Сергей Цикавый "Замена" Продолжение
„Не у одной у тебя все плохо”, - подбодряла меня Марущак, которая на самом деле была хорошей женщиной. Грустные новости все не заканчивались, а мы уже почти вбежали в короткое учительское крыло. Мы шли между старых дубовых панелей, между дверей кабинетов, - и только что проскочили мимо моего.
Кабинет директора Куарэ находился в тупике, и осветитель над его дверью вечно перегорал.
- Давай, Сонечка, - вздохнула Марущак. - Ты точно в порядке?
- Да, пани Анжела. Спасибо.
Во взгляде женщины было нечто вроде „неужели?”, но в полутьме ошибиться несложно. Возможно, она меня просто разглядывала. Я вежливо изучала скрытую тенью челки переносицу замдиректора и невольно прислушивалась к шуму за дверью. Там, без сомнения, спорили.
- Да, он еще у директора, - сказала Марущак, указывая на дверь. - Посидишь в приемной.
- Хорошо, пани Марущак.
Замдиректора вздохнула. Ей явно нужно было куда-то, но ей туда не хотелось. Вполне возможно, что ее ждало то самое расписание, которое придется перекраивать из-за отпросившегося Константина Митникова. Замдиректора демонстративно зевнула и пожаловалась:
- Представляешь, я его встречала и везла сюда. Поезд в полпятого прибыл. Не выспалась - кошмарище.
Я молчала. Моей реакции не требовалось, а требовалось мое участие. Как плохое оправдание, чтобы отложить работу на потом.
- Симпатичный, кстати, паренек, - мечтательно произнесла женщина. - Только нервный какой-то и злой.
Ни слова о том, подходит ли он лицею. Ни слова о его данных - кроме как о внешних.
Марущак - очень хорошая женщина, но очень увлекающаяся.
- Мне надо идти, - сказала я, указывая на дверь.
- Они же еще разговаривают, - разочаровано сказала Марущак. - Господин директор не теряет надежды его уломать. В конце концов, их первая встреча за восемь лет.
[Spoiler (click to open)]
О том, что новый учитель мировой литературы - сын директора Куарэ, я слышала, но не слишком вникала, поскольку слух этот распространяла Фоглайн.
- Понимаю.
На самом деле я ничего не понимала. Директор давно не общался с сыном, никогда о нем не говорил, но теперь рассчитывает нанять его на работу. Можно обсудить несуразицу с замдиректора Марущак, - и она, судя по взгляду, того и ждет, - но это значит завязывать длинный разговор.
Тогда как „понимаю” - это несколько минут, проведенных наедине с отсутствием боли.
- Ладно, иди уже, - вздохнула пани Анжела. - Присядь.
Я открыла дверь в приемную. Секретаря еще не было, но ее компьютер уже включили. Пахло сыростью, забытым на ночь открытым окном и прелой листвой. Я опустилась в прохладное кресло для посетителей. Кожа тоже скрипела, кожа тоже замерзла за ночь, и сидеть было неуютно. С моего зонта капало.
Двойная дверь в кабинет оказалась приоткрыта, так что, даже сосредоточившись на маленькой лужице под сложенным зонтом, я слышала обрывки разговора.
- ...и еще раз, отец. Аспирантура в двух вузах, продление гранта в любом из них.
Голос был молодым. Куарэ-младший говорил напористо и резко - даже слишком резко для уверенного в себе человека. Я прислушалась: голос хорошо поставлен - значит, много практики было. Школы? Летние семинары? Или, может, даже доклады на конференциях?
- Очень хорошо, - ответил директор. - Тогда я тоже повторю. Ты рассмотрел сумму оклада?
Куарэ-старший разговаривал сейчас не с сыном. Он разговаривал с подчиненным, который уже его подчиненный, но не желает этого признавать.
Лужица под зонтом увеличивалась. Хотелось одернуть его: фу, плохой, кто это сделал?
- Сумма? - переспросил сын. - Я думал, ты позвал, чтобы поговорить о матери. О ее работе. А ты суешь мне деньги?
- Этот лицей - это и есть продолжение ее работы.
- Ее дело? Мама учила обделенных, учила инвалидов. Это и есть „Образование нового поколения”?
Пауза.
- Ты ничего не знаешь о трудах своей матери, Анатоль.
- Да неужели? А чьими стараниями, не подскажешь?
- Я сохранил память о Инь. Ее дело.
Директор выделил „ее” - как для надоедливого и недалекого ребенка, который не понял с первого раза. Да и с первого ли?
- Вот и расскажи о нем, - посоветовал ребенок. Он уклонялся от прямого столкновения. - Но ты же битый час отговариваешься секретностью, да?
- Я показал тебе именной пакет с грифом - твой пакет. Как только ты будешь принят на работу, сможешь все прочитать.
- Какие могут быть гостайны в образовании? Особо хитрое календарное планирование? Я не знаю зачем, но ты бредишь.
Снова тишина. Я старательно дышала, чувствуя невозможное: ко мне возвращалась боль. Незамеченная за чужими словами, она снова была здесь всего-навсего через тридцать пять минут после приема таблетки.
Стрелки ровно шли себе, запястье подрагивало перед глазами.
„Мне больно”, - подумала я, пробуя на вкус ощущение. Ощущение пахло паникой, и тут прозвенел звонок.
Трель, размноженная динамиками, катилась по коридорам лицея. Я почти видела этот старый корпус, где в другом конце здания на этаж выше находился медкабинет. Две минуты до него - или полторы минуты до класса плюс полноценные час двадцать минут занятия.
„Я не занесла в свой кабинет вещи и зонт”.
- Я все сказал, сын, - донеслось из-за двери. - Если тебе безразлично дело Инь, убирайся.
- Не угадал. Я убираюсь потому, что мне безразличен такой отец. Всего доброго.
Больно. Больно-больно.
Я встала: сейчас директор выйдет со своим сыном. Значит, надо твердо стоять на ногах.
Дверь распахнулась, выпуская Куарэ-младшего. Парень был высок, во всем джинсовом, нескладен, но его лица я не разглядела. Он запихивал в наплечную сумку тонкий планшетный компьютер, а другой рукой вставлял в ухо пуговку наушника.
Вслед за сыном показался отец.
- Это Соня Витглиц, учитель мировой литературы. Анатоль Куарэ, мой сын.
Я уже не могла рассмотреть его глаза за очками: зрение меня подводило - как и всегда в первые минуты приступа. Куарэ-старший оставил пиджак в кабинете, руки держал в карманах брюк.
„Соня, как твои дела? - Хорошо, профессор Куарэ. - Хорошо, иди в класс”.
Вот так это все могло выглядеть, не будь у него сына, а у меня - боли.
- Здравствуйте, мисс Витглиц, - буркнул Куарэ-младший, поднял голову и замер.
«Белые волосы», - поняла я. Это все мои белые волосы.
- Здравствуйте, мсье Куарэ.
Я попыталась поклониться и тотчас же об этом пожалела. Боль плеснула ко лбу, как ртуть, и я покачнулась сильнее, чем хотела.
- Вам нездоровится, Соня? - спросил директор откуда-то снаружи колодца, обитого эхом.
- Все в порядке, господин директор.
Глупо. Как глупо, и как маловажно - переживать о таком.
- Это вас я должен был заменить? - вдруг спросили откуда-то от дверей. „Его зовут Анатоль”, - вспомнила я и повернулась к нему.
- Скорее, разгрузить, мсье Куарэ.
Это оказалось неудобно: разговаривать с двумя Куарэ. Это неудобно и больно, больно, больно...
Директор промолчал, но я поняла его немую реплику: „Не нужно отвечать, Соня. Замена бесполезна”. Видимо, сын понял смысл молчания точно так же, а поэтому ответил только мне:
- Очень жаль, мисс Витглиц. Выздоравливайте.
„Выздоравливайте”? Это замечательная шутка, Анатоль Куарэ. Я не сказала ничего, ведь нужно было пристально смотреть на перемычку очков господина директора. Через секунду хлопнула дверь.
- Соня.
- Да, профессор?
- Таблетка?
- Она действовала около тридцати пяти минут.
Тишина. Тонкий блик на металле и стекле очков пульсировал в такт ослепительному пульсу. Говорят, у некоторых боль усиливается, только когда пошевелишься. Говорят, некоторые клянут за это судьбу. Готова поменяться ощущениями.
- Иди в медпункт.
„Да, спасибо, директор”.
- Нет. В 2-С сегодня эмоциональный контроль. Возможно, после него я смогу дать инструкции ночным дежурным.
- Уверена?
- Да, директор.
Он кивнул и ушел к себе. Я подхватила зонт и пошла наружу - навстречу торопящейся на рабочее место секретарше. „Все правильно. Все совершенно правильно”. С зонта капало, в коридоре было темно, секретарша забыла облиться своими омерзительными духами.
Все шло просто великолепно.
Полминуты до моего кабинета - оставить вещи, около сорока секунд до класса. А потом целый час двадцать до шанса что-то изменить в таком глупом и таком болезненном начале дня. Я даже не заметила, как первые полминуты стали двумя, а сорок секунд тянулись уже все шестьдесят.
У лестничного пролета меня окликнули.
- Мисс Витглиц!
„Шестьдесят пять, шестьдесят шесть”, - считала я.
Дам контрольную по пройденному материалу, и буду все занятие следить за их реакцией. Я смогу. Я ведь смогу - не впервой.
- Мисс Витглиц, да подождите же!
Я отвернулась от двери класса, где тихо гудели лицеисты, довольные отсутствием учителя. Еще минуты три, и куратор пойдет меня искать. Рядом стоял Анатоль Куарэ и очень серьезно глядел мне в глаза. Сын директора оказался одного со мной роста, слегка небритый и голубоглазый.
- Простите, мисс Витглиц, вам ведь очень плохо, да?
Требовалось срочно ответить, но что-то шло не так. В общем, я просто кивнула.
Он прикрыл глаза, а потом вдруг вымучено улыбнулся:
- И как дети?
Я смотрела на него, не понимая: «Дети? У меня нет детей...» Когда сквозь сплошное облако боли прорвалось понимание, он уже тряхнул головой:
- А, ладно, чепуха. Тема урока какая?
- Сонеты Гете, - услышала я свой голос.
„Он же ничего не знает!”
- Гете... - задумчиво сказал Куарэ-младший и улыбнулся снова. - „Sollt´ ich mich denn so ganz an sie gewöhnen? Das wäre mir zuletzt doch reine Plage…” 1 Вроде должен справиться. Выздоравливайте, мисс Витглиц. Или, быть может, фройляйн Витглиц?
Он улыбнулся, и за ним закрылась дверь.
„Он же ничего не понимает!” Я огляделась: коридор был пуст. Из стрельчатых окон сочился тусклый свет, сквозь мой личный гул и скрежет я слышала шум из классов. Там шла работа, которая странным образом меня сегодня обошла.
Я опустила гудящую голову и пошла в медпункт.
1 „Я должен к ней привыкнуть навсегда? / Но это будет настоящей мукой” (сонет „Одним словом”, пер. с нем. Р.И. Нудельмана)