Сильвия Федеричи "Калибан и Ведьма" - Глава 4, Параграф 5-6

[fiona_2013]

Перевод: Сара Бендер (Параграф 5)
Таис Кострицкая (Параграф 6)
Редакция: Светлана Куприн
Источник: Радфем цитатник

Глава 4. Параграф 5. Охота на ведьм и мужское господство: укрощение женщин

Отношения между ведьмой и дьяволом - одно из новшеств ведовских процессов XVI и XVII веков - обнаруживают сексуальную политику охоты на ведьм. Великая охота на ведьм отмечена изменением образа дьявола в сравнении с тем, который можно найти в средневековых житиях святых или в книгах магов Ренессанса. В прошлом дьявола изображали как существо злое, но обладающее малой властью - сбрызгивания святой водой или нескольких святых слов, как правило, было достаточно для того, чтобы спутать его планы. Его изображение в виде неудачливого злоумышленника, далекое от того чтобы вселять ужас, было отмечено некоторыми достоинствами. Средневековый дьявол был логиком, компетентным в вопросах права, которого иногда допускали защищать свое дело в суде (Seligman 1948:151-58) [29]. Он также был умелым работником, которого можно было приспособить для рытья шахт или постройки городских стен, тем более, что когда дело доходило до расплаты, его обычно обманывали. К тому же, в отношениях между дьяволом и магом, как их изображало Просвещение, дьявол всегда был подчинённым, маг призывал его для выполнения какой-то задачи, не спрашивая согласия, он был всего лишь слугой, послушным воле хозяина.
Охота на ведьм перевернула отношения между дьяволом и ведьмой. Теперь женщина была служанкой, рабыней, суккубом телом и душой, в то время как дьявол выступал как её хозяин и повелитель, сутенер и муж одновременно. Например, дьявол сам «являлся примеченной им ведьме, она редко вызывала его» (Lamer 1983:148). Раскрывшись, он предлагал ей стать его слугой, и то что следовало далее, было классическим образцом отношений хозяин-раб или муж-жена. Он оставлял на ней свою метку, имел с ней сексуальные сношения, а в некоторых случаях даже менял её имя (Larner 1983:148). Более того, явно перекликаясь с женской супружеской судьбой, охота на ведьм представила единого Дьявола вместо множества бесов, которых можно найти в средневековом мире и мире Ренессанса, сделав его к тому же маскулинным по контрасту с женскими божествами (Диана, Гера, «la Signora del zogo»), чьи культы были распространены среди женщин в Средние века и в средиземноморском, и в тевтонском регионах.


Степень озабоченности охотников на ведьм мужским господством, демонстрирует то, что женщин, даже восставших против человеческих и божественных законов, изображали как подчиненных мужчины, а кульминация их протеста - знаменитая сделка с дьяволом - была всего лишь пародией на брачный контракт. Брачная аналогия заходила так далеко, что ведьмы должны были говорить на исповеди, что они «не смели ослушаться дьявола», и что более любопытно, не получали удовольствия от соития с ним - хотя это и противоречило идеологии охоты на ведьм, которая связывала колдовство с ненасытной женской похотью.

Охота на ведьм не только освящала мужское господство, она также заставляла мужчин бояться женщин, или даже видеть в них погубительниц мужского пола. Женщины, как проповедуют авторы «Молота ведьм», прекрасны с виду, но их прикосновение заразно; они привлекают мужчин, но только чтобы навредить им; они сделают всё, чтобы ублажить мужчин, но удовольствие, что они дают, горше смерти, ибо их пороки стоят мужчинам души - и возможно, половых органов (Kors and Peters 1972:114-115). Ведьма, предположительно, могла кастрировать мужчин или делать их импотентами либо замораживая их репродуктивные силы, либо управляя их эректильной функцией по собственному желанию [30]. Некоторые крали у мужчин пенисы, которые они прятали в больших количествах в птичьих гнёздах или коробках, пока владельцы не заставляли ведьм вернуть их на место [31].

Но кто были эти ведьмы, кастрирующие мужчин или делающие их импотентами? Потенциально, это могла быть любая женщина. В деревне или небольшом городе с населением в несколько тысяч человек, где на пике охоты на ведьм сжигали десятки женщин за несколько лет или даже несколько недель, ни один мужчина не мог чувствовать себя в безопасности и быть уверенным, что он не живёт с ведьмой. Многие наверняка приходили в ужас, услышав о том, что по ночам некоторые женщины покидают брачное ложе для участия в шабаше, подкладывая вместо себя палку, чтобы обмануть своих спящих мужей; или о том, что женщина может сделать так, чтобы пропал пенис, как ведьма, упомянутая в «Молоте», которая хранила десятки пенисов на дереве.


То что такая пропаганда успешно разделяла мужчин и женщин, подтверждает тот факт, что несмотря на отдельные попытки сыновей, мужей или отцов спасти своих родственниц от костра, за единственным исключением, у нас нет записей о мужской организации, противостоящей преследованию. Исключением является случай рыбаков в баскском регионе, где французский инквизитор Пьер де Ланкр проводил массовые процессы, результатом которых стало сожжение не менее шести сотен женщин. Марк Курлански пишет, что рыбаки в этот момент отсутствовали, занимаясь ежегодным выловом трески. Однако,

«[когда до мужчин] из рыболовного флота Сен-Жан-де-Люз, одного из самых крупных [в Стране Басков], дошли слухи о том, что их жен, матерей и дочерей раздевали донага, кололи иглами, и многих уже казнили, кампания по вылову трески 1609 года закончилась на два месяца раньше. Рыбаки вернулись с дубинками в руках и освободили ведьм, которых конвоировали к месту сожжения. Этого единственного народного протеста хватило, чтобы прекратить процессы…» (Kurlansky 2001:102)

Выступление баскских рыбаков против преследования их родственниц - уникальное событие. Никакая другая группа или организация не выступала в защиту ведьм. Напротив, мы знаем, что некоторые мужчины делали бизнес на обличении женщин, назывались «искателями ведьм», путешествовали от одной деревни к другой и вымогали у женщин деньги, угрожая разоблачением. Другие мужчины извлекали выгоду из атмосферы подозрительности, окружающей женщин, чтобы освободиться от нежеланных жён или любовниц, или чтобы предотвратить месть женщины, которую они изнасиловали или соблазнили. То что мужчины не выступали против жестокостей, которым подвергались женщины, часто объясняют тем, что они боялись сами подвергнуться преследованиям, поскольку большинство мужчин, обвиняемых в колдовстве, были родственниками подозреваемых или обвиняемых ведьм. Однако, не подлежит сомнению, что годы пропаганды и террора посеяли среди мужчин зёрна глубокого психологического отчуждения от женщин, которое сломило классовую солидарность и подорвало их собственную коллективную мощь. Мы можем согласиться с Марвином Харрисом в том, что:

«Охота на ведьм… рассеяла и разделила все латентные энергии протеста. [Она] заставила всех чувствовать себя бессильными и зависимыми от господствующих социальных групп, и более того, дала им локальную отдушину для фрустрации. Таким образом она предотвращала конфронтацию бедноты, более чем любой другой социальной группы, с церковной властью и светским порядком, равно как и ее претензии на перераспределение богатств и уравнение социальных статусов» (Harris 1974:239-240).

Также как и сегодня, подавляя женщин, правящий класс более эффективно подавлял весь пролетариат. Мужчин, подвергшихся экспроприации, пауперизации и криминализации, подстрекали винить во всех личных неудачах кастрирующую ведьму, и рассматривать власть, которую женщины отвоевали у правящих кругов, как власть, которую они могут использовать против мужчин. В этом контексте были мобилизованы все глубинные страхи, которые мужчины питали по отношению к женщинам (в основном из-за церковной женоненавистнической пропаганды). Женщин не только обвиняли в том, что они делают мужчин импотентами; даже их сексуальность стала объектом страха, опасной, демонической силой, поскольку мужчин учили, что ведьма может поработить их и подчинить своей воле (Kors and Peters 1972:130-32).


Повторяющимся обвинением в ведовских процессах было обвинение в участии в извращенных сексуальных практиках, в центре которых было соитие с дьяволом, и в оргиях, которые предположительно происходили на шабаше. Но ведьм также обвиняли в том, что они вызывали у мужчин чрезмерную эротическую страсть, так что мужчинам, уличенным в интрижке, было легко оправдаться тем, что их околдовали, а семьям, желавшим прекратить отношения сына с неугодной женщиной, было легко избавиться от нее, обвинив в колдовстве. В «Молоте» написано:

«Их колдовство имеет семь видов … и касается поражения чарами способности любовного соития и зачатия во чреве матери. Вот эти виды:
1) они воспламеняют сердца мужчин к чрезвычайно сильной любви;
2) они препятствуют способности к деторождению;
3) они удаляют органы, необходимые для этого акта;
4) с помощью волшебства они превращают мужчин в подобия животных;
5) они делают женщин бесплодными;
6) они провоцируют выкидыши;
7) они приносят детей в жертву демонам <…>» (1971:47).

В том, что ведьм одновременно обвиняли и в причинении мужчинам импотенции, и в возбуждении в них чрезмерной сексуальной страсти, только на первый взгляд есть противоречие. В новом патриархатном кодексе, что развивался параллельно с охотой на ведьм, физическая импотенция стала аналогом моральной импотенции; она была физическим выражением эрозии мужской власти над женщиной, поскольку «функционально» не было различий между кастрированным мужчиной и мужчиной, который был безответно влюблен. Оба этих состояния вызывали подозрения у демонологов, явно убеждённых, что невозможно воплотить тип семьи, предписанной буржуазным здравым смыслом - смоделированной по образу и подобию государства, с мужем в роли короля и женой, подчиняющейся его воле, самоотверженно посвящающей себя ведению домашнего хозяйства (Schochet 1975) - если женщины с их чарами и приворотными зельями имеют такую власть, что могут делать мужчин рабами своих желаний.

Сексуальное влечение подрывало не только мужскую власть над женщинами - как сетовал Монтень, мужчина может сохранить лицо всегда, но только не во время полового акта (Easlea 1980: 243) - оно также подрывало мужскую способность к самоуправлению, заставляя их терять драгоценную голову - источник Рассудка, согласно картезианской философии. Посему, сексуально активная женщина представляла общественную опасность, угрозу социальному порядку, поскольку она подрывала мужское чувство ответственности и мужскую способность работать и контролировать себя. А значит, чтобы женщины не ломали мужчин морально - или, что более важно, финансово - демон женской сексуальности должен быть изгнан. Нужный результат достигался при помощи пыток, сожжения, равно как и скрупулезных допросов, которым подвергали ведьм, являвших собой смесь сексуального экзорцизма и психологического изнасилования [32].

Для женщин, XVI-XVII века стали, таким образом, веками сексуальных репрессий. Отныне цензура и запрет определяли их отношения с сексуальностью. Держа в уме критику «репрессивной гипотезы» Мишеля Фуко, мы тем не менее должны настоять на том, что это была не католическая пастораль (книга об обязанностях пастора), и не исповедь, которая лучше всего демонстрировала, как «Власть» на заре Нового времени принуждала людей говорить о сексе (Foucault 1978: 116). «Дискурсивный взрыв» в области секса, который Фуко обнаружил в этот период, нигде не проявлялся сильнее, чем в застенках, где пытали ведьм. Но это не имело ничего общего с взаимным возбуждением, которое Фуко воображает между женщиной и ее исповедником.

Далеко превосходя любого сельского священника, инквизиторы заставляли ведьм расписывать свои сексуальные приключения во всех деталях, не смущаясь тем фактом, что часто это были старые женщины, и их сексуальные «подвиги» свершались многие десятилетия назад. В почти ритуальной форме, они заставляли обвиняемых в колдовстве рассказывать, как в юности ими впервые овладел дьявол, что они чувствовали во время проникновения, какие нечистые мысли ими владели. Но сценой, на которой разворачивался данный своеобразный дискурс о сексе, была пыточная камера, и вопросы задавали женщинам, сходящим с ума от боли, в перерывах между применением пытки страппадо. Невозможно вообразить, что словесная оргия, которую женщин вынуждали извергать под пытками, приносила им удовольствие или перенаправляла путем лингвистической сублимации их желание. В случае охоты на ведьм - которую Фуко удивительным образом игнорирует в своей «Истории сексуальности» (том 1, 1978) - «беспредельный дискурс о сексе» был развернут не как альтернатива репрессиям, но для службы репрессиям, цензуре, отрицанию.

Мы с уверенностью можем утверждать, что язык охоты на ведьм «породил» Женщину как отдельный вид, существо suis generis (лат. единственное в своём роде), более развратное и извращенное по своей природе. Мы также можем утверждать, что изобретение «извращенки» было шагом в трансформации женской vis erotica (эротической силы) в vis lavorativa (рабочую силу) - то есть, первым шагом на пути трансформации женской сексуальности в труд. Но мы должны принимать во внимание деструктивный характер этого процесса, который также демонстрирует границы общей «истории сексуальности» того типа, что предлагает Фуко, которая рассматривает сексуальность с точки зрения недифференцированного гендерно-нейтрального субъекта, и как активность, предположительно несущую одинаковые последствия как мужчинам, так и женщинам.

Глава 4. Параграф 6. Охота на ведьм и капиталистическая рационализация сексуальности

Охота на ведьм не привела к появлению у женщин новых сексуальных возможностей или сублимированных удовольствий. Напротив, она стала первым шагом на длинном пути к «чистому сексу на чистых простынях» и преобразованию женской сексуальной энергии в работу, обслуживание мужчин и деторождение. В основе этого процесса лежал запрет как антисоциальных и по сути демонических всех непроизводительных форм женской сексуальности.

Отвращение, которое начинала внушать не ведущая к воспроизводству сексуальность, хорошо передает миф о старой ведьме, летающей на метле, которая, как и животные, также используемые ведьмой для передвижения (козы, кобылы, собаки), была проекцией эрегированного пениса, символа необузданной похоти. Этот образ обнаруживает новую сексуальную дисциплину, отрицающую право «старой и безобразной», уже не фертильной женщины на сексуальную жизнь. В создании этого стереотипа демонологи следовали моральным нормам своего времени, что иллюстрируют слова двух знаменитых современников охоты на ведьм:

«Что может быть отвратительнее, чем старый распутник? Что может быть абсурднее? И столь обыденно до сих пор… Хуже, если это женщина… Покуда она старуха, ведьма, она не может ни видеть, ни слышать, будучи всего лишь развалиной, она кричит по-кошачьи и обязательно имеет жеребца» (Burton 1977: 56).

«Еще забавнее, когда дряхлая старуха, труп трупом, словно только что с того света воротилась, то и знай повторяет: «Светик мой», резвится, жеманится, привлекает за немалую мзду какого-нибудь Фаона, усердно расписывает румянами лицо, не отходит от зеркала, выщипывает заросли у себя между ногами, выставляет напоказ свои увядшие, рыхлые груди, криками, визгом подстрекает уснувшее вожделение, тянет вино, как губка, вмешивается в толпу пляшущих девушек, строчит любовные цидулки» (перевод П. К. Губера, англ. версия цитируется по Erasmus 1941:42).


Это было чуждо миру Чосера, в котором Батская ткачиха, похоронив пятерых мужей, могла открыто заявить: «Приветствую шестого… Я не намерена хранить непорочность любой ценой. Когда очередной супруг уйдет, другой христианин меня приобретет» (Chaucer 1977:277). В мире Чосера сексуальная энергия старой женщины была утверждением жизни над смертью; в то время как в иконографии времен охоты на ведьм старость лишает женщину сексуальной жизни, отравляет ее, оборачивает сексуальную энергию скорее в орудие смерти, чем в средство обновления.

Независимо от возраста (но не класса) в ведовских процессах существовало неизменное отождествление женской сексуальности с зоофилией. Оно было подсказано совокуплением с божественным козлом (один из образов дьявола), печально известным поцелуем sub cauda (лат. «под хвост») и указанием на то, что ведьмы держали множество животных - «бесов» или «фамильяров», которые помогали им в их преступлениях и с которыми они поддерживали особенно близкую связь. Это были кошки, собаки, зайцы, лягушки, о которых заботилась ведьма, предположительно вскармливая их через особый сосок.

Другие животные также играли в жизни ведьмы роль орудий дьявола: козы и ночные кобылы ((night)mares) доставляли ее на шабаш, жабы снабжали ядом для зелий. Таким образом, в колдовстве участвовали животные, за что надо полагать их тоже предавали суду [33].

Брак между ведьмой и ее «фамильяром» был, возможно, отсылкой к «скотоложеским» практикам, характерным для сексуальной жизни европейских крестьян, которые оставались серьезным преступлением в течение долгого времени после окончания охоты на ведьм. В эпоху начала поклонения разуму и отмежевания человека от телесного, животные также были подвергнуты радикальному обесцениванию - унижены до всего лишь скотов, максимально «Другого» - вечного символа худших человеческих инстинктов. Ни одно преступление в ту пору не внушало больше ужаса, чем совокупление со зверем, истинная атака на онтологическую основу человеческой природы, все больше и больше отождествлявшейся с наименее материальными аспектами. Избыток животного присутствия в жизни ведьмы также намекает, что женщины находились на (скользком) перепутье между мужчинами и животными, и что не только женская сексуальность, но и женственность как таковая была сродни животному началу. Чтобы закрепить это отождествление, ведьм часто обвиняли в том что они меняли свой облик, превращаясь в животных, чаще других упоминали жабу, которая как символ вагины объединяла сексуальность, зоофилию, женственность и зло.

Охота на ведьм заклеймила женскую сексуальность как источник всякого зла, но она также была важнейшим средством продвижения обширной реструктуризации сексуальной жизни, которая, согласно новой капиталистической рабочей дисциплине, объявила противозаконной любую сексуальную активность, угрожающую деторождению, распределению имущества внутри семьи или отнимающую время и энергию у работы.


Ведовские процессы предоставляют поучительный перечень форм сексуальности, которые были запрещены как «непродуктивные»: гомосексуальность, секс между молодыми и старыми [34], секс между людьми различных классов, анальный секс, коитус из положения сзади (по общему мнению, ведущий к бесплодным связям), нагота и танцы. Также была объявлена вне закона публичная, коллективная сексуальность, которая превалировала в Средние Века, как, например, на Фестивале Весны языческого происхождения, который в XVI веке все еще праздновался по всей Европе. Сравните в этом контексте описание празднования Первого мая в Англии Ф. Стабсом в его «Анатомии абьюза» (1583) со стандартным описанием шабаша, утверждавшим, что ведьмы на этих сборищах обязательно танцуют, прыгают вверх-вниз под звуки труб и флейт, и предаются групповому сексу и игрищам.

«По наступлении Мая… каждый приход, город и деревня собираются вместе, мужчины, женщины и дети, старые и молодые… они бегут в рощи и леса, на горы и ходмы, где проводят всю ночь в веселых забавах, а утром возвращаются, с березовыми луками и ветками деревьев… главнейшее сокровище - майское дерево, которое несут с величайшим благоговением… затем они устраивают обеды и торжества, прыгают и танцуют вокруг него, как язычники, демонстрирующие верность своим идолам…» (Partridge: III).

По аналогии можно сравнить описания шабаша с описаниями, которые шотландские пресвитерианские власти давали тем местам паломничества (святым источникам и другим святым местам), которые одобряла католическая церковь, но пресвитериане считали дьявольскими сборищами и поводом для непристойностей. В течение этого периода общая тенденция состояла в том, что любые потенциально трансгрессивные собрания - крестьянские сборища, повстанческие лагеря, фестивали и танцы, описывались властями как возможный шабаш [35].

Примечательно, что в некоторых районах Северной Италии намерение пойти на шабаш обозначалось словами «пойти на танцы» или «пойти на игрища» (al zogo), особенно учитывая кампанию, развернутую против подобных увеселений церковью и государством (Muraro 1977:109ff; Hill 1964:183ff). Как заметил Гинзбург, «как только мы убираем (из шабаша) мифы и фантастические атрибуты, мы обнаруживаем собрание людей, сопровождаемое танцами и сексуальной распущенностью» (Ginzburg 1966:189), необходимо добавить, что обилие пищи и питья конечно же могло быть только фантазией в те времена, когда повсюду в Европе царил голод. (Очень наглядно иллюстрирует природу классовых отношений времен охоты на ведьм то, что сытая, поедающая говядину буржуазия, осуждала мечты неимущих о жареной баранине и эле как признак дьявольского попустительства!) Гинзбург, однако, следуя проторенной дорожке, этикетирует оргии, ассоциируемые с шабашем как «галлюцинации бедных женщин, которые служили компенсацией их убогого существования» (там же: стр. 190).


Таким образом, он обвиняет жертв в их собственной гибели; он также игнорирует тот факт, что вовсе не женщины обвиняемые в колдовстве, а европейская элита исписала горы бумаг обсуждая эти «галлюцинации», например роль суккубов и инкубов, или такой важный вопрос, волновавший интеллектуалов вплоть до XVIII века, как способен ли дьявол оплодотворить ведьму (Couliano 1987:148-51). Сегодня эти абсурдные изыскания выброшены из истории «Западной Цивилизации» или просто забыты, хотя они сплели паутину, которая обрекла сотни и тысячи женщин на смерть.

Так роль, которую охота на ведьм сыграла в развитии буржуазного мира и, в особенности, в развитии капиталистической дисциплины сексуальности, была стерта из нашей памяти. Однако мы все еще можем отследить этот процесс в некоторых главных табу нашего времени. Как в случае гомосексуальности например, которая в некоторых частях Европы была общепринята вплоть до Возрождения, но в ходе охоты на ведьм была загнана в глубокое подполье. Преследование гомосексуалов было таким жестоким, что память о нем до сих пор хранит наш язык. «Педик» (англ. faggot - охапка хвороста) напоминает нам, что гомосексуалы были в те времена хворостом для столбов, на которых сжигали ведьм, в то время как итальянское «педик» (finocchio, «фенхель») отсылает к практике разбрасывания этих ароматных растений вокруг столбов чтобы заглушить вонь жженой плоти.

Особое значение имеют отношения, которые благодаря охоте на ведьм установились между проституткой и ведьмой, отношения, отражающие процесс девальвации, которому подвергалась проституция в ходе капиталистической реорганизации. Как говорится, «проститутка в молодости, ведьма в старости», обе использовали секс только чтобы обмануть и развратить мужчин, изображая любовь в корыстных целях (Stiefelmeir 1977:48ff.). И обе продавали себя, чтобы получить деньги и недозволенную власть, ведьма (продавшая душу дьяволу) была гиперболизированным изображением проститутки (продавшей тело мужчинам). Кроме того, (старая) ведьма и проститутка были символами бесплодия, настоящим воплощением непродуктивной сексуальности. Таким образом, в то время как в Средние века проститутка и ведьма рассматривались как позитивные фигуры, осуществлявшие социальное обслуживание общины, благодаря охоте на ведьм они приобрели наиболее негативные коннотации и были отвергнуты как возможные женские идентичности, посредством физического уничтожения и социальной криминализации. Проститутка умерла как легальный субъект только после того, как тысячу раз умерла на столбе как ведьма. Или, в лучшем случае, проститутке позволяли выжить (она даже могла быть полезна, хотя и негласно) до тех пор, пока ведьма не была уничтожена окончательно; ведьма была более социально опасным субъектом, она (по мнению инквизиторов) хуже поддавалась контролю; она могла причинять боль или удовольствие, исцелить или навредить, призвать стихии и сковать волю мужчин; она могла даже причинить вред исключительно своим взглядом, malocchio («дурной глаз»), который предположительно мог убить.

От мага эпохи Возрождения, практически неуязвимого для гонений, ведьму отличала сексуальная природа преступлений и принадлежность к низшему классу. Тем не менее, у благородной магии и ведовства было много общих элементов. Среди них была унаследованная от неоплатонизма вера в то, что Эрос есть космическая сила, связывающая вселенную посредством отношений «симпатии» и влечения, что давало магу возможность управлять природой и подражать ей в своих экспериментах. Схожая сила приписывалась ведьме, которая, по общему мнению, могла вызвать бурю взболтав воду в луже или использовать «влечение» схожим образом для соединения металлов согласно алхимической традиции (Yates 1964:145ff; Couliano 1987). Идеология ведовства также отражает библейский догмат, общий для магии и алхимии, который устанавливает связь между сексуальностью и знанием. Тезис о том, что ведьмы приобрели свою власть путем совокупления с дьяволом, вторит алхимической вере в то, что женщины присвоили секреты химии, сношаясь с мятежными демонами(Seligman 1948: 76). Благородная магия, однако, не подвергалась гонениям, в то время как алхимию резко осуждали, поскольку она выглядела непродуктивным занятием и, следовательно, была лишь пустой тратой времени и ресурсов. Маги были элитой, оказывали услуги принцам и другим высокопоставленным персонам (Couliano 1987: 156ff), и демонологи очень тщательно провели границу между ними и ведьмами, в числе прочего, возведя благородную магию (особенно астрологию и астрономию) в ранг наук [36].

Примечания:

[29] «Tu non pensavi ch’io löico fossi !» (итал. «А ты не думал, что и я тоже логик?») - насмехается Дьявол в Дантовом аду, забирая душу папы Бонифация VIII, у которого была хитроумная мысль, как избежать вечного пламени, раскаявшись в самом акте совершения своих преступлений («Божественная комедия», Инферно, песнь 27, строфа 123).

[30] Саботаж супружеского долга был главной темой также и для судебных разбирательств того времени, касающихся брака и развода (separation), особенно во Франции. Как заметил Робер Мандру, мужчины так боялись, что женщины сделают их импотентами, что деревенские священники часто запрещали посещать свадьбы женщинам, которых подозревали в мастерстве «завязывания узлов» (предположительно средство, вызывающее мужскую импотенцию) (Mandrou 1968:81-82,391 ff.; Le Roy Ladurie 1974:204-205; Lecky 1886:100).

[31] Эта история появляется в нескольких демонологиях. Она всегда заканчивается тем, что мужчина обнаруживает вред, нанесённый ему, и силой заставляет ведьму вернуть ему пенис. Она ведет его к дереву, на вершине которого множество пенисов спрятаны в гнезде; мужчина берет один, но ведьма возражает: «Нет, этот принадлежит епископу».

[32] Каролин Мерчант утверждает, что допросы и пытки ведьм предоставили модель для методологии Новой Науки, по определению Фрэнсиса Бэкона:

«Большинство образов, которые [Бэкон] использует для обозначения своих научных целей и методов, позаимствованы из залов суда. И поскольку он рассматривает природу как женщину, которую нужно пытать с помошью механических устройств, он настоятельно рекомендует допросы в ведовских процессах и механические устройства для пытки ведьм. В соответствующем пассаже Бэкон утверждает, что метод, которым можно раскрыть секреты природы, состоит в исследовании секретов колдовства инквизицией …» (Merchant 1980:168).

[33] Об атаке на животных см. главу 3 этой книги, С. 158 - 159.

[34] В этом контексте примечательно, что в роли обвинителей в колдовстве часто выступали дети. Норман Кон интерпретировал этот феномен как бунт молодых против пожилых и особенно против родительской власти (N. Cohn 1975; Trevor Roper 2000). Но должны быть приняты во внимание и другие факторы. Во-первых, кажется правдоподобным, что атмосфера страха, созданная годами охоты на ведьм, послужила причиной присутствия большого количества детей среди обвинителей, ставшего заметным в XVII веке. Также важно отметить, что обвиняемыми были по большей части работницы, в то время как дети, обвиняющие их, зачастую были детьми их работодателей. Таким образом, мы можем предположить, что детьми манипулировали их родители, которые, не желая сами выступить с обвинениями, подстрекали к этому детей, как это несомненно было в процессе над салемскими ведьмами. Также мы должны учесть растущую озабоченность зажиточных слоев физической близостью между их детьми и слугами, прежде всего нянями, которая в XVI и XVII веках начинала казаться источником недисциплинированности. Фамильярность, существовавшая между господами и слугами в Средние века, исчезла с подъемом буржуазии, который формально установил более эгалитарные отношения между работодателями и их подчиненными (например, путем нивелирования различий в одежде), но в действительности увеличил физическую и психологическую дистанцию между ними. В буржуазной семье господин больше не мог раздеваться перед своими слугами или спать в одной комнате с ними.

[35] Правдоподобный шабаш, в котором сексуальные элементы сочетались с темами классового бунта, вы найдете в описании Джулианом Корнуоллом повстанческого лагеря, который крестьяне разбили в ходе норфолкского восстания 1549 года. Этот лагерь вызвал большой скандал в среде мелкопоместного дворянства, которое несомненно видело в нем самый настоящий шабаш. Корнуолл пишет:

«О поведении повстанцев рассказывали невероятные истории. Утверждалось, что лагерь стал меккой для всех распутных лиц в стране… Отряды повстанцев якобы занимались грабежом, чтобы обеспечить себя провиантом и деньгами. 3000 быков и 20 000 овец, не говоря уже о свиньях, домашней птице, оленях, лебедях и тысячах бушелей кукурузы, были доставлены и съедены, как утверждалось, всего за несколько дней. Люди, чей рацион обычно был скудным и однообразным, наслаждались изобилием мяса, что было безрассудным расточительством. Они вкусили все самое лучшее, от тварей земных, что собственно и послужило причиной такого сильного негодования» (Cornwall 1977:147).

«Твари земные», это овцы, дающие ценную шерсть, которые, как утверждал Томас Мор в своей «Утопии», действительно «пожирали людей», когда пахотные земли и общинные поля огораживали, превращая в пастбища для них.

[36] Торндайк 1923-58v: 69; Рональд Холмс 1974: 85-86; Монтер 1969: 57-58. Курт Селигман пишут, что с середины XIV века и вплоть до XVI алхимия была общепризнана, но с подъемом капитализма отношение монархов изменилось. В протестантских странах алхимия стала объектом насмешек. Алхимика изображали теперь как продавца дыма, который обещал превратить металлы в золото, но потерпел неудачу (Seligman 1948:126ff). Его часто изображали за работой, сидящим в кабинете в окружении странных сосудов и инструментов, не замечающим ничего вокруг, в то время как его жена и дети могли стучаться в дом бедных через улицу. Сатирический портрет алхимика, созданный Беном Джонсом, отражает это новое отношение.

Астрологию также практиковали в XVII веке. В своей «Демонологии» (1597) Яков I утверждал ее законность, прежде всего в том случае, если она ограничивалась изучением времен года и прогнозом погоды. Детальное описание жизни английского астролога конца XVI века можно найти в книге А.Л. Рауза «Пол и общество во времена Шекспира» (1974). Из нее мы узнаем, что в то время как охота на ведьм была на пике, маг мужского пола мог продолжать свою работу, пусть и с некоторым затруднением и немногочисленными рисками.

Продолжение