Эмигрантский пеплум
Я не слишком захвачен Европой,
И Америкой я не захвачен:
Видно, цепью какой-то укобой
Я к родимой земле присобачен.
Проезжаю ли в зареве смутном
Ступы, кирхи, дворцы, минареты -
Я на каждом столбе междупутном,
Как венки, твои вижу приметы.
Голос твой в обмелевшей скудели
Слышу я: сквозь заслоны и крепи
Мне знакомые песни пропели
Азиатско-чернильные степи.
Дым увидишь, услышишь ли ветер -
Это я; не заколот медями,
Поднимаюсь в мучительном свете
Над твоими жнивьем и полями,
Что изрыты воронками злобы,
Где лежат, почерневши от горя,
Нашей юности ранние всходы,
Наших ласк холостые ладони.
Расползаются вновь континенты,
Возвещая эпоху старенья.
Я в родимой земле инсургентом
Был назначен за чуткие звенья.
Но во всём обитаемом мире
Никогда мне найти не случится
Этих рук и цепей изобилья,
Этой вольности ими плениться.
И Америкой я не захвачен:
Видно, цепью какой-то укобой
Я к родимой земле присобачен.
Проезжаю ли в зареве смутном
Ступы, кирхи, дворцы, минареты -
Я на каждом столбе междупутном,
Как венки, твои вижу приметы.
Голос твой в обмелевшей скудели
Слышу я: сквозь заслоны и крепи
Мне знакомые песни пропели
Азиатско-чернильные степи.
Дым увидишь, услышишь ли ветер -
Это я; не заколот медями,
Поднимаюсь в мучительном свете
Над твоими жнивьем и полями,
Что изрыты воронками злобы,
Где лежат, почерневши от горя,
Нашей юности ранние всходы,
Наших ласк холостые ладони.
Расползаются вновь континенты,
Возвещая эпоху старенья.
Я в родимой земле инсургентом
Был назначен за чуткие звенья.
Но во всём обитаемом мире
Никогда мне найти не случится
Этих рук и цепей изобилья,
Этой вольности ими плениться.