Сильвия Федеричи "Калибан и Ведьма" - Глава 5, Введение, Параграф 1
Перевод: Сара Бендер (Введение)
Эва Ковальская (Параграф 1)
Редакция: Светлана Куприн
Источник: Радфем цитатник
Глава 5. Введение. Калибан и ведьмы в Новом Свете
«… итак, они говорят, что мы пришли в этот мир, чтобы разрушать его. Говорят, что ветра рушат дома, и вырывают с корнем деревья, а огонь пожирает их, но мы пожираем всё, мы поглощаем землю, мы поворачиваем вспять реки, мы никогда не успокаиваемся, никогда не отдыхаем, но вечно мечемся туда-сюда в поисках золота и серебра, и никогда не бываем удовлетворены, затем мы ставим все на кон, идём на войну, убиваем друг друга, грабим, ругаемся, никогда не говорим правду, и лишаем их средств к существованию. И в конце концов они проклинают море, что привело на эту землю таких злых и жестоких детей». (Джироламо Бенцони, «История Нового Света», 1565 г.)
«…под воздействием пыток и боли [женщины] вынуждены были признаваться в том, что они поклоняются уака… Они жаловались: «В этой жизни мы, женщины ... христианки; возможно, надо винить священника, в том что мы, женщины, поклоняемся горам, что мы бежим в горы и пуну*, так как здесь для нас нет справедливости».
(Фелипе Гуаман Пома де Айяла, «Первая новая хроника и доброе правление», 1615 г.)
Введение
История тела и охоты на ведьм, представленная здесь, основывается на предположении, которое можно резюмировать ссылкой на «Калибана и Ведьму», персонажей «Бури», символизирующих сопротивление американских индейцев колонизации [1]. Предположение заключается в существовании преемственности между порабощением населения Нового Света и населения Европы, особенно женщин, при переходе к капитализму. В обоих случаях мы имеем насильственное выселение целых сообществ с их земли, крупномасштабное обнищание, развертывание кампаний «христианизации» с тем, чтобы сломить автономию людей и общинные отношения. Также мы имеем постоянный взаимообмен, благодаря которому формы репрессий, разработанные в Старом Свете, были перенесены в Новый Свет, а затем повторно импортированы в Европу.
Не следует недооценивать различий. К XVIII веку благодаря потоку золота, серебра и других ресурсов, поступающих из обеих Америк в Европу, оформилось международное разделение труда, которое раскололо новый мировой пролетариат посредством различных классовых отношений и систем дисциплины, положив начало частым конфликтам внутри рабочего класса. Но сходство в обращении с населением в Европе и Америках достаточно, чтобы продемонстрировать существование единой логики, направляющей развитие капитализма, и структурный характер злодеяний, совершаемых в процессе. Выдающимся примером является распространение охоты на ведьм на американские колонии.
Преследование женщин и мужчин с помощью обвинений в колдовстве - это феномен, который в прошлом историки склонны были рассматривать как характерный преимущественно для Европы. Единственным исключением из этого правила были ведовские процессы в Салеме, которые оставались в центре внимания исследований охоты на ведьм в Новом Свете. Однако, теперь признано, что обвинения в поклонении дьяволу сыграли ключевую роль в колонизации американского коренного населения. Существуют два текста на эту тему, послужившие основой для моих рассуждений в этой главе, которые следует упомянуть. Первый - это «Луна, солнце и ведьмы» Ирен Сильверблатт (1987), исследование охоты на ведьм и переопределения гендерных отношений в обществе инков и колониальной Перу, которое (насколько мне известно) является первой англоязычной реконструкцией истории женщин в Андах, которых преследовали как ведьм. Второй текст - «Ведьмы и власть» Лучано Паринетто» (1998) - серия очерков, которые документируют влияние охоты на ведьм в Америке на ведовские процессы в Европе, подпорченная, однако, убеждением автора в том, что преследование ведьм было гендерно-нейтральным.
Обе эти работы демонстрируют, что в Новом Свете охота на ведьм также была сознательной стратегией, которую власти использовали, чтобы внушить ужас, уничтожить коллективное сопротивление, заставить замолчать целые сообщества и обернуть их членов друг против друга. Это также была стратегия огораживаний, которая, в зависимости от контекста, могла быть огораживанием земли, тел или социальных отношений. Прежде всего, как и в Европе, охота на ведьм была средством дегуманизации, и по существу, парадигматической формой репрессий, служившей для оправдания порабощения и геноцида.
Охота на ведьм не уничтожила сопротивление колонизации. Главным образом благодаря борьбе женщин и связи американских индейцев с землей, местные религии и природа пережили преследования, на протяжении более пятисот лет служа источником антиколониального и антикапиталистического сопротивления. Это очень важно для нас в то время, когда возобновилась атака на ресурсы и способ существования коренных народов по всей планете. Нам нужно переосмыслить, каким образом конкистадоры стремились подчинить тех, кого они колонизировали, и что позволило последним сорвать этот план и, вопреки разрушению их социальной и физической вселенной, создать новую историческую реальность.
Глава 5. Параграф 1. Изобретение каннибалов
Когда Колумб прибыл в «Индию», охота на ведьм в Европе еще не была массовым феноменом. Однако, использование дьяволопоклонничества как оружия, чтобы нанести удар по политическим противникам и демонизировать целые народности (такие как мусульмане и евреи), уже было обычным делом для элиты. Более того, как пишет Сеймур Филлипс, в средневековой Европе было сформировано «общество преследования, вскормленное милитаризмом и христианской нетерпимостью, и видящее в «Других» в основном объект агрессии» (Phillips 1994). Таким образом, неудивительно, что «каннибалы», «язычники», «варвары», «чудовищные расы» и «почитатели дьявола» были «этнографическими моделями», с которыми европейцы «вошли в новую эпоху экспансии» (там же, 62), устанавливая критерии, которые использовали миссионеры и конкистадоры, для трактовки культуры, религии и сексуальных нравов людей, с которыми сталкивались [2]. Другие культурные маркеры способствовали созданию мифа об «индейцах». Самыми стигматизированными и, вероятно, являющимися проекцией потребности испанцев в рабочей силе, были «нагота» и «содомия», которые определяли америндов (американских индейцев) как, стоящих на одном уровне развития с животными (следовательно, могущих быть превращенными в рабочий скот), хотя некоторые отчеты также подчеркивали, как знак скотства, их склонность делиться и «отдавать все, что у них есть, в обмен на вещи небольшой стоимости» (Hulme 1994:198).
Определение коренного населения Америки как каннибалов, дьяволопоклонников и содомитов поддерживало миф о том, что Конкиста была не просто бессовестной охотой за золотом и серебром, а миссией по обращению язычников в христианство - утверждение, которое в 1508 году помогло Испанской Короне получить благословение Папы и полную власть над церквями в Америках. Благодаря ему также были сняты (в глазах всего мира а возможно и самих колонистов) любые ограничения на зверства, в отношении «индейцев», действуя как лицензия на убийство, независимо от тяжести деяний предназначенных в жертву. И действительно, «бичевание, повешение, колодки, заключение в тюрьму, пытки, изнасилования и случайные убийства стали стандартными орудиями для установления рабочей дисциплины» в Новом Свете (Cockroft 1990:19).
На начальном этапе, впрочем, представление о колонизированных как о дьяволопоклонниках могло сосуществовать с более положительным, даже идиллическим представлением, изображающим «индейцев» как невинных и щедрых существ, ведущих жизнь «свободную от изнуряющего труда и тирании», напоминающую мистический «Золотой Век» или земной рай (Brandon 1986:6-8; Sale 1991:100-101).
Эта характеристика могла быть художественным стереотипом, или, как предположил Роберто Ретамар (в числе прочих) риторическим контрагентом образа «дикаря», выражающим неспособность европейцев видеть в людях, которых они встречали, реальных человеческих существ [3]. Но этот оптимистический взгляд соответствует периоду завоевания (с 1520-х по 1540-е), когда испанцы еще верили, что коренное население будет легко обратить и подчинить (Cervantes 1994). Это было время массовых крещений, когда много усилий было приложено, чтобы убедить «индейцев» изменить их имена и отринуть своих богов и сексуальные обычаи, особенно полигамию и гомосексуальность. Гологрудые женщины были вынуждены прикрыться, мужчинам в набедренных повязках пришлось надеть брюки (Cockcroft: 1983: 21). Но в это время, борьба против дьявола состояла, в основном, в сжигании местных «идолов», хотя многие политические и религиозные лидеры из Центральной Мексики были подвергнуты пыткам и сожжены на кострах францисканским отцом Хуаном де Сумаррагой в период между 1536 (когда Инквизиция только появилась в Южной Америке) и 1543 годами.
Продвижение Конкисты, впрочем, не оставило места никаким компромиссам. Навязывание власти одного человека многим людям невозможно без принижения их до той точки, где возможность идентификации исключена. Таким образом, несмотря на более ранние проповеди о кротких таино, идеологическая машина пришла в движение, дополняя военную, и представляя колонизированных как «грязных» и бесовских существ, практикующих всевозможные мерзости. Преступления, которые прежде приписывали недостатку религиозного образования - содомия, каннибализм, инцест, трансвестизм - теперь рассматривали как знак того, что «индейцы» находились под властью дьявола и могли быть с полным основанием лишены своих земель и жизней (Williams 1986:136-137). Относительно этой смены парадигм Фернандо Сервантес пишет в своей работе «Дьявол в Новом Свете» (1994):
«До 1530 г. было сложно предугадать, какой из этих взглядов станет доминирующим. К середине XVI столетия, впрочем, негативный демонический взгляд на культуры америндов возобладал, и можно было наблюдать, как его влияние окутывало, словно густой туман, каждое утверждение, на эту тему, официальное или неофициальное» (1994:8).
Можно предположить, основываясь на исторических монографиях того времени об «Индии» - таких как монографии Де Гомара (1556) и Акоста (1590) - что это изменение перспективы было результатом столкновения европейцев с империалистскими цивилизациями, такими как ацтеки и инки, чья репрессивная система включала практики человеческих жертвоприношений (Martinez et al 1976). В «Естественной и нравственной истории Индии» Хосе де Акосты, опубликованной в Севилье в 1590 г., есть описания, дающие нам яркое представление об отвращении, которое испытали испанцы, при виде массовых жертвоприношений, осуществляемых, в частности, ацтеками, жертвами которых стали тысячи молодых людей (плененных или купленных детей и рабов) [4]. При этом, когда мы читаем отчет Бартоломе Де Лас Касаса о разрушении «Индии», или любой другой отчет о Конкисте, мы задаемся вопросом, почему испанцы были шокированы этой практикой, в то время как они сами, без зазрения совести, совершали неописуемые зверства во имя господа и золота и, согласно Кортесу, в 1521 году перебили 100 000 человек просто чтобы завоевать Теночтитлан (Cockroft 1983:19).
Сходным образом, каннибальские ритуалы, обнаруженные ими в Америке и занимающие видное место в архивах Конкисты, не слишком отличались от медицинских практик, которые были популярны в Европе того времени. В XVI, XVII и даже XVIII столетиях питье человеческой крови (особенно крови тех, кто умер насильственной смертью) и настоек из мумии, полученных путем вымачивания человеческой плоти в различных спиртовых растворах, было распространенным лекарством от эпилепсии и других болезней во многих европейских странах. Более того, этот тип каннибализма, «использующий человеческую плоть, кровь, сердце, череп, костный мозг и другие части тела, не был ограничен только маргинальными слоями общества, но практиковался в самых уважаемых кругах» (Gordon-Grabe 1988: 406-407) [5]. Таким образом, тот новый ужас, который испанцы вдруг стали испытывать по отношению к коренному населению после 1550-х, не может быть с запросто обоснован культурным шоком, но должен рассматриваться как логическая реакция, характерная для колонизации, которая неминуемо должна была дегуманизировать и представить как угрозу тех, кого надо поработить.
Насколько успешной была эта стратегия, демонстрирует легкость, с которой испанцы рационализировали высокий уровень смертности, вызванный эпидемиями, захлестнувшими регион в результате Конкисты, которые они трактовали как божью кару обрушенную на индейцев, за их скотство [6]. В 1550 г. в Вальядолиде (Испания) между Бартоломе де Лас Касасом и испанским юристом Хуаном Хинесом де Сепульведой, состоялись дебаты на тему: можно ли считать «индейцев» человеческими существами, что было бы немыслимо без идеологической кампании, которая репрезентовала последних как животных и демонов [7].
Распространение иллюстраций, изображающих жизнь Нового Света, которые стали циркулировать в Европе после 1550-х годов, со множеством обнаженных тел и каннибальских банкетов, напоминающих шабаш ведьм, с человеческими головами и конечностями в качестве основного блюда, завершило эту работу по обесцениванию. Поздний образец литературы этого жанра - «Le Livre des Antipodes» (фр. «Книга антиподов» (1630), составленный Иоганном Людвигом Готфридом, который демонстрирует ряд ужасающих иллюстраций: женщины и дети, набивающие животы человеческими внутренностями, или же сообщество каннибалов, собравшееся вокруг костровой решетки, чтобы полакомиться ногами или руками и созерцающее, как жарятся человеческие останки. Более ранние вклады в культурное формирование образа америндов как отвратительных существ - иллюстрированный сборник «О диковинах Антарктической Франции» (Париж, 1557) французского францисканца Андре Теве, сосредоточившегося на темах человеческого четвертования, приготовления и банкета; а также «Достоверная история» (Марбург, 1557) Ханса Штадена, в которой автор описывает свое нахождение в плену у бразильских индейцев-каннибалов (Parinetto 1998:428).
Примечания:
* Пуна - высокие плоскогорья Центральных Анд в Южной Америке.
[1] На самом деле, в отличие от Калибана, ведьма Сикоракса не вошла в пантеон образов, созданных революционным воображением латиноамериканцев; она всё еще невидима, так же, как борьба женщин против колонизации была невидима долгое время. Что касается Калибана, его значение хорошо выражено в получившем широкий резонанс сочинении кубинского писателя Роберта Фернандеса Ретамара (1989: 5-21).
«Наш символ - не Ариэль … но скорее Калибан. Это то, что мы, метисы, обитающие на тех же самых островах, где жил Калибан, видим с особенной ясностью. Просперо вторгся на острова, убил наших предков, поработил Калибана и обучил языку, чтобы тот понимал его. Что еще мог сделать Калибан, кроме как использовать тот же язык - ведь сегодня у него нет иного - чтобы проклинать его?.. Начиная с Тупака Амару … Туссен-Лувертюр, Симон Боливар … Хосе Марти … Фидель Кастро … Че Гевара … Франц Фанон - что есть наша история, что есть наша культура, как не история и культура Калибана?» (стр. 14)
По этой теме также см. Маргарет Пол Джозеф, которая пишет в «Калибане в изгнании» (1992): «Просперо и Калибан представляют собой мощную метафору колониализма. Производное этой интерпретации - абстрактные условия бытия Калибана, жертвы истории, разочарованной сознанием собственного бессилия. В Латинской Америке это имя было принято в более позитивном ключе, ибо Калибан кажется представителем масс, которые стремятся подняться против угнетения элит» (1992:2).
[2] Рассказывая об острове Эспаньола, в своей «Всеобщей истории Индий», Франсиско Лопес Де Гомара заявляет с абсолютной убежденностью, «главный бог, который был у них на острове - это дьявол», и что дьявол живет среди женщин (de Gomara: 49). Аналогично, книга V «Истории» (1590), написанная Акостой, в которой он обсуждает религию и обычаи обитателей Мехико и Перу, посвящена многим формам практикуемого ими поклонения дьяволу, включая человеческие жертвы.
[3] «Образ кариба/каннибала» - пишет Ретамар - «контрастирует с другим образом американского человека, представленного в записях Колумба: житель Арауко, Больших Антильских островов - нашего таино в первую очередь - которого он описывает как миролюбивого, кроткого, и даже боязливого и малодушного. Оба представления об американском аборигене с головокружительной быстротой распространятся по Европе. Таино будет превращен в райского жителя утопического мира… Кариб, другой стороной медали, станет каннибал - антропофаг, дикий человек, живущий на краю цивилизации, выступающий против самой смерти. Но противоречие между этими представлениями гораздо меньшее, чем может показаться на первый взгляд». Каждый из образов соответствует колониальной интервенции, которая, по мнению Ретамара, продолжается и по сей день, предполагая ее право контролировать жизни коренного населения Карибских островов. Доказательство сходства между этими двумя образами, подчеркивает Ретамар - тот факт, что оба [народа] - и кроткие таино, и свирепые карибы - были истреблены (ibid. 6-7).
[4] Человеческие жертвоприношения занимают видное место в сообщениях Акосты о религиозных обычаях инков и ацтеков. Он описывает, как, во время неких празднеств в Перу, примерно три или четыре сотни детей (от двух до четырех лет) были принесены в жертву - «duro e inhumano spectaculo» («жестокое и бесчеловечное зрелище»), по его словам. Он также описывает, среди прочего, принесение в жертву 70-ти испанских солдат, плененных в бою в Мехико, и, вместе с Де Гомара, заключает с абсолютной убежденностью, что эти убийства были работой дьявола (p. 250ff.).
[5] В Новой Англии практикующие врачи применяли лекарства, «изготовленные из человеческих трупов». Среди наиболее популярных, повсеместно рекомендуемых как панацея от всех проблем, был препарат «Мумия», изготовленный из человеческих останков, высушенных или забальзамированных. Касательно употребления человеческой крови, Гордон-Грубер пишет, что «это была прерогатива палачей - продавать кровь обезглавленных преступников. Они продавали еще теплую кровь, эпилептикам или другим покупателям, которые ждали «с чашей в руке» в толпе на месте казни» (1988:407).
[6] Уолтер Уильямс пишет:
«Испанцы не понимали, почему индейцы чахнут от болезни, но считали это частью божественного плана - истребить язычников. Овьедо сделал заключение, что «не без причины бог допускает их гибель. И у меня нет никаких сомнений, что за их грехи бог разделается с ними очень скоро». Далее он рассуждает, в письме королю, осуждая майя за гомосексуальное поведение: «Я хочу упомянуть об этом, чтобы еще сильнее подчеркнуть ту вину, за которую бог карает индейцев, и причину, по которой они не удостоились его милости» (Williams 1986:138).
[7] Теоретической основой доводов Сепульведы в пользу порабощения индейцев была доктрина Аристотеля о «естественном рабстве» (Hanke 1970:16ff).
Продолжение