Рассказ Сонии Гонсалес Вальденегро
Ульянов едет к отцу
Обычно Ульянов навещает отца по четвергам, но сегодня не четверг. И не воскресенье, когда они с Мариэлой и девочками заезжают за отцом, чтобы где-нибудь вместе пообедать. Дон Педро всегда радуется возможности пообщаться с внучками. Он играет с ними в слова. Учит находить в словаре редкие названия: меринос, астрал, амариллис.
Сегодня вторник. Но Ульянов решил не идти в спортзал. Закончив после обеда сложный финансовый расчёт, он вдруг подумал об отце, вспомнил его небритое лицо, то, как подрагивали его руки, когда он брал бутылку, как дребезжал голос, когда он говорил Ульянову: «Мой мальчик!»
«Папа...», подумал Ульянов. Нужно его проведать. Было уже восемь вечера, а он всё ещё сидел за компьютером, уставившись в документ, из-за которого со вчерашнего дня стояла вся его работа. Потом посмотрел на часы, выключил компьютер, попрощался с парой коллег-трудоголиков, оставшихся работать до ночи, и спустился на парковку.
Ему нравилось (неужели тебе правда нравится? - удивлялся отец) это ощущение смертельной усталости после долгого рабочего дня, особенно по вторникам и четвергам, когда ему не надо было нестись сломя голову в университет. Это были два его свободных вечера, когда он мог пойти в спортзал или проведать отца.
Но зачем ехать к отцу, если сегодня не вторник?
Затем, что отец мог заболеть или загрустить, или вдруг почувствовать себя одиноким.
В общем, он едет к отцу.
И ещё одно. Отец мог во что-нибудь вляпаться. Как бывало уже не раз.
Конечно, в прошлый раз они обо всём переговорили, обсудили все детали, связанные с его внезапными исчезновениями.
- Ты не должен один ездить в центр. Тем более на эти ваши собрания. Однажды ты вернёшься с проломленной головой. Если вернёшься.
Но с отцом ни в чём нельзя быть уверенным. Старик - большой хитрец.
Несколько месяцев назад его пришлось вытаскивать из полицейского участка. Он тогда сел в машину, сжав губы и глядя в пол, и добиться от него объяснений было невозможно.
Старику было мало, что он дал ему это имя - Ульянов, обрекая на вечные подозрения со стороны работодателей. Конечно, как объяснил знакомый юрист, имя можно было и поменять, заявив, что оно ущемляет его достоинство, но для отца это было бы слишком тяжёлым ударом.
- Ущемляет твоё достоинство? - представлял он его реакцию. - Как может ущемлять твоё достоинство имя величайшего человека нашего времени?
Можно было бы сказать, что памятники величайшему давно посносили со всех площадей, а статуи переплавили. Но прожив с этим пятном позора тридцать лет, разве не мог он потерпеть ещё тридцать или сорок?
Он поедет к отцу. Тому полезно будет отвлечься. А сам Ульянов избавится от навязчивого беспокойства.
За день до очередного визита, призванного предотвратить превращение отцовского доам в хлев, каковым он предстал перед ними в первый день после приезда, ему позвонила Эва.
- Не беспокойтесь, молодой человек. Ваш отец в полном порядке.
Так ли? А если старик опять что-то задумал?
Мало того, что Ульянову пришлось прожить с ним бок о бок всё детство, бегать за ним вместе с матерью к полицейскому участку всякий раз, как очередные дебоширы устраивали очередные беспорядки.
- Он правда хорошо выглядит?
- Да, молодой человек.
- Он принимает таблетки?
- Да, принимает.
- Кто-нибудь заходил к нему, когда вы делали уборку?
- Нет, никто не заходил.
- Кто-нибудь ему звонил?
- Нет, молодой человек.
Хуже всего было, когда однажды утром, довольно уже давно, он заехал к отцу без предупреждения и застал у него двух незнакомых парней. Они сидели, положив ноги на журнальный столик, и один из них чистил автомат.
- Вы уверены, Эва?
Ульянов был человеком практичным и умел налаживать отношения с людьми. Система его отношений с отцом была несколько сложной, но достаточно действенной. Конечно, он мог бы поселить его у себя, навсегда избавив от одиночества. Или устроить его в один из этих прекрасных пансионов, где старики с удовольствием проводят время в обществе себе подобных. Но отец предпочитал оставаться в доме на Вилья-Макул. Пусть дом и был сейчас слишком большим для него, но сохранял иллюзию независимости, а старик всегда ревностно относился к этому ощущению, не уставая повторять, что он сам себе хозяин.
Естественно, он не предполагал, что каждые два дня Эва предоставляла Ульянову подробный отчёт о его действиях.
Обычно дон Педро ждал его в саду, занимаясь поливом. Он спешил навстречу сыну как человек, прорведший полдня в ожидании назначенного времени, улыбался и утирал пот со лба рукавом рубашки. Ульянова всегда умиляла эта картина, его отец занимается садом, как все старики мира.
Конечно, садоводство было гораздо менее опасным занятием, чем революционная деятельность. Особенно теперь, когда революция - вчерашний день.
В тот раз, когда Ульянов застал у отца вооружённых до зубов парней, дон Педро не только не удосужился что-либо ему объяснить, хотя Ульянов справедливо полагал, что заслуживает объяснений, но ещё и втянул его в сложную авантюру со спасательной операцией, уговорив его отвезти тех двоих на юг, за город, и высадить их там, а потом забыть об этом деле, как будто никогда и не видел никаких боевиков и никакого оружия.
И он послушался, как в детстве, когда отец посылал его купить хлеба, или передать какой-нибудь таинственный свёрток через жену товарища, или прямо в закрытую контору завода, где рабочие ночной смены поджидали его с той стороны ограды, благодарили и дружески трепали по голове, просовывая руки через решётку.
- Молодец, парень! Передай привет отцу.
Тех двух парней пришлось отвезти намного дальше, чем они изначально просили. Ведя машину по пустынному ночному шоссе, Ульянов задавался вопросом - зачем ему всё это надо? И на обратном пути всю дорогу мысленно спорил с отцом, говоря, что тот ведёт себя как ребёнок.
- Не как ребёнок, а как революционер!
- Как ребёнок-революционер.
- Сопляк!
Дон Педро бросал шланг и шёл в дом за ключами. Он привык, что среди недели сын навещает его по четвергам. Они оба больше любили встречи по четвергам, а не в выходные, потому что могли спокойно поговорить наедине. И даже не столько поговорить, сколько просто посидеть вдвоём за рюмочкой, глядя в темнеющее окно. Дону Педро это особенно нравилось.
- Как дела, малыш? - говорил он, хлопая сына по плечу.
Ульянов целовал его в небритую щёку.
Дон Педро гордился тем, что несмотря на загруженность в банке (Зачем так много работать? На кого?!) Ульянов по-прежнему навещает его в оговорённые дни и делает это не через силу, а, напротив, с удовольствием. Дону Педро также было приятно осознавать, что, несмотря на «разность подходов» (так он это называл), сын разделяет его мнение о том, что изменить этот мир необходимо.
- Миром должны править любовь и солидарность, а не деньги!
Конечно, дон Педро улавливал в голосе сына некоторый сарказм, когда тот произносил слово «революция». Но он вообще замечал в Ульянове, своём Ульянове, много новых и, как ему казалось, двусмысленных черт. Например, эта привычка говорить стоя, вещать, словно на презентации. Сын часто так делал дома, когда у него собирались его теперешние друзья. Или лёгкость, с которой Ульянов называл идиотами других людей. Слишком многих людей, с беспокойством отмечал про себя дон Педро.
Зайдя в дом, дон Педро шёл на кухню и наливал сыну стаканчик виски. Он знал, что в это время дня Ульянов не пил ничего другого и что ему нравилось с двумя кубиками льда. Себе он плескал вина из открытой бутылки в маленький стаканчик из толстого стекла.
- Врачи рекомендуют.
И они усаживались на террасе.
В последнее время у них быстро заканчивались темы для разговора. Дон Педро спрашивал о девочках и Мариэле. Ульянов, казалось, был не слишком в курсе их дел, и это беспокоило дона Педро. Когда по выходным они навещали его все вместе, сын иногда казался отсутствующим, словно дух его витал где-то далеко. Дону Педро непросто давались эти размышления о духе. Он признавал только постоянство материи, но, с другой стороны, надо же было как-то обозначить неощутимое. И дух ему казался более подходящим словом, чем душа.
По-настоящему сосредоточенным Ульянов выглядел только по четвергам. Он был весь тут, со всеми своими пятью чувствами, хотя и казался несколько усталым от работы и учёбы - в банке его отправили на вечерние курсы.
- Почему ты не откажешься? Ты же закончил университет. Тебе нужно заниматься семьёй.
- Потому что никто не спрашивает моего мнения. Никому не интересно, хочу ли я получить этот новый диплом. Мне просто сообщают, что есть такая возможность, и что, если я ею не воспользуюсь, мне придётся уйти.
- Странно всё это.
- Банк не паровозное депо, папа.
Дон Педро не обижался, когда сын так говорил. Это была его работа, которой он занимался с момента переезда в Сантьяго и до самой пенсии. Благодаря ей он дал образование сыну и купил этот дом, по которому мог теперь слоняться целыми днями, вспоминая подробности того, другого времени, когда здесь жили те, что теперь оставили его. Его жена, Ульянов. Это была хорошая работа. Никто не заставлял его учиться помимо воли, а если он чему и учился, то только по собственному разумению. Характер у дона Педро был как у паровоза - стального чудовища, всё сметающего на своём пути.
- Ты устал, малыш.
Никто больше не называл его так. Да и сам отец не называл, если рядом были чужие люди. Или даже Мариэла. Если он говорил ему «малыш», значит, снова хотел почувствовать в нём близкого человека. Это слово скрывало безнадёжное желание повернуть время вспять. Это был такой маленький реванш, безвредная для них обоих компенсация за утерянную близость. Ульянов называл его отцом в присутствии других людей и стариком, когда они оставались одни. При встрече он всегода целовал его в щёку, но, когда отец говорил ему «малыш», неизъяснимая обида охватывала его, не на дона Педро, а на всех остальных и на проклятую жизнь, которая обрекла их на одиночество на этом острове.
- У тебя всё в порядке?
Он всегда об этом спрашивал. Ему необходимо было знать, всё ли у отца хорошо. На самом деле то, что сегодня вечером он отправился к отцу, а не в спортклуб, объяснялось неосознанным желанием срочно задать ему этот вопрос:
- Ты в порядке, старик?
Откровенный разговор между отцом и сыном наладить непросто. Он знал это по собственному опыту да ещё и консультировался на этот счёт с врачом-гериатром, который лечил отца. Необходимо было преодолеть сложный барьер. Сложный, но проходимый.
Старик полагал, что Ульянов слишком занят на работе. Что он должен больше внимания уделять жене и дочкам. И, главное, заняться настоящим делом.
- Делом, которое покончит с твоим индивидуализмом! - пояснил он однажды.
- Но я индивидуалист, папа.
- Ты человек, малыш. Не забывай об этом.
Старый хрыч, выругался Ульянов, ведя машину. Получается, чтобы быть человеком, надо бегать в толпе по улицам, орать в репродуктор и прятать дома террористов. Для чего? Для того, чтобы сын-придурок отвёз их куда-нибудь в надёжное место. Не беспокойтесь, парни, это Ульянов, мой сын, он доставит вас без проблем.
В общем-то, дон Педро был прав, когда, познакомившись с Эвой, которую сын привёл к нему как-то зимним утром (Эва вежливо поздоровалась с отцом за руку), заявил, что Ульянов притащил к нему в дом шпионку.
- Я просто думаю, что тебе пора на пенсию из революционеров, старик.
- Ни за что!
- Хотя бы из укрывателей террористов.
- Они не террористы.
- Неважно, папа. Тебе пора на пенсию.
- Нельзя выйти на пенсию из жизни.
Старый чёрт, думал Ульянов, невольно улыбаясь. Когда старик говорил таким тоном, в нём было столько достоинства и решимости, что одновременно с чувством жалости Ульянов испытывал безмерную гордость за отца. Даже сейчас он помнил это ощущение.
- Если ты думаешь, что загнал меня в угол, устроив мне в дом шпионку, то сильно ошибаешься.
- Она не шпионка, старик.
- Настоящего мужчину не сломить.
- Я к этому и не стремился, папа.
- Только любовь сильней настоящего мужчины.
Теперь три дня в неделю ситуация была под контролем. За это отвечала Эва. А в остальные дни он сам заезжал к отцу, чтобы бегло взглянуть, всё ли в порядке. Ульянов делал вид, что не замечает всех этих газет и журналов, которые отец выписывал или покупал в киоске на проспекте Макул, в двух кварталах от дома, куда отправлялся каждое утро поговорить о делах с товарищем Тагле. Этот Тагле был тот ещё кадр. Но Ульянов не мог запретить отцу эти встречи. Можно себе представить, как бы тот отреагировал.
- Значит, Тагле мне не компания?
- Верно, отец.
- И с каких это пор ты решаешь, кто мне подходит, а кто нет?! Разве я хоть раз запрещал тебе с кем-нибудь дружить?
- Нет, папа.
- Дружба, малыш, это...
И так далее.
Ульянов доверял Эве. Это была взрослая, серьёзная женщина с добрым характером. Раньше она ходила за матерью одного из директоров банка. Та была полной противоположностью дона Педро. И всё равно Эва ухитрялась с ней ладить, как теперь ладила с доном Педро.
Действительно, через какое-то время дон Педро перестал называть её шпионкой (которую ты ко мне приставил!) Теперь он говорил о ней как о сеньоре Эве или толстухе.
Таким был его отец.
- Он разговаривает с вами, сеньора Эва?
- Конечно. Ещё как.
- А о чём?
- О доне Элиасе. О селитровых рудниках. О вас, молодой человек.
- А о моей матери?
- О ней он почти не говорит.
Странно, потому они были образцовой парой, какие только раньше встречались, когда жёны следовали со своими мужьями на край света и сражались плечом к плечу с ними, как любил говорить дон Педро. Мать Ульянова, донья Виктория (у неё королевское имя, говорил дон Педро) была с мужем и в радости и в горе, когда его ссылали, увольняли, бросали за решётку и избивали до полусмерти.
А теперь старик, похоже, забыл её. Если Ульянову случалось упомянуть её в разговоре, дон Педро говорил о ней как о «твоей маме, малыш».
Как он теперь волнуется, что Ульянов мало времени уделяет Мариэле и девочкам! Словно сам хоть раз отказался ради них с матерьюю от профсоюзного часа или собрания партийной ячейки.
Ульянов едва не разбил машину на углу проспекта Макул и улицы Платанов.
- Разуй глаза, придурок! - прокричал ему водитель из соседней машины и дал по газам.
Ульянов остановил машину и увидел, что руки у него дрожат.
«Успокойся, Ульянов!» - сказал он себе.
У него не было даже второго имени, чтобы спрятаться за ним при случае. Обыкновенного христианского имени, как у всех в банке, в университете, и в школе, и в детском саду.
- Как, вы сказали, вас зовут?
- Ульянов. Ульянов Мендес.
- Странное имя.
- Это русское имя.
- А! Ваши родители, наверное, были коммунисты.
Ещё какие. Отец и сейчас коммунист. Если не уследить, тут же отправится на профсоюзное собрание на проспект Викунья Макенны, где собираются все эти старые бойцы народного фронта. А если не зайти к нему лишний раз, того и гляди напустит в дом террористов. Или похитителей людей.
Несколько лет назад, когда похитили сына известного предпринимателя, Ульянов, не в силах дождаться утра, в два часа ночи поехал к отцу и тщательнейшим образом обшарил весь его дом, комната за комнатой, в поисках возможных следов присутствия похитителей или жертвы.
- Ну что, успокоился? - спросил его отец.
- Успокоился. Доброй ночи, старик.
- Доброй ночи, малыш.
Вот и теперь он не собирался отступать.
Он остановил машину перед домом. Вышел, закрыл дверь и включил сигнализацию.
- К чему бы такие навороты, малыш? Словно в этой стране воры ходят по улицам.
- Безопасность, старик. Безопасность превыше всего.
Отца в саду не было. Он хотел было нажать кнопку звонка, но что-то его удержало.
Открыл дверь своим ключом. Именно так он в тот раз застал парней с автоматом.
Вошёл медленно, украдкой. Молча направился в гостиную, где на старом проигрывателе кружилась пластинка с танго «Ты сегодня прекрасна, жизнь!» Отец любил петь этот танго до того, как потерял голос. Ульянов толкнул дверь.
Сколько раз он представлял себе эту картину. Он открывает дверь и видит отца мёртвым, уснувшим безвозвратным безболезненным сном.
Но дон Педро был жив. Его лёгкое похрапывание было тому свидетельством. Так же, как и жара в комнате. И раскрасневшееся лицо Эвы, спящей в его объятиях.
(Перевод Никиты Винокурова)
Обычно Ульянов навещает отца по четвергам, но сегодня не четверг. И не воскресенье, когда они с Мариэлой и девочками заезжают за отцом, чтобы где-нибудь вместе пообедать. Дон Педро всегда радуется возможности пообщаться с внучками. Он играет с ними в слова. Учит находить в словаре редкие названия: меринос, астрал, амариллис.
Сегодня вторник. Но Ульянов решил не идти в спортзал. Закончив после обеда сложный финансовый расчёт, он вдруг подумал об отце, вспомнил его небритое лицо, то, как подрагивали его руки, когда он брал бутылку, как дребезжал голос, когда он говорил Ульянову: «Мой мальчик!»
«Папа...», подумал Ульянов. Нужно его проведать. Было уже восемь вечера, а он всё ещё сидел за компьютером, уставившись в документ, из-за которого со вчерашнего дня стояла вся его работа. Потом посмотрел на часы, выключил компьютер, попрощался с парой коллег-трудоголиков, оставшихся работать до ночи, и спустился на парковку.
Ему нравилось (неужели тебе правда нравится? - удивлялся отец) это ощущение смертельной усталости после долгого рабочего дня, особенно по вторникам и четвергам, когда ему не надо было нестись сломя голову в университет. Это были два его свободных вечера, когда он мог пойти в спортзал или проведать отца.
Но зачем ехать к отцу, если сегодня не вторник?
Затем, что отец мог заболеть или загрустить, или вдруг почувствовать себя одиноким.
В общем, он едет к отцу.
И ещё одно. Отец мог во что-нибудь вляпаться. Как бывало уже не раз.
Конечно, в прошлый раз они обо всём переговорили, обсудили все детали, связанные с его внезапными исчезновениями.
- Ты не должен один ездить в центр. Тем более на эти ваши собрания. Однажды ты вернёшься с проломленной головой. Если вернёшься.
Но с отцом ни в чём нельзя быть уверенным. Старик - большой хитрец.
Несколько месяцев назад его пришлось вытаскивать из полицейского участка. Он тогда сел в машину, сжав губы и глядя в пол, и добиться от него объяснений было невозможно.
Старику было мало, что он дал ему это имя - Ульянов, обрекая на вечные подозрения со стороны работодателей. Конечно, как объяснил знакомый юрист, имя можно было и поменять, заявив, что оно ущемляет его достоинство, но для отца это было бы слишком тяжёлым ударом.
- Ущемляет твоё достоинство? - представлял он его реакцию. - Как может ущемлять твоё достоинство имя величайшего человека нашего времени?
Можно было бы сказать, что памятники величайшему давно посносили со всех площадей, а статуи переплавили. Но прожив с этим пятном позора тридцать лет, разве не мог он потерпеть ещё тридцать или сорок?
Он поедет к отцу. Тому полезно будет отвлечься. А сам Ульянов избавится от навязчивого беспокойства.
За день до очередного визита, призванного предотвратить превращение отцовского доам в хлев, каковым он предстал перед ними в первый день после приезда, ему позвонила Эва.
- Не беспокойтесь, молодой человек. Ваш отец в полном порядке.
Так ли? А если старик опять что-то задумал?
Мало того, что Ульянову пришлось прожить с ним бок о бок всё детство, бегать за ним вместе с матерью к полицейскому участку всякий раз, как очередные дебоширы устраивали очередные беспорядки.
- Он правда хорошо выглядит?
- Да, молодой человек.
- Он принимает таблетки?
- Да, принимает.
- Кто-нибудь заходил к нему, когда вы делали уборку?
- Нет, никто не заходил.
- Кто-нибудь ему звонил?
- Нет, молодой человек.
Хуже всего было, когда однажды утром, довольно уже давно, он заехал к отцу без предупреждения и застал у него двух незнакомых парней. Они сидели, положив ноги на журнальный столик, и один из них чистил автомат.
- Вы уверены, Эва?
Ульянов был человеком практичным и умел налаживать отношения с людьми. Система его отношений с отцом была несколько сложной, но достаточно действенной. Конечно, он мог бы поселить его у себя, навсегда избавив от одиночества. Или устроить его в один из этих прекрасных пансионов, где старики с удовольствием проводят время в обществе себе подобных. Но отец предпочитал оставаться в доме на Вилья-Макул. Пусть дом и был сейчас слишком большим для него, но сохранял иллюзию независимости, а старик всегда ревностно относился к этому ощущению, не уставая повторять, что он сам себе хозяин.
Естественно, он не предполагал, что каждые два дня Эва предоставляла Ульянову подробный отчёт о его действиях.
Обычно дон Педро ждал его в саду, занимаясь поливом. Он спешил навстречу сыну как человек, прорведший полдня в ожидании назначенного времени, улыбался и утирал пот со лба рукавом рубашки. Ульянова всегда умиляла эта картина, его отец занимается садом, как все старики мира.
Конечно, садоводство было гораздо менее опасным занятием, чем революционная деятельность. Особенно теперь, когда революция - вчерашний день.
В тот раз, когда Ульянов застал у отца вооружённых до зубов парней, дон Педро не только не удосужился что-либо ему объяснить, хотя Ульянов справедливо полагал, что заслуживает объяснений, но ещё и втянул его в сложную авантюру со спасательной операцией, уговорив его отвезти тех двоих на юг, за город, и высадить их там, а потом забыть об этом деле, как будто никогда и не видел никаких боевиков и никакого оружия.
И он послушался, как в детстве, когда отец посылал его купить хлеба, или передать какой-нибудь таинственный свёрток через жену товарища, или прямо в закрытую контору завода, где рабочие ночной смены поджидали его с той стороны ограды, благодарили и дружески трепали по голове, просовывая руки через решётку.
- Молодец, парень! Передай привет отцу.
Тех двух парней пришлось отвезти намного дальше, чем они изначально просили. Ведя машину по пустынному ночному шоссе, Ульянов задавался вопросом - зачем ему всё это надо? И на обратном пути всю дорогу мысленно спорил с отцом, говоря, что тот ведёт себя как ребёнок.
- Не как ребёнок, а как революционер!
- Как ребёнок-революционер.
- Сопляк!
Дон Педро бросал шланг и шёл в дом за ключами. Он привык, что среди недели сын навещает его по четвергам. Они оба больше любили встречи по четвергам, а не в выходные, потому что могли спокойно поговорить наедине. И даже не столько поговорить, сколько просто посидеть вдвоём за рюмочкой, глядя в темнеющее окно. Дону Педро это особенно нравилось.
- Как дела, малыш? - говорил он, хлопая сына по плечу.
Ульянов целовал его в небритую щёку.
Дон Педро гордился тем, что несмотря на загруженность в банке (Зачем так много работать? На кого?!) Ульянов по-прежнему навещает его в оговорённые дни и делает это не через силу, а, напротив, с удовольствием. Дону Педро также было приятно осознавать, что, несмотря на «разность подходов» (так он это называл), сын разделяет его мнение о том, что изменить этот мир необходимо.
- Миром должны править любовь и солидарность, а не деньги!
Конечно, дон Педро улавливал в голосе сына некоторый сарказм, когда тот произносил слово «революция». Но он вообще замечал в Ульянове, своём Ульянове, много новых и, как ему казалось, двусмысленных черт. Например, эта привычка говорить стоя, вещать, словно на презентации. Сын часто так делал дома, когда у него собирались его теперешние друзья. Или лёгкость, с которой Ульянов называл идиотами других людей. Слишком многих людей, с беспокойством отмечал про себя дон Педро.
Зайдя в дом, дон Педро шёл на кухню и наливал сыну стаканчик виски. Он знал, что в это время дня Ульянов не пил ничего другого и что ему нравилось с двумя кубиками льда. Себе он плескал вина из открытой бутылки в маленький стаканчик из толстого стекла.
- Врачи рекомендуют.
И они усаживались на террасе.
В последнее время у них быстро заканчивались темы для разговора. Дон Педро спрашивал о девочках и Мариэле. Ульянов, казалось, был не слишком в курсе их дел, и это беспокоило дона Педро. Когда по выходным они навещали его все вместе, сын иногда казался отсутствующим, словно дух его витал где-то далеко. Дону Педро непросто давались эти размышления о духе. Он признавал только постоянство материи, но, с другой стороны, надо же было как-то обозначить неощутимое. И дух ему казался более подходящим словом, чем душа.
По-настоящему сосредоточенным Ульянов выглядел только по четвергам. Он был весь тут, со всеми своими пятью чувствами, хотя и казался несколько усталым от работы и учёбы - в банке его отправили на вечерние курсы.
- Почему ты не откажешься? Ты же закончил университет. Тебе нужно заниматься семьёй.
- Потому что никто не спрашивает моего мнения. Никому не интересно, хочу ли я получить этот новый диплом. Мне просто сообщают, что есть такая возможность, и что, если я ею не воспользуюсь, мне придётся уйти.
- Странно всё это.
- Банк не паровозное депо, папа.
Дон Педро не обижался, когда сын так говорил. Это была его работа, которой он занимался с момента переезда в Сантьяго и до самой пенсии. Благодаря ей он дал образование сыну и купил этот дом, по которому мог теперь слоняться целыми днями, вспоминая подробности того, другого времени, когда здесь жили те, что теперь оставили его. Его жена, Ульянов. Это была хорошая работа. Никто не заставлял его учиться помимо воли, а если он чему и учился, то только по собственному разумению. Характер у дона Педро был как у паровоза - стального чудовища, всё сметающего на своём пути.
- Ты устал, малыш.
Никто больше не называл его так. Да и сам отец не называл, если рядом были чужие люди. Или даже Мариэла. Если он говорил ему «малыш», значит, снова хотел почувствовать в нём близкого человека. Это слово скрывало безнадёжное желание повернуть время вспять. Это был такой маленький реванш, безвредная для них обоих компенсация за утерянную близость. Ульянов называл его отцом в присутствии других людей и стариком, когда они оставались одни. При встрече он всегода целовал его в щёку, но, когда отец говорил ему «малыш», неизъяснимая обида охватывала его, не на дона Педро, а на всех остальных и на проклятую жизнь, которая обрекла их на одиночество на этом острове.
- У тебя всё в порядке?
Он всегда об этом спрашивал. Ему необходимо было знать, всё ли у отца хорошо. На самом деле то, что сегодня вечером он отправился к отцу, а не в спортклуб, объяснялось неосознанным желанием срочно задать ему этот вопрос:
- Ты в порядке, старик?
Откровенный разговор между отцом и сыном наладить непросто. Он знал это по собственному опыту да ещё и консультировался на этот счёт с врачом-гериатром, который лечил отца. Необходимо было преодолеть сложный барьер. Сложный, но проходимый.
Старик полагал, что Ульянов слишком занят на работе. Что он должен больше внимания уделять жене и дочкам. И, главное, заняться настоящим делом.
- Делом, которое покончит с твоим индивидуализмом! - пояснил он однажды.
- Но я индивидуалист, папа.
- Ты человек, малыш. Не забывай об этом.
Старый хрыч, выругался Ульянов, ведя машину. Получается, чтобы быть человеком, надо бегать в толпе по улицам, орать в репродуктор и прятать дома террористов. Для чего? Для того, чтобы сын-придурок отвёз их куда-нибудь в надёжное место. Не беспокойтесь, парни, это Ульянов, мой сын, он доставит вас без проблем.
В общем-то, дон Педро был прав, когда, познакомившись с Эвой, которую сын привёл к нему как-то зимним утром (Эва вежливо поздоровалась с отцом за руку), заявил, что Ульянов притащил к нему в дом шпионку.
- Я просто думаю, что тебе пора на пенсию из революционеров, старик.
- Ни за что!
- Хотя бы из укрывателей террористов.
- Они не террористы.
- Неважно, папа. Тебе пора на пенсию.
- Нельзя выйти на пенсию из жизни.
Старый чёрт, думал Ульянов, невольно улыбаясь. Когда старик говорил таким тоном, в нём было столько достоинства и решимости, что одновременно с чувством жалости Ульянов испытывал безмерную гордость за отца. Даже сейчас он помнил это ощущение.
- Если ты думаешь, что загнал меня в угол, устроив мне в дом шпионку, то сильно ошибаешься.
- Она не шпионка, старик.
- Настоящего мужчину не сломить.
- Я к этому и не стремился, папа.
- Только любовь сильней настоящего мужчины.
Теперь три дня в неделю ситуация была под контролем. За это отвечала Эва. А в остальные дни он сам заезжал к отцу, чтобы бегло взглянуть, всё ли в порядке. Ульянов делал вид, что не замечает всех этих газет и журналов, которые отец выписывал или покупал в киоске на проспекте Макул, в двух кварталах от дома, куда отправлялся каждое утро поговорить о делах с товарищем Тагле. Этот Тагле был тот ещё кадр. Но Ульянов не мог запретить отцу эти встречи. Можно себе представить, как бы тот отреагировал.
- Значит, Тагле мне не компания?
- Верно, отец.
- И с каких это пор ты решаешь, кто мне подходит, а кто нет?! Разве я хоть раз запрещал тебе с кем-нибудь дружить?
- Нет, папа.
- Дружба, малыш, это...
И так далее.
Ульянов доверял Эве. Это была взрослая, серьёзная женщина с добрым характером. Раньше она ходила за матерью одного из директоров банка. Та была полной противоположностью дона Педро. И всё равно Эва ухитрялась с ней ладить, как теперь ладила с доном Педро.
Действительно, через какое-то время дон Педро перестал называть её шпионкой (которую ты ко мне приставил!) Теперь он говорил о ней как о сеньоре Эве или толстухе.
Таким был его отец.
- Он разговаривает с вами, сеньора Эва?
- Конечно. Ещё как.
- А о чём?
- О доне Элиасе. О селитровых рудниках. О вас, молодой человек.
- А о моей матери?
- О ней он почти не говорит.
Странно, потому они были образцовой парой, какие только раньше встречались, когда жёны следовали со своими мужьями на край света и сражались плечом к плечу с ними, как любил говорить дон Педро. Мать Ульянова, донья Виктория (у неё королевское имя, говорил дон Педро) была с мужем и в радости и в горе, когда его ссылали, увольняли, бросали за решётку и избивали до полусмерти.
А теперь старик, похоже, забыл её. Если Ульянову случалось упомянуть её в разговоре, дон Педро говорил о ней как о «твоей маме, малыш».
Как он теперь волнуется, что Ульянов мало времени уделяет Мариэле и девочкам! Словно сам хоть раз отказался ради них с матерьюю от профсоюзного часа или собрания партийной ячейки.
Ульянов едва не разбил машину на углу проспекта Макул и улицы Платанов.
- Разуй глаза, придурок! - прокричал ему водитель из соседней машины и дал по газам.
Ульянов остановил машину и увидел, что руки у него дрожат.
«Успокойся, Ульянов!» - сказал он себе.
У него не было даже второго имени, чтобы спрятаться за ним при случае. Обыкновенного христианского имени, как у всех в банке, в университете, и в школе, и в детском саду.
- Как, вы сказали, вас зовут?
- Ульянов. Ульянов Мендес.
- Странное имя.
- Это русское имя.
- А! Ваши родители, наверное, были коммунисты.
Ещё какие. Отец и сейчас коммунист. Если не уследить, тут же отправится на профсоюзное собрание на проспект Викунья Макенны, где собираются все эти старые бойцы народного фронта. А если не зайти к нему лишний раз, того и гляди напустит в дом террористов. Или похитителей людей.
Несколько лет назад, когда похитили сына известного предпринимателя, Ульянов, не в силах дождаться утра, в два часа ночи поехал к отцу и тщательнейшим образом обшарил весь его дом, комната за комнатой, в поисках возможных следов присутствия похитителей или жертвы.
- Ну что, успокоился? - спросил его отец.
- Успокоился. Доброй ночи, старик.
- Доброй ночи, малыш.
Вот и теперь он не собирался отступать.
Он остановил машину перед домом. Вышел, закрыл дверь и включил сигнализацию.
- К чему бы такие навороты, малыш? Словно в этой стране воры ходят по улицам.
- Безопасность, старик. Безопасность превыше всего.
Отца в саду не было. Он хотел было нажать кнопку звонка, но что-то его удержало.
Открыл дверь своим ключом. Именно так он в тот раз застал парней с автоматом.
Вошёл медленно, украдкой. Молча направился в гостиную, где на старом проигрывателе кружилась пластинка с танго «Ты сегодня прекрасна, жизнь!» Отец любил петь этот танго до того, как потерял голос. Ульянов толкнул дверь.
Сколько раз он представлял себе эту картину. Он открывает дверь и видит отца мёртвым, уснувшим безвозвратным безболезненным сном.
Но дон Педро был жив. Его лёгкое похрапывание было тому свидетельством. Так же, как и жара в комнате. И раскрасневшееся лицо Эвы, спящей в его объятиях.
(Перевод Никиты Винокурова)