Галатея наносит ответный удар
Пигмалион и Галатея... Сколько художников посвящали свои шедевры чуду преображения холодного мрамора в живую человеческую плоть! Сколько писателей вплели мотив кипрского мифа в свои рассказы, романы, драмы! Когда-то доводилось читать, что имя Галатея дал ожившей статуе не кто иной, как Жан-Жак Руссо. В предшествующие века имя творения и супруги великого скульптора, по большому счёту, никого не интересовало.
Мадлен Миллер в своей новелле Galathea тоже не называет героиню по имени. Как, впрочем, и ваятеля.
Действие происходит вне времени и пространства: в психиатрической лечебнице. Пациентка -- молодая женщина, страдающая бредовым расстройством. Она считает себя мраморной статуей. Ну, не статуей в полном смысле слова: она ведь осознаёт, что в состоянии двигаться, разговаривать, имеет мужа, произвела на свет потомство... Но вот статуя, и всё тут. Одушевлённая произволением богини любви. Действительно, у больной пониженная температура тела, замедленный пульс и, при изящном и хрупком телосложении, значительный вес, да и физическая сила. Но в целом, она обычная женщина. Это понимает и заботливая нянечка, и суровый вдумчивый врач, и сама центральная героиня. Вне бреда она рассуждает правильно. Муж время от времени навещает несчастную сумасшедшую, скупо, чтобы не разволновать, передавая ей новости о доме, о дочери...
...потом, в свете лампы, он рассматривал мои синяки, красные отпечатки на шее, лиловые кровоподтёки на руках, на груди. Попытался их стереть, как пытался бы стереть пятна с мрамора. Подытожил:
-- Они само совершенство. Посмотри сама! -- и подставил мне зеркало, -- Ты прекраснейший из холстов, дорогая.
Невольно приблизившись к идеалу, творец попадает в его плен. Пытается стереть синяки, которые сам же и наставил, мечтает резцом изгладить следы возраста, беременности, жизни как таковой, к которой сам же призвал неподатливый камень. Какая воля к познанию? Какие попытки творить самостоятельно? Какая свобода? Я, я её автор и я конечный потребитель. Не будь меня с моей божественной властью, она бы веками пылилась в каком-нибудь старом храме, позабытом небом и паломниками! Я, я, я, что за дикое слово... И заложницей этих, гм, творческих метаний оказывается сама ожившая женщина, её дочь. У каждого чуда есть свои жертвы. Притча о блудном сыне трагична, если её излагать с точки зрения упитанного тельцá. Пигмалион считает себя в своём праве: Галатея им изваяна. Он ей и папа, и мама, и бог-творец, и муж, и собственник. Господствующая правовая система с ним солидарна.
Но кроме творца и творения, существует ещё всевластная Афродита. Нетленный мрамор наделила дыханием именно она. И, как известно, боги и богини Олимпа бывают крайне недовольны, когда их дары отвергают. Сама мощная Киприда, возможно, карать отступника не станет, не её амплуа. Но в случае чего поспособствует.
И этот случай, кажется, наступил. Где хюбрис, там будет и немесис.
Читательские отзывы на «Галатею» разноречивы. После «Песни Ахиллеса» и «Цирцеи» требовательным поклонницам нелегко угодить. Слишком сухо, слишком отстранённо, хотели прикоснуться к благоуханному мифу, а получили агитку. Не стану говорить за всех, но у меня сложилось впечатление, что если бы Мадлен Миллер написала только одну «Галатею», она уже вошла бы в историю.
Мадлен Миллер в своей новелле Galathea тоже не называет героиню по имени. Как, впрочем, и ваятеля.
Действие происходит вне времени и пространства: в психиатрической лечебнице. Пациентка -- молодая женщина, страдающая бредовым расстройством. Она считает себя мраморной статуей. Ну, не статуей в полном смысле слова: она ведь осознаёт, что в состоянии двигаться, разговаривать, имеет мужа, произвела на свет потомство... Но вот статуя, и всё тут. Одушевлённая произволением богини любви. Действительно, у больной пониженная температура тела, замедленный пульс и, при изящном и хрупком телосложении, значительный вес, да и физическая сила. Но в целом, она обычная женщина. Это понимает и заботливая нянечка, и суровый вдумчивый врач, и сама центральная героиня. Вне бреда она рассуждает правильно. Муж время от времени навещает несчастную сумасшедшую, скупо, чтобы не разволновать, передавая ей новости о доме, о дочери...
...потом, в свете лампы, он рассматривал мои синяки, красные отпечатки на шее, лиловые кровоподтёки на руках, на груди. Попытался их стереть, как пытался бы стереть пятна с мрамора. Подытожил:
-- Они само совершенство. Посмотри сама! -- и подставил мне зеркало, -- Ты прекраснейший из холстов, дорогая.
Невольно приблизившись к идеалу, творец попадает в его плен. Пытается стереть синяки, которые сам же и наставил, мечтает резцом изгладить следы возраста, беременности, жизни как таковой, к которой сам же призвал неподатливый камень. Какая воля к познанию? Какие попытки творить самостоятельно? Какая свобода? Я, я её автор и я конечный потребитель. Не будь меня с моей божественной властью, она бы веками пылилась в каком-нибудь старом храме, позабытом небом и паломниками! Я, я, я, что за дикое слово... И заложницей этих, гм, творческих метаний оказывается сама ожившая женщина, её дочь. У каждого чуда есть свои жертвы. Притча о блудном сыне трагична, если её излагать с точки зрения упитанного тельцá. Пигмалион считает себя в своём праве: Галатея им изваяна. Он ей и папа, и мама, и бог-творец, и муж, и собственник. Господствующая правовая система с ним солидарна.
Но кроме творца и творения, существует ещё всевластная Афродита. Нетленный мрамор наделила дыханием именно она. И, как известно, боги и богини Олимпа бывают крайне недовольны, когда их дары отвергают. Сама мощная Киприда, возможно, карать отступника не станет, не её амплуа. Но в случае чего поспособствует.
И этот случай, кажется, наступил. Где хюбрис, там будет и немесис.
Читательские отзывы на «Галатею» разноречивы. После «Песни Ахиллеса» и «Цирцеи» требовательным поклонницам нелегко угодить. Слишком сухо, слишком отстранённо, хотели прикоснуться к благоуханному мифу, а получили агитку. Не стану говорить за всех, но у меня сложилось впечатление, что если бы Мадлен Миллер написала только одну «Галатею», она уже вошла бы в историю.