. Эпилог у костра
У костра из конституций Соколов объяснял Аннушке:
- Видишь ли, бритва Оккама - не инструмент, а диагноз. Человечество болеет сложностью. Но Трамп...
Он замолчал. Вдалеке, где был Чикаго, горело небо. Аннушка бросила в огонь картофелину - символ упрощённого бытия.
- Он не врач, - закончила за него женщина. - Он санитар, выгребающий пепел из топки мироздания.
И где-то в этом пепле, между строк запрещённых учебников, между вздохов Байдена и треском распадающихся штатов, звенела настоящая бритва - та, что бреет не границы, а душу.