В большой семье...
Нина Вяха [Nina Wähä], киноактриса и поп-певица, родилась в 1979 году в Стокгольме. Её отец - иммигрант из Болгарии, мать происходит из семьи торнедальских финнов, живущих в долине реки Турнеэльвен. Торнедальцы говорят на собственном языке меянкиели, живут обособленно, замкнуто. Среди них много последователей пастора Лестадиуса, пламенного лютеранина, проповедника строгой морали, благочестия и полной трезвости. Семьи в Торнедале ветхозаветно огромные, десять и более детей не редкость. Насчёт алкоголя сложно, есть трезвенники, есть и люди, отклоняющиеся от заветов неистового Лестадиуса.
Такое, наверно, не сразу бросается в глаза, но Торнедален был полярным обществом. С одной стороны на него накладывали свой отпечаток лестадианцы, их суровая вера, их борьба за трезвость, а с другой - «обычные люди», а обычные люди в Торнедалене лучше всего умели делать две вещи: рожать детей и пьянствовать. Рождение детей, кстати, казалось обеих сторон общества.
В детстве Нина Вяха каждое лето проводила с бабушкой и многочисленными двоюродными сёстрами и братьями в деревне, выучила не только финский, но и меянкиели. В своём третьем романе «Завещание» [Testamente] она описывает перипетии большой разветвлённой семьи, похожей на ту, в которой взрослела сама. А центрального персонажа (рука не поднимается называть его героем) нарекла по имени своего деда. И если бы был конкурс на самый отрицательный образ, я голосовала бы за него, Пентти Тойми.
Внешне наш злодей не производит грозного впечатления. Обыкновенный шершавый мужичок, может быть, чуть более хмурый и чуть более замкнутый, чем его замкнутые и хмурые соседи. Но под невзрачной внешностью скрывается медвежья сила, несгибаемая воля и неуёмное желание превращать жизнь ближних в кромешный ад. Когда читали его завещание, я исподволь изумлялась, что он вообще способен членораздельно изъясняться. Нет такой мерзости, нет такого свинства, до которой бы Пентти не дошёл, вплоть до прямой уголовщины. И всё ему сходит с рук. До поры до времени...
По сравнению с отцом семейства, точно вышедшим из какой-то древней хтонической мифологии, мать, Сири, производит значительно более позитивное впечатление. Она добра, приветлива, гостеприимна, любит пение и музыку, оптимистична, верит в будущее - в общем, типичная карелка, или, по авторскому утверждению, почти русский характер. Как Сири угодила в неприветливый Торнедаль? Кой чёрт её понёс за Пентти? Как они, - настолько разные, что кажутся различными биологическими видами - жили все эти годы, как умудрились народить четырнадцать человек детей и двенадцать вырастить? И главное дело, как наконец-то завершить это супружеское издевательство длиной в тридцать с лишним лет? Этими вопросами задаются все отпрыски Пентти и Сири, а сама женщина внешне безразлично плывёт по течению. В конце концов, в пятьдесят четыре года не разводятся.
Да и остановит ли Пентти развод?
- Я думала, именно эта его непохожесть на других спасёт меня. Спасёт от того существования, которое мне приходилось влачить. Но ошиблась. Просто на смену одной тюрьме пришла другая. А тут стали появляться вы. Один за другим, и я поняла, что именно вы и есть самое важное. Чтобы у вас была еда, крыша над головой и те возможности, которых никогда не было у меня.
Прежде Эско никогда не слышал, чтобы мать говорила в таком духе. Казалось, она сама не знала, какие слова сорвутся с его губ в следующий момент:
- Люди говорят, что для ребёнка гораздо важнее дом, полный любви, и счастливые родители.
Мать подняла на него взгляд, удивлённая его словами и, улыбнувшись, ответила:
- Должно быть, эти люди никогда по настоящему не знали, что такое голод. Я до сих пор помню, каково это - расти, постоянно недоедая. В те времена я, не задумываясь, обменяла бы всё счастье мира на добрую миску похлёбки.
Что же получается, виновата война? Ведь не пришлось бы Сири бежать из родной Карелии, разве стала бы она связываться с таким хмырём, как молодой Тойми? Нашла бы светлого певучего мужа по себе, а Пентти бы прожил бобылём, как ему, собственно, сама судьба и велела... Но тогда никого из дюжины детей не было. Не родился бы и любимец матери, её надёжа и оправдание, золотой мальчик Онни. Как и Энн Энрайт в романе The Gathering, Нина Вяха приходит к выводу, что семья с очень большим количеством детей может подавлять личность, как тюрьма, как ссылка. Каждый и каждая в плену своей семейной роли, своего амплуа. Вот умный брат, вот брат безумный, вот сестра-карьеристка, а вот красивая сестра, вот брат-хозяин, вот брат-перекати-поле, вот брат-изгой, «проклятый извращенец». И плевать, что так называемый безумец умнее, чем все остальные, вместе взятые, а так называемый хозяин уже махнул бы рукой на всех да уехал, кабы его не считали хозяином. Стоит вольно или невольно выпасть из роли, например, сестра-красавица серьёзно заболевает или сестра-карьеристка решает обзавестись семейством, все остальные спохватываются, что в случае чего «могильщика не найдётся, все хотят играть Гамлета», и усердно саботируют любой самостоятельный порыв. Анекдот про ведро с крабами уместен как нельзя более. Удастся ли вырваться, и если удастся, то кому?
Такое, наверно, не сразу бросается в глаза, но Торнедален был полярным обществом. С одной стороны на него накладывали свой отпечаток лестадианцы, их суровая вера, их борьба за трезвость, а с другой - «обычные люди», а обычные люди в Торнедалене лучше всего умели делать две вещи: рожать детей и пьянствовать. Рождение детей, кстати, казалось обеих сторон общества.
В детстве Нина Вяха каждое лето проводила с бабушкой и многочисленными двоюродными сёстрами и братьями в деревне, выучила не только финский, но и меянкиели. В своём третьем романе «Завещание» [Testamente] она описывает перипетии большой разветвлённой семьи, похожей на ту, в которой взрослела сама. А центрального персонажа (рука не поднимается называть его героем) нарекла по имени своего деда. И если бы был конкурс на самый отрицательный образ, я голосовала бы за него, Пентти Тойми.
Внешне наш злодей не производит грозного впечатления. Обыкновенный шершавый мужичок, может быть, чуть более хмурый и чуть более замкнутый, чем его замкнутые и хмурые соседи. Но под невзрачной внешностью скрывается медвежья сила, несгибаемая воля и неуёмное желание превращать жизнь ближних в кромешный ад. Когда читали его завещание, я исподволь изумлялась, что он вообще способен членораздельно изъясняться. Нет такой мерзости, нет такого свинства, до которой бы Пентти не дошёл, вплоть до прямой уголовщины. И всё ему сходит с рук. До поры до времени...
По сравнению с отцом семейства, точно вышедшим из какой-то древней хтонической мифологии, мать, Сири, производит значительно более позитивное впечатление. Она добра, приветлива, гостеприимна, любит пение и музыку, оптимистична, верит в будущее - в общем, типичная карелка, или, по авторскому утверждению, почти русский характер. Как Сири угодила в неприветливый Торнедаль? Кой чёрт её понёс за Пентти? Как они, - настолько разные, что кажутся различными биологическими видами - жили все эти годы, как умудрились народить четырнадцать человек детей и двенадцать вырастить? И главное дело, как наконец-то завершить это супружеское издевательство длиной в тридцать с лишним лет? Этими вопросами задаются все отпрыски Пентти и Сири, а сама женщина внешне безразлично плывёт по течению. В конце концов, в пятьдесят четыре года не разводятся.
Да и остановит ли Пентти развод?
- Я думала, именно эта его непохожесть на других спасёт меня. Спасёт от того существования, которое мне приходилось влачить. Но ошиблась. Просто на смену одной тюрьме пришла другая. А тут стали появляться вы. Один за другим, и я поняла, что именно вы и есть самое важное. Чтобы у вас была еда, крыша над головой и те возможности, которых никогда не было у меня.
Прежде Эско никогда не слышал, чтобы мать говорила в таком духе. Казалось, она сама не знала, какие слова сорвутся с его губ в следующий момент:
- Люди говорят, что для ребёнка гораздо важнее дом, полный любви, и счастливые родители.
Мать подняла на него взгляд, удивлённая его словами и, улыбнувшись, ответила:
- Должно быть, эти люди никогда по настоящему не знали, что такое голод. Я до сих пор помню, каково это - расти, постоянно недоедая. В те времена я, не задумываясь, обменяла бы всё счастье мира на добрую миску похлёбки.
Что же получается, виновата война? Ведь не пришлось бы Сири бежать из родной Карелии, разве стала бы она связываться с таким хмырём, как молодой Тойми? Нашла бы светлого певучего мужа по себе, а Пентти бы прожил бобылём, как ему, собственно, сама судьба и велела... Но тогда никого из дюжины детей не было. Не родился бы и любимец матери, её надёжа и оправдание, золотой мальчик Онни. Как и Энн Энрайт в романе The Gathering, Нина Вяха приходит к выводу, что семья с очень большим количеством детей может подавлять личность, как тюрьма, как ссылка. Каждый и каждая в плену своей семейной роли, своего амплуа. Вот умный брат, вот брат безумный, вот сестра-карьеристка, а вот красивая сестра, вот брат-хозяин, вот брат-перекати-поле, вот брат-изгой, «проклятый извращенец». И плевать, что так называемый безумец умнее, чем все остальные, вместе взятые, а так называемый хозяин уже махнул бы рукой на всех да уехал, кабы его не считали хозяином. Стоит вольно или невольно выпасть из роли, например, сестра-красавица серьёзно заболевает или сестра-карьеристка решает обзавестись семейством, все остальные спохватываются, что в случае чего «могильщика не найдётся, все хотят играть Гамлета», и усердно саботируют любой самостоятельный порыв. Анекдот про ведро с крабами уместен как нельзя более. Удастся ли вырваться, и если удастся, то кому?