К вопросу о землетрясениях
Поправьте меня, если я ошибаюсь, но литература о землетрясениях, как художественная, так и научно-популярная, страдает известной нехваткой женского авторства. А в то же время среди учёных-сейсмографов и сейсмологов немало женских имён. Датчанку Инге Леманн, открывшую внутреннее ядро Земли, спросили в интервью, были ли в её жизни безнадёжные дела, на которые время оказалось потрачено зря. На этот бестактный вопрос Леманн ответила с жаром: «Разумеется, было безнадежное дело! Убедить мужчин в том, что я занимаюсь важным трудом». Времена поменялись, женщин в сейсмологии стало больше. Американская научная журналистка Лори Полидорос [Lori Polydoros] целый биографический справочник о них написала под названием Quake Chasers: 15 Women Rocking Earthquake Science [«Охотницы за землетрясениями: пятнадцать женщин, потрясших науку о землетрясениях»]. Поражает воображение, насколько это востребованные специальности: вулканология, сейсмология, преподавательская и просветительская деятельность относительно подземных бурь и цунами... О деятельности сейсмологов можно написать не один увлекательный роман. Правда, пока я нашла только один опыт в этом жанре: повесть Зои Журавлёвой «Островитяне».
Журавлёва - непревзойдённая мастерица производственного романа. О ком и о чём бы она ни писала, о молодых работницах слюдяного завода или о буднях провинциального ТЮЗа, о биостанции в туркменских степях или о городском метрополитене, - зачитаться можно. И совсем другими глазами смотришь на машиниста в метро или на уставшую актрису после спектакля... И всё-таки с «Островитянами» случай особый. То ли оттого, что Курилы недалеко от Камчатки, ставшей для нашей семьи очень близкой, то ли из-за особого робинзоновского отношения жителей посёлка к неласковой земле, на которую забросила их судьба, люблю я эту книгу нежной любовью. У коллектива, как ещё совсем недавно было принято писать, сейсмографической станции как бы два уровня существования. Один: житейский, повседневный, со скудноватым советским бытом окраин, а другой таинственный, вращающийся вокруг сердцебиения земли, которое люди научились воспринимать и теперь заботливо записывают, анализируют. На поверхности противный хабаровский аэропорт (не в обиду тем, кто из Хабаровска!), прохудившийся китайский тазик, брюзгливый начальник, который стесняется сказать бардак , а кавардак кажется ему мало, так что он говорит кабардак, непокорная кобыла Пакля... Но наступает некий момент, и в этот сложившийся, любовно описываемый обиход вторгается--- ну, древний ужас вторгается, клише, но иначе не сказать.
«Цунами? Это с Котиков говорят. Землетрясение! Вы слыхали?» В Котиках, на другой стороне острова, почва - песок, там толчки слышнее. «Цунами, я мать двоих детей! Еще толчки будут? Я мать двоих детей! Я могу спать спокойно? Как это - не знаете, если это ваша работа?!»
С древним ужасом каждый и каждая справляются как умеют. Кто-то молится, кто-то влюбляется, кто-то скандалит, кто-то романы крутит, кто-то заводит хозяйство и животноводство, а лошади потом сбегают в сопки и задают всем жару, кто-то, вот, Филаретыч, например, с воронами воюет. Разнообразие удивительное. Есть даже небинарный персонаж. [Осторожно, спойлер!]Это кот Серафим, после очередного подземного толчка обретший чудесную способность рожать котят. Все боятся, все. И все как-то справляются. Как-то.
А рядом ходит смерть.
Дверь охнула, растворившись. Из узла связи прямо на директора, сбив его с крыльца, вывалилась Зинаида Шмитько, Мария, все остальные.
Заклинило дверь, пришлось потом менять.
На секунду Клара Михайловна закрыла глаза. И оглохла. Тишина вдруг стала кругом. Тишина длилась. Длилась. Давила уши, будто вода, когда глубоко нырнешь, набивалась в рот, как вода. Тишина перехватила дыханье. Клара Михайловна шевельнула губами, как рыба. Силилась крикнуть, но звука не было, тишина будто застряла в горле.
«Кончилось, граждане!» - сказал кто-то рядом.
И только тут Клара Михайловна поняла - не оглохла, а кончилось. Перестало. Ушло. Отпустило. Земля покорно и твердо снова легла под ноги. Прямо встали сопки. Пепельный полумрак вяло сползал с поселка к морю, и уже проглянуло солнце, бледное, как омлет. На глазах оно набирало цвет, краснело. Из окон узла связи, лениво звеня, сыпались на улицу стекла, какие остались. Баба Катя Царапкина, перебрасывая внука Ивана в сильных руках, с левой на правую, громко говорила Зинаиде Шмитько:
«Прямо облучённый какой-то народ! Будто землетрясениев не видали! Вон как напугали ребенка!»
А туристы так и стремятся на остров, даже мечтают испытать землетрясение, хоть маленькое, но запоминающееся. Словно бы нужно в жизни ещё какое-то напоминание: живём на пороховой бочке со сложным и непредсказуемым характером, в любой момент возможны стихийные бедствия с жертвами, а ещё вдобавок сами воюем не навоюемся...
Журавлёва - непревзойдённая мастерица производственного романа. О ком и о чём бы она ни писала, о молодых работницах слюдяного завода или о буднях провинциального ТЮЗа, о биостанции в туркменских степях или о городском метрополитене, - зачитаться можно. И совсем другими глазами смотришь на машиниста в метро или на уставшую актрису после спектакля... И всё-таки с «Островитянами» случай особый. То ли оттого, что Курилы недалеко от Камчатки, ставшей для нашей семьи очень близкой, то ли из-за особого робинзоновского отношения жителей посёлка к неласковой земле, на которую забросила их судьба, люблю я эту книгу нежной любовью. У коллектива, как ещё совсем недавно было принято писать, сейсмографической станции как бы два уровня существования. Один: житейский, повседневный, со скудноватым советским бытом окраин, а другой таинственный, вращающийся вокруг сердцебиения земли, которое люди научились воспринимать и теперь заботливо записывают, анализируют. На поверхности противный хабаровский аэропорт (не в обиду тем, кто из Хабаровска!), прохудившийся китайский тазик, брюзгливый начальник, который стесняется сказать бардак , а кавардак кажется ему мало, так что он говорит кабардак, непокорная кобыла Пакля... Но наступает некий момент, и в этот сложившийся, любовно описываемый обиход вторгается--- ну, древний ужас вторгается, клише, но иначе не сказать.
«Цунами? Это с Котиков говорят. Землетрясение! Вы слыхали?» В Котиках, на другой стороне острова, почва - песок, там толчки слышнее. «Цунами, я мать двоих детей! Еще толчки будут? Я мать двоих детей! Я могу спать спокойно? Как это - не знаете, если это ваша работа?!»
С древним ужасом каждый и каждая справляются как умеют. Кто-то молится, кто-то влюбляется, кто-то скандалит, кто-то романы крутит, кто-то заводит хозяйство и животноводство, а лошади потом сбегают в сопки и задают всем жару, кто-то, вот, Филаретыч, например, с воронами воюет. Разнообразие удивительное. Есть даже небинарный персонаж. [Осторожно, спойлер!]Это кот Серафим, после очередного подземного толчка обретший чудесную способность рожать котят. Все боятся, все. И все как-то справляются. Как-то.
А рядом ходит смерть.
Дверь охнула, растворившись. Из узла связи прямо на директора, сбив его с крыльца, вывалилась Зинаида Шмитько, Мария, все остальные.
Заклинило дверь, пришлось потом менять.
На секунду Клара Михайловна закрыла глаза. И оглохла. Тишина вдруг стала кругом. Тишина длилась. Длилась. Давила уши, будто вода, когда глубоко нырнешь, набивалась в рот, как вода. Тишина перехватила дыханье. Клара Михайловна шевельнула губами, как рыба. Силилась крикнуть, но звука не было, тишина будто застряла в горле.
«Кончилось, граждане!» - сказал кто-то рядом.
И только тут Клара Михайловна поняла - не оглохла, а кончилось. Перестало. Ушло. Отпустило. Земля покорно и твердо снова легла под ноги. Прямо встали сопки. Пепельный полумрак вяло сползал с поселка к морю, и уже проглянуло солнце, бледное, как омлет. На глазах оно набирало цвет, краснело. Из окон узла связи, лениво звеня, сыпались на улицу стекла, какие остались. Баба Катя Царапкина, перебрасывая внука Ивана в сильных руках, с левой на правую, громко говорила Зинаиде Шмитько:
«Прямо облучённый какой-то народ! Будто землетрясениев не видали! Вон как напугали ребенка!»
А туристы так и стремятся на остров, даже мечтают испытать землетрясение, хоть маленькое, но запоминающееся. Словно бы нужно в жизни ещё какое-то напоминание: живём на пороховой бочке со сложным и непредсказуемым характером, в любой момент возможны стихийные бедствия с жертвами, а ещё вдобавок сами воюем не навоюемся...