"(Не) говори правду". Трагедия Артура Димсдейла
Это по-настоящему горькая и несправедливая участь: очаровываться теми выдуманными персонажами из различных авторских миров, знакомство с которыми вызовет противоречивые чувства у любого здравомыслящего человека. Грусть и безнадёжность с ног до головы окатывают солёными волнами, когда читаешь книжные мнения на сайте "Лайвлиб". В моём случае интернет-страница романа Натаниеля Готорна "Алая буква" пестрит рецензиями авторства братии вонствующих книголюбов, предъявивших заявку на приз спецолимпиады с названием "Самый оригинальный способ предать анафеме преподобного Артура". Насмотревшись на это грустное зрелище, я решила внести свою лепту в формирование читательского мнения об этом герое (и пускай только своего).
Артур Димсдейл - один из немногих книжных героев, сумевших пробудить в моём сердце необъяснимую, всепоглощающую любовь начиная с первых отданных ему авторских строк. Почему мои самые нежные чувства нашли адресата именно в нём, а не в отважной Гестер? Не знаю.
Любовь всегда неожиданна и спонтанна; её можно пытаться объяснить, но нельзя заслужить или доказать. Любовь не манифестирует ничего, она способна лишь "быть или не быть" ("...вот в чём вопрос!" :)) ). Именно поэтому я, следуя за автором, объявляю настоящим преступником Чиллингуорта. В своё время он заставлял Гестер унизительно, по капле выжимать из неискушённого девичьего сердца нечто отдалённо напоминающее любовь, забывая, что не наделён супружеским правом на управление эмоциональной сферой личности своей супруги. Впрочем, каждое преступление имеет свою долгую предысторию...
И всё-таки дам этому "слуге дьявола" индульгенцию. "Ты тоже тяжко грешил", да и страдал не меньше.
Пытаясь сместить фокусировку своего читательского взгляда на преподобного Димсдейла и заглянуть в его душу глазами Гестер Прин, я начинаю отчётливо видеть качество, которое явилось катализатором её любви. Эта женщина жаждала непритворной доброты, искала чуткое сердце, способное безоговорочно принять её страстную, противоречивую натуру. Расскажи мне, Гестер, в каком пуританском обществе ты найдёшь человека, способного оценить силу любви выше умения разить мечом правосудия всех, кто попался под горячую руку? При столь искажённой системе ценностей искренне любить всех братьев во Христе может только добропорядочный протестантский священник, который изучал Евангелие и ещё не успел забыть, что "Бог есть Любовь".
Является ли принципиальным вопрос о том, по какому каналу восприятия пройдёт это чувство? Ведь Бог воплощает в себе всё сущее. Самая преданная любовь может быть направлена на голубое небо и васильки под ногами, на Родину, на свою паству или, - о, ужас! - на женщину... Чтобы отвлечься от нескончаемых поисков ответа на экзистенциальные вопросы, обратим внимание на то, что романтическая любовь к противоположному (а иногда и своему) полу наделена одной интересной особенностью. Она симбиотически сливается с теми подводными течениями личности, которые Чиллингуорт назвал "могучими животными инстинктами".
Что можно подразумевать под этим определением?
Глупо отрицать, что у каждого человека есть тёмная сторона личности, которая скрывает в себе массу самых разнообразных чувств, оцененных социумом как негативные. На самом же деле любое чувство, будь то зависть, гнев или что-нибудь схожее по эмоциональной окраске, на самом деле не несёт в себе негативной или позитивной коннотации. Каждое из человеческих чувств наделено лишь особым вкусом и отличается одно от другого, как сладкое отличается от кислого, а кислое - от солёного. Другое дело - этическая оценка. Злость мы не проявляем без особых причин для того, чтобы легче адаптироваться в социуме, которому злые люди этически неприятны.
Тем не менее, огоньки негативных или неловких чувств, озаряющие наши мысли внезапными вспышками, мы должны примечать и принимать в себе, чтобы прожить и проработать их наедине с собой. Это - всего лишь гигиена нашей души. Без внутренней работы эти огоньки никогда не погаснут.
Трагедия Артура Димсдейла - в том, что он не понимал необходимости работы над своей душой. (Почему протестантизм, по мнению большинства филологов и философов, меньше всех христианских религий ориентирован на душу - тема отдельного разговора, который я не хочу начинать. Лучше почитайте "Теодицею" Лосского). Образ "идеального "я" - мудрого и всепрощающего духовного отца - стал для него гораздо важнее всех остальных аспектов его личности, этому образу не соответствующих. Не приученный смотреть в лицо своему "тёмному альтер-эго", он проглядел греховную неистовую жажду плоти зарождавшуюся страсть к Гестер Прин, которая одномоментно разгорелась и сожгла дотла всё его существо. Поскольку одномоментно обесценила всё, что он в себе ценил.
Богобоязненному пастору остаётся лишь скрыть свою внутреннюю пустоту за лживой маской внешнего благочестия. Но у лжи есть одна страшная опасность: она постепенно вытесняет нашу подлинную реальность. Вспомните страшные видения, посещавшие бедного Артура во время его ночных бдений. Они имели важную особенность: "Эти видения никогда целиком не обманывали мистера Димсдейла. В любую минуту он мог сделать над собой усилие и различить сквозь их туманную неощутимость ощутимые предметы, мог убедить себя, что они не обладают непроницаемостью, как тот резной дубовый стол или этот огромный квадратный богословский трактат в кожаном переплете с бронзовыми застежками. И все же в каком-то смысле они содержали в себе больше истинности и материальности, нежели все остальное, с чем соприкасался теперь несчастный священник. Невыразимое несчастье столь лживого существования заключается в том, что ложь отнимает всю сущность и вещественность у окружающих нас реальностей <...>".
Нагляднее всего внутриличностный конфликт Димсдейла показан в работе Б. Килборна "Исчезающие люди. Стыд и внешний облик": "Димсдейл не может выдать свою правду; более того, не может приоткрыть миру ничего «такого, за чем может скрываться дурное». Почитаемый и обожаемый священник, источник утешения и ободрения для своей паствы, он должен соответствовать своему образу. Он пригвожден к столбу этого образа, закован в колодки всеобщего восхищения". Опозоренная Гестер, в отличие от своего любовника, лишена всех прав, кроме одного: права являть миру свою личность в её целостности. Стыд явился для неё центробежной силой, позволившей примирить своё "идеальное я" с "тёмным альтер-эго", тем самым защитив самооценку, которая всегда тождественна ощущению собственной идентичности. Димсдейл обладал всеми правами и привилегиями, кроме вышеназванной. Две стороны его личности находились в конфликте. Его стыд был не зеркалом, в буквальном смысле закрывающим сердце вышитой алой буквой и отражавшим агрессию, но лучом лазера, направленным вглубь себя и испепеляющим душу.
Мог ли Димсдейл избежать этого внутриличностного конфликта и наконец примириться со своей совестью, не предъявляя свою тайну миру? Казалось бы, автор (хотя, нет, не автор, а повествователь, если применять неприменимую к американскому романтизму теорию "полифонического романа", которую я люблю втискивать везде, где мне нравится), дал исчерпывающий ответ на этот вопрос:
"Говори правду! Говори правду! Говори правду! Не скрывай от людей того, что есть в тебе, если и не дурного, то хоть такого, за чем может скрываться дурное!"
(Этот добрый совет с самого первого прочтения показался мне настолько пафосным, что я даже выделила его курсивом).
Уже упомянутые недобрым словом книголюбы Лайвлибовского ордена приводят данное утверждение автора в качестве неопрровержимого доказательства того, что бедный священник обрёк себя на мытарства исключительно по слабости характера. Даже Гестер говорит, что алая буква научила её "почитать истину", - и день спустя уговаривает своего любимого уехать с ней в голубые дали, обхитрив при этом добропорядочных жителей Бостона.
Поэтому я выскажу свой нетривиальный взгляд на Артура Димсдейла: ну не мог он говорить правду! Не мог!!! Правда раскрылась тогда, когда было нужно, и скажите спасибо, что раскрылась вообще. Честно говоря, я бы не обиделась на Артурчика, предпочти он молчать о своём "грехе" до гробовой доски.
Внутриличностный конфликт этого героя в принципе неразрешим. Почему?
Не будем забывать о том, что за совершение страшного греха прелюбодеяния несчастному любовнику Гестер Прин полагалась смертная казнь. Разве Гестер приняла бы за освобождение от алой буквы такую ужасную жертву? Скажем и о втором аспекте, про который все забывают: тайна алой буквы - тайна двоих. "Она слишком глубоко выжжена в моем сердце. Вам не вырвать ее оттуда!" - таков был ответ Гестер на требование второго участника преступления явить эту миру Истину. И он принял её условия.
Преступление раскрылось лишь тогда, когда сама Гестер согласилась пожертвовать тайной ради душевного спокойствия своего любимого, пусть и обретённого вместе со смертью и бесчестьем. "Я не считаю, что ему стоит длить свою жизнь среди этой ужасной пустоты, - говорит она Чиллингуорту, второму мужчине, связанному с драмой её греха. - Ему нет счастья в этом мире, как нет счастья мне, нет счастья тебе и нет счастья маленькой Перл! Нет пути, который вывел бы нас из этого страшного лабиринта".
Выход был найден - но лишь в тот момент, когда Артур Димсдейл смог искренне раскаяться. Правда, не за любовь к Гестер, а за лицемерие перед самим собой. Как большую поклонницу Артура Димсдейла, меня радует тот факт, что именно этот человек освободил из пут лжи всех четырёх участников драмы, включая себя самого. Его смерть на эшафоте послужила лишь доказательством того, что совесть карает преступника так, как не может покарать его Бог.
А может, Бог - это и есть совесть.
Артур Димсдейл - один из немногих книжных героев, сумевших пробудить в моём сердце необъяснимую, всепоглощающую любовь начиная с первых отданных ему авторских строк. Почему мои самые нежные чувства нашли адресата именно в нём, а не в отважной Гестер? Не знаю.
Любовь всегда неожиданна и спонтанна; её можно пытаться объяснить, но нельзя заслужить или доказать. Любовь не манифестирует ничего, она способна лишь "быть или не быть" ("...вот в чём вопрос!" :)) ). Именно поэтому я, следуя за автором, объявляю настоящим преступником Чиллингуорта. В своё время он заставлял Гестер унизительно, по капле выжимать из неискушённого девичьего сердца нечто отдалённо напоминающее любовь, забывая, что не наделён супружеским правом на управление эмоциональной сферой личности своей супруги. Впрочем, каждое преступление имеет свою долгую предысторию...
И всё-таки дам этому "слуге дьявола" индульгенцию. "Ты тоже тяжко грешил", да и страдал не меньше.
Пытаясь сместить фокусировку своего читательского взгляда на преподобного Димсдейла и заглянуть в его душу глазами Гестер Прин, я начинаю отчётливо видеть качество, которое явилось катализатором её любви. Эта женщина жаждала непритворной доброты, искала чуткое сердце, способное безоговорочно принять её страстную, противоречивую натуру. Расскажи мне, Гестер, в каком пуританском обществе ты найдёшь человека, способного оценить силу любви выше умения разить мечом правосудия всех, кто попался под горячую руку? При столь искажённой системе ценностей искренне любить всех братьев во Христе может только добропорядочный протестантский священник, который изучал Евангелие и ещё не успел забыть, что "Бог есть Любовь".
Является ли принципиальным вопрос о том, по какому каналу восприятия пройдёт это чувство? Ведь Бог воплощает в себе всё сущее. Самая преданная любовь может быть направлена на голубое небо и васильки под ногами, на Родину, на свою паству или, - о, ужас! - на женщину... Чтобы отвлечься от нескончаемых поисков ответа на экзистенциальные вопросы, обратим внимание на то, что романтическая любовь к противоположному (а иногда и своему) полу наделена одной интересной особенностью. Она симбиотически сливается с теми подводными течениями личности, которые Чиллингуорт назвал "могучими животными инстинктами".
Что можно подразумевать под этим определением?
Глупо отрицать, что у каждого человека есть тёмная сторона личности, которая скрывает в себе массу самых разнообразных чувств, оцененных социумом как негативные. На самом же деле любое чувство, будь то зависть, гнев или что-нибудь схожее по эмоциональной окраске, на самом деле не несёт в себе негативной или позитивной коннотации. Каждое из человеческих чувств наделено лишь особым вкусом и отличается одно от другого, как сладкое отличается от кислого, а кислое - от солёного. Другое дело - этическая оценка. Злость мы не проявляем без особых причин для того, чтобы легче адаптироваться в социуме, которому злые люди этически неприятны.
Тем не менее, огоньки негативных или неловких чувств, озаряющие наши мысли внезапными вспышками, мы должны примечать и принимать в себе, чтобы прожить и проработать их наедине с собой. Это - всего лишь гигиена нашей души. Без внутренней работы эти огоньки никогда не погаснут.
Трагедия Артура Димсдейла - в том, что он не понимал необходимости работы над своей душой. (Почему протестантизм, по мнению большинства филологов и философов, меньше всех христианских религий ориентирован на душу - тема отдельного разговора, который я не хочу начинать. Лучше почитайте "Теодицею" Лосского). Образ "идеального "я" - мудрого и всепрощающего духовного отца - стал для него гораздо важнее всех остальных аспектов его личности, этому образу не соответствующих. Не приученный смотреть в лицо своему "тёмному альтер-эго", он проглядел греховную неистовую жажду плоти зарождавшуюся страсть к Гестер Прин, которая одномоментно разгорелась и сожгла дотла всё его существо. Поскольку одномоментно обесценила всё, что он в себе ценил.
Богобоязненному пастору остаётся лишь скрыть свою внутреннюю пустоту за лживой маской внешнего благочестия. Но у лжи есть одна страшная опасность: она постепенно вытесняет нашу подлинную реальность. Вспомните страшные видения, посещавшие бедного Артура во время его ночных бдений. Они имели важную особенность: "Эти видения никогда целиком не обманывали мистера Димсдейла. В любую минуту он мог сделать над собой усилие и различить сквозь их туманную неощутимость ощутимые предметы, мог убедить себя, что они не обладают непроницаемостью, как тот резной дубовый стол или этот огромный квадратный богословский трактат в кожаном переплете с бронзовыми застежками. И все же в каком-то смысле они содержали в себе больше истинности и материальности, нежели все остальное, с чем соприкасался теперь несчастный священник. Невыразимое несчастье столь лживого существования заключается в том, что ложь отнимает всю сущность и вещественность у окружающих нас реальностей <...>".
Нагляднее всего внутриличностный конфликт Димсдейла показан в работе Б. Килборна "Исчезающие люди. Стыд и внешний облик": "Димсдейл не может выдать свою правду; более того, не может приоткрыть миру ничего «такого, за чем может скрываться дурное». Почитаемый и обожаемый священник, источник утешения и ободрения для своей паствы, он должен соответствовать своему образу. Он пригвожден к столбу этого образа, закован в колодки всеобщего восхищения". Опозоренная Гестер, в отличие от своего любовника, лишена всех прав, кроме одного: права являть миру свою личность в её целостности. Стыд явился для неё центробежной силой, позволившей примирить своё "идеальное я" с "тёмным альтер-эго", тем самым защитив самооценку, которая всегда тождественна ощущению собственной идентичности. Димсдейл обладал всеми правами и привилегиями, кроме вышеназванной. Две стороны его личности находились в конфликте. Его стыд был не зеркалом, в буквальном смысле закрывающим сердце вышитой алой буквой и отражавшим агрессию, но лучом лазера, направленным вглубь себя и испепеляющим душу.
Мог ли Димсдейл избежать этого внутриличностного конфликта и наконец примириться со своей совестью, не предъявляя свою тайну миру? Казалось бы, автор (хотя, нет, не автор, а повествователь, если применять неприменимую к американскому романтизму теорию "полифонического романа", которую я люблю втискивать везде, где мне нравится), дал исчерпывающий ответ на этот вопрос:
"Говори правду! Говори правду! Говори правду! Не скрывай от людей того, что есть в тебе, если и не дурного, то хоть такого, за чем может скрываться дурное!"
(Этот добрый совет с самого первого прочтения показался мне настолько пафосным, что я даже выделила его курсивом).
Уже упомянутые недобрым словом книголюбы Лайвлибовского ордена приводят данное утверждение автора в качестве неопрровержимого доказательства того, что бедный священник обрёк себя на мытарства исключительно по слабости характера. Даже Гестер говорит, что алая буква научила её "почитать истину", - и день спустя уговаривает своего любимого уехать с ней в голубые дали, обхитрив при этом добропорядочных жителей Бостона.
Поэтому я выскажу свой нетривиальный взгляд на Артура Димсдейла: ну не мог он говорить правду! Не мог!!! Правда раскрылась тогда, когда было нужно, и скажите спасибо, что раскрылась вообще. Честно говоря, я бы не обиделась на Артурчика, предпочти он молчать о своём "грехе" до гробовой доски.
Внутриличностный конфликт этого героя в принципе неразрешим. Почему?
Не будем забывать о том, что за совершение страшного греха прелюбодеяния несчастному любовнику Гестер Прин полагалась смертная казнь. Разве Гестер приняла бы за освобождение от алой буквы такую ужасную жертву? Скажем и о втором аспекте, про который все забывают: тайна алой буквы - тайна двоих. "Она слишком глубоко выжжена в моем сердце. Вам не вырвать ее оттуда!" - таков был ответ Гестер на требование второго участника преступления явить эту миру Истину. И он принял её условия.
Преступление раскрылось лишь тогда, когда сама Гестер согласилась пожертвовать тайной ради душевного спокойствия своего любимого, пусть и обретённого вместе со смертью и бесчестьем. "Я не считаю, что ему стоит длить свою жизнь среди этой ужасной пустоты, - говорит она Чиллингуорту, второму мужчине, связанному с драмой её греха. - Ему нет счастья в этом мире, как нет счастья мне, нет счастья тебе и нет счастья маленькой Перл! Нет пути, который вывел бы нас из этого страшного лабиринта".
Выход был найден - но лишь в тот момент, когда Артур Димсдейл смог искренне раскаяться. Правда, не за любовь к Гестер, а за лицемерие перед самим собой. Как большую поклонницу Артура Димсдейла, меня радует тот факт, что именно этот человек освободил из пут лжи всех четырёх участников драмы, включая себя самого. Его смерть на эшафоте послужила лишь доказательством того, что совесть карает преступника так, как не может покарать его Бог.
А может, Бог - это и есть совесть.