Нищета местной «оппозиционности».
Я регулярно читаю газету «Красное знамя» (должен же в Ухте - университетском городе - читать её хотя бы один человек). Я также слежу за телодвижениями странного паноптикума, под названием «местная оппозиция», которая использует «Красное знамя» в качестве своего рупора. Собственно, эта газета и окологазетная публика вызывает интерес и как медицинский феномен, и как политический, и как социальный. Никто не удивится, если среди них заведётся серийный убийца вроде белоленточника Кабанова, который, прикончив собственную любовницу, затем попросит своего же любовника разделить с ним её гардероб.
Они подобны пикейным жилетам, рассуждающим что Бриан - это голова! И Бернсторф - это голова! И Сноуден - это голова! И Чемберлен тоже голова. Чувство реальности и здравого смысла давно изменило им, и они сами не понимают, насколько они ничтожны со всем их снобизмом и затрапезной спесью. Они пытаются казаться моральными авторитетами и людьми неординарными, но печать недоразумения и неадекватности лежит на всём, что они делают. В их словах и делах обнаруживается глупая претенциозность, ограниченность и банальность - объект интереса разве что психиатров.
Но есть и среди «краснознамённой» группы редкие люди, которые действительно представляют повышенный интерес совокупностью некоторых своих качеств и особенностями их проявления. Каждый из них есть микрокосм, а когда они собираются вместе побухать они олицетворяют собой микротеос. При этом понятно, что их оргии, во время которых они любят снимать с себя одежду, что, по мнению посвящённых почитателей тоже из числа местных «оппозиционеров», очень уместно именно в мужской компании, есть мистерия слияния одиноких (сказано же, «Ну нету баб нормальных в Сыктывкаре») и утончённых душ в сверхумном экстазе постижения тонких миров.
И кто же эти в целом положительные персонажи, кто из местной маргинальной «оппозиционной» тусовки может действительно претендовать на роль духовно-нравственного образца местной демшизы?
Я полагаю, что это Борис Суранов и Евгений Горчаков (может, есть в «Красном знамени» и другие, но пока мне удалось узнать только об этих и удача для меня - собирателя человеческих образов). Но есть ещё и лично мне не знакомый Анатолий Полькин. Судя по рассказам, это воистину матёрый человечище. Это не просто какой-то там таёжный Макиавелли, это самородок, онтологический эквилибрист от самой суровой местной природы. Мне рассказывали о нём как о шантажисте и клеветнике. Дескать, с позором выгнали из ЛУКОЙЛа за попытку разместить чернушную статью в одной из московских газет за деньги. Так сказать, оригинальность жизненного кредо Полькина, лишь не посвящённым кажущаяся глупостью, состояла даже не в тупом очернении тех, кому он всем был очень многим обязан, а в том, что этот пармский уникум умудрился оплатить клевету безналом. Если это правда хотя бы отчасти, то Полькин является просто философом примитивизма как искусства жить, и при этом ещё быть и иметь (а наивный Фромм считал эти экзистенции взаимоисключающими. Да он просто не бродил по Парме осенними вечерами!).
Словом, я обратил внимание на Полькина как на достойнейшего представителя местного оппозиционного террариума. Я буду следить за тобой, Толик, так что не поворачивайся спиной к церкви.
Борис Суранов - похоже, ритуальный алкоголик - разумеется, в самом возвышенном смысле. Мне рассказывали, что он ещё любит трезвых мальчиков тоже в ритуальном смысле. Если это правда, то это не грех - не пьяных же девочек ему любить (тем более, если сказано, «Ну нету баб нормальных в Сыктывкаре»). Именно как алкоголик он стал телезвездой, представ в роли опустившегося алкаша в антиалкогольном ролике. Но это была только роль. То есть Борис, буквально принял на себя зло ради демонстрации спасительности добра. И в этом, очевидно, его провиденциальная миссия - своим примером дать почувствовать людям мерзость запустения, как души, так и тела, показать, помеченное собственными следами, жизненное дно. Сам Борис, напиваясь до физического предела и сбрасывая с себя одежды (что и показано в ролике), как бы демонстрирует великую правду бытия - правду «великого возврата», когда за падением следует подъём, а за смертью возрождение. Он тоже, напиваясь до состояния потери человеческого облика, тем самым возвращается в изначальное, природное состояние, а, затем, подкрепившись собственной начинающей подгнивать плотью (тем самым демонстрируя, подобно персонажам Юрия Мамлеева, свою онтологическую самодостаточность), вновь приобретает человеческие черты. Говорят, мама Бориса радикально не одобряет его жизненное кредо быть олицетворением свободы и оригинальности среди мусора редакции «Красного знамени». Но таковы законы существования в тонких мирах и алкогольных парах, когда железный аркан - словно распятие, истончающаяся нить не удерживает от погружения на дно, а блуждание в бесконечном лесу - жизненная роль, которую нельзя сменить. И когда так сложно жить не по лжи вопреки всему, в том числе и бесам, стоящим во всех дверях жизненных путей, которые ему ещё можно открыть.
Евгений Горчаков многолик как Шива. В этом я ещё раз убедился, когда прочёл его стихи на БНК и в «Панораме столицы». Его остервенело критикуют, но только те люди, которые совершенно не разбираются в поэзии. А ведь ставшие недавно известными широкой публике стихи Горчакова хороши. Они не соответствует ни одному из человеческих критериев, поскольку и если эти критерии всего лишь человеческие. От местных милиционеров я слышал несколько страшных гипотез о появлении Горчакова на свет, причём таких, что язык не поворачивается их произнести. И это в наше время, когда язык поворачивается произнести всё, что угодно. Один из претендентов на роль местного гуру по какой-то никому не понятной части, хвастается, хотя осталось ему уже немного, что его в своё время выгнали даже из утробы (интересно, кто или что: отец, разгневанная мать или иные обстоятельства и что, больше нечем хвастаться?). Так вот для Горчакова такой способ появления на свет слишком прост и его секрет, должно быть, чрезвычайно страшен. Скорее всего, он действительно обладает разгаданной только Сурановым (после чего он и запил горькую) тёмной тайной, всё ещё позволяющей ему занимать место главного редактора «Красного знамени» - наиболее стремящейся к экстраординарности газете Пармы.
Поэзия Горчакова характерно энигматична и преисполнена возвышенных (даже для алкоголиков) чувств. Судите сами…
«Йэбанутый сонет
Ну нету баб нормальных в Сыктывкаре
Может быть они все в Краснодаре?
Может там гоняют на мопедах?
Может быть зимою ходят в кедах?
Может быть сейчас мне пишут письма?
И у них уже опухли кисти?
Может в душу им насрала осень?
Может в их мозгах пасутся лоси?
Может в их углах нет тараканов?
Может, не хватаем им стаканов?
Вместо водки пьют компот из вишни? Может все они, б...ь, аватары Вишну?
Ну нету баб нормальных в Сыктывкаре,
А те, что есть, конкретно зае...»
Горчаков иронично и мужественно вуалирует личную трагедию своей неспособности найти вокруг себя человеческий облик (Суранов обладает сверхчеловеческим обликом). А ведь это гоголевская тема в современном, так сказать, преломлении. Он ещё на что-то надеется и потому наивно и немного грустно визжит. Этот истошный и пугающий подзагулявших сырой июльской северной ночью искателей смысла жизни, графоманский визг создаёт впечатление чистого, почти небесного, совершенно незамутнённого мыслью неотмирного идиотизма. Это уже даже не игра с читателем, а послание, у которого принципиально отсутствует посылающая и принимающая стороны. Это стихотворение словно очевидная «вещь-в-себе». И в то же время, оно обладает ослепительной, почти буддийской пустотностью. Однако, подтекст разрушающий, агрессивный, с подленьким подвохом, от которого нельзя отделаться, звучит как разъедающая сознание обывателя ирония, являющаяся образцом блистательной цельной тупости. И женщины Сыктывкара здесь совершенно не при чём, речь вообще не о них.
«Ноги и зубы».
«Явтысый, мой лучший кореш,/ Камнем сломал мне зубы,/ Теперь я не ем оленей,/ Только сосу навагу.» - вот он, «краснознамённый», с узнаваемым местным отливом гнозис (мать его … ), так сказать, пиршество праведных, свободно, строго и верно воспитанных чувств и жертвенных предпочтений.
«Я скоро куплю железа/ И вставлю острые зубы,/ Тогда догоню его в тундре/ И откушу ему ноги.» - сей нарратив представляет ускользающее состояние, не находящееся ни по одну сторону метафизической двери - ни со стороны внешнего мира, ни со стороны внутреннего.
«Ты - кришнаид, Явтысый", -/ Скажу я ему и оскалюсь./ И вспомнит мой лучший кореш,/ Что поломал мои зубы.» - это фраза «ты - кришнаид», как интуитивно прозреваемый отблеск ускользающих, эфемерных дублей ощущений и эмоций, которые рециклируются опять и опять, и неясность наползает на неясность. Обращение, сопровождающееся улыбкой, идёт не из глубины человеческого нутра, а из глубины глубин, из центра мироздания, из примордиальной тёмной бездны, ещё не просветлённой даже свободой.
«Куда ты бежишь, Явтысый?/ Ведь я от тебя не бегал,/ Когда ты ломал мне зубы,/ Я был потому что пьяный» - вот, наконец-то, искомое найдено, недостающее восполнено! Старое имя вечно нового состояния, ведущее автора к высоким горизонтам обречённого триумфа искупительной меланхолии. Всё теперь ясно, автор опять был бухой.
Или вот другой текст «А много ли нам надо лимонада?», который нельзя приводить отрывками, но только целиком, хотя он и производит впечатление какой-то трагической незавершённости:
«А много ли нам надо лимонада?
А много ли нам надо лимонада?
А много ли нам надо ли,
А много ли нам надо ли,
А много ли нам надо лимонада?
А надо ли нам много лимонада?
А надо ли нам много лимонада?
А надо ли нам много ли,
А надо ли нам много ли,
А надо ли нам много лимонада?
А нам ли надо столько лимонада?
А нам ли надо столько лимонада?
А нам ли надо столько ли,
А нам ли надо столько ли,
А нам ли надо столько лимонада?
Зачем нам надо много лимонада?
Зачем нам надо много лимонада?
Зачем нам надо много ли,
Зачем нам надо много ли,
Зачем нам надо много лимонада?
А вот плывет цистерна лимонада!
А вот плывет цистерна лимонада!
А вот плывет цистерна ли,
А вот плывет цистерна ли,
А вот плывет цистерна лимонада!
А нам не надо столько лимонада!
А нам не надо много лимонада!
А нам не много надо ли,
А нам не надо много ли,
А нам вообще не надо лимонада!»
На первый взгляд, это мог написать только растаман-девственник. Но не надо торопиться с выводами… Ибо в этой поэтической интуиции скрыта метафизика расщепления обыденного мещанского сознания, подозревающего внутри себя какой-то скрытый подвох. Глупость и банальность суждений, которые как-бы находятся на поверхности, основаны на определённых, сознательно допущенных, логических дефектах и которые в некоторых случаях начинают просвечивать и странно искажать смысл привычных слов и понятий. Если попробовать сто раз подряд произнести какое-то привычное слово, то можно заметить, что через некоторое время привычный смысл хорошо знакомых начнёт ускользать. Иными словами, автор этих величественных строк даёт нам понять, что не надо видеть во мне, авторе, ничего серьёзного, ничего из того, что могло бы хоть как-то привлечь к авторской позиции внимание нормальных людей, рассчитывающих на серьёзный диалог. Таким образом, автору не грозит получение звания «Герой Труда»!
«А нам не надо столько лимонада!
А нам не надо много лимонада!
А нам не много надо ли,
А нам не надо много ли,
А нам вообще не надо лимонада!»
То есть, люди! Вы нас услышали? А теперь идите на х…й (и «Красное знамя» вам в руки)!
Так кто такие наши «герои»? Только не те, кто способен на онтофанию - интуицию бытия. И только не те, кто в любой мелочи способен увидеть образ мира со всеми сложными противоречиями и парадоксами. И не морально-нравственные авторитеты. И ещё много «не», почти до бесконечности. Когда они кого-то начинают осуждать, с ними не надо спорить по существу, а просто, максимально спокойно (чтобы не спровоцировать буйство неустойчивой психики) сказать словами древнего мудреца: «Целитель, исцелись сам!» и по возможности подальше отойти.
Они подобны пикейным жилетам, рассуждающим что Бриан - это голова! И Бернсторф - это голова! И Сноуден - это голова! И Чемберлен тоже голова. Чувство реальности и здравого смысла давно изменило им, и они сами не понимают, насколько они ничтожны со всем их снобизмом и затрапезной спесью. Они пытаются казаться моральными авторитетами и людьми неординарными, но печать недоразумения и неадекватности лежит на всём, что они делают. В их словах и делах обнаруживается глупая претенциозность, ограниченность и банальность - объект интереса разве что психиатров.
Но есть и среди «краснознамённой» группы редкие люди, которые действительно представляют повышенный интерес совокупностью некоторых своих качеств и особенностями их проявления. Каждый из них есть микрокосм, а когда они собираются вместе побухать они олицетворяют собой микротеос. При этом понятно, что их оргии, во время которых они любят снимать с себя одежду, что, по мнению посвящённых почитателей тоже из числа местных «оппозиционеров», очень уместно именно в мужской компании, есть мистерия слияния одиноких (сказано же, «Ну нету баб нормальных в Сыктывкаре») и утончённых душ в сверхумном экстазе постижения тонких миров.
И кто же эти в целом положительные персонажи, кто из местной маргинальной «оппозиционной» тусовки может действительно претендовать на роль духовно-нравственного образца местной демшизы?
Я полагаю, что это Борис Суранов и Евгений Горчаков (может, есть в «Красном знамени» и другие, но пока мне удалось узнать только об этих и удача для меня - собирателя человеческих образов). Но есть ещё и лично мне не знакомый Анатолий Полькин. Судя по рассказам, это воистину матёрый человечище. Это не просто какой-то там таёжный Макиавелли, это самородок, онтологический эквилибрист от самой суровой местной природы. Мне рассказывали о нём как о шантажисте и клеветнике. Дескать, с позором выгнали из ЛУКОЙЛа за попытку разместить чернушную статью в одной из московских газет за деньги. Так сказать, оригинальность жизненного кредо Полькина, лишь не посвящённым кажущаяся глупостью, состояла даже не в тупом очернении тех, кому он всем был очень многим обязан, а в том, что этот пармский уникум умудрился оплатить клевету безналом. Если это правда хотя бы отчасти, то Полькин является просто философом примитивизма как искусства жить, и при этом ещё быть и иметь (а наивный Фромм считал эти экзистенции взаимоисключающими. Да он просто не бродил по Парме осенними вечерами!).
Словом, я обратил внимание на Полькина как на достойнейшего представителя местного оппозиционного террариума. Я буду следить за тобой, Толик, так что не поворачивайся спиной к церкви.
Борис Суранов - похоже, ритуальный алкоголик - разумеется, в самом возвышенном смысле. Мне рассказывали, что он ещё любит трезвых мальчиков тоже в ритуальном смысле. Если это правда, то это не грех - не пьяных же девочек ему любить (тем более, если сказано, «Ну нету баб нормальных в Сыктывкаре»). Именно как алкоголик он стал телезвездой, представ в роли опустившегося алкаша в антиалкогольном ролике. Но это была только роль. То есть Борис, буквально принял на себя зло ради демонстрации спасительности добра. И в этом, очевидно, его провиденциальная миссия - своим примером дать почувствовать людям мерзость запустения, как души, так и тела, показать, помеченное собственными следами, жизненное дно. Сам Борис, напиваясь до физического предела и сбрасывая с себя одежды (что и показано в ролике), как бы демонстрирует великую правду бытия - правду «великого возврата», когда за падением следует подъём, а за смертью возрождение. Он тоже, напиваясь до состояния потери человеческого облика, тем самым возвращается в изначальное, природное состояние, а, затем, подкрепившись собственной начинающей подгнивать плотью (тем самым демонстрируя, подобно персонажам Юрия Мамлеева, свою онтологическую самодостаточность), вновь приобретает человеческие черты. Говорят, мама Бориса радикально не одобряет его жизненное кредо быть олицетворением свободы и оригинальности среди мусора редакции «Красного знамени». Но таковы законы существования в тонких мирах и алкогольных парах, когда железный аркан - словно распятие, истончающаяся нить не удерживает от погружения на дно, а блуждание в бесконечном лесу - жизненная роль, которую нельзя сменить. И когда так сложно жить не по лжи вопреки всему, в том числе и бесам, стоящим во всех дверях жизненных путей, которые ему ещё можно открыть.
Евгений Горчаков многолик как Шива. В этом я ещё раз убедился, когда прочёл его стихи на БНК и в «Панораме столицы». Его остервенело критикуют, но только те люди, которые совершенно не разбираются в поэзии. А ведь ставшие недавно известными широкой публике стихи Горчакова хороши. Они не соответствует ни одному из человеческих критериев, поскольку и если эти критерии всего лишь человеческие. От местных милиционеров я слышал несколько страшных гипотез о появлении Горчакова на свет, причём таких, что язык не поворачивается их произнести. И это в наше время, когда язык поворачивается произнести всё, что угодно. Один из претендентов на роль местного гуру по какой-то никому не понятной части, хвастается, хотя осталось ему уже немного, что его в своё время выгнали даже из утробы (интересно, кто или что: отец, разгневанная мать или иные обстоятельства и что, больше нечем хвастаться?). Так вот для Горчакова такой способ появления на свет слишком прост и его секрет, должно быть, чрезвычайно страшен. Скорее всего, он действительно обладает разгаданной только Сурановым (после чего он и запил горькую) тёмной тайной, всё ещё позволяющей ему занимать место главного редактора «Красного знамени» - наиболее стремящейся к экстраординарности газете Пармы.
Поэзия Горчакова характерно энигматична и преисполнена возвышенных (даже для алкоголиков) чувств. Судите сами…
«Йэбанутый сонет
Ну нету баб нормальных в Сыктывкаре
Может быть они все в Краснодаре?
Может там гоняют на мопедах?
Может быть зимою ходят в кедах?
Может быть сейчас мне пишут письма?
И у них уже опухли кисти?
Может в душу им насрала осень?
Может в их мозгах пасутся лоси?
Может в их углах нет тараканов?
Может, не хватаем им стаканов?
Вместо водки пьют компот из вишни? Может все они, б...ь, аватары Вишну?
Ну нету баб нормальных в Сыктывкаре,
А те, что есть, конкретно зае...»
Горчаков иронично и мужественно вуалирует личную трагедию своей неспособности найти вокруг себя человеческий облик (Суранов обладает сверхчеловеческим обликом). А ведь это гоголевская тема в современном, так сказать, преломлении. Он ещё на что-то надеется и потому наивно и немного грустно визжит. Этот истошный и пугающий подзагулявших сырой июльской северной ночью искателей смысла жизни, графоманский визг создаёт впечатление чистого, почти небесного, совершенно незамутнённого мыслью неотмирного идиотизма. Это уже даже не игра с читателем, а послание, у которого принципиально отсутствует посылающая и принимающая стороны. Это стихотворение словно очевидная «вещь-в-себе». И в то же время, оно обладает ослепительной, почти буддийской пустотностью. Однако, подтекст разрушающий, агрессивный, с подленьким подвохом, от которого нельзя отделаться, звучит как разъедающая сознание обывателя ирония, являющаяся образцом блистательной цельной тупости. И женщины Сыктывкара здесь совершенно не при чём, речь вообще не о них.
«Ноги и зубы».
«Явтысый, мой лучший кореш,/ Камнем сломал мне зубы,/ Теперь я не ем оленей,/ Только сосу навагу.» - вот он, «краснознамённый», с узнаваемым местным отливом гнозис (мать его … ), так сказать, пиршество праведных, свободно, строго и верно воспитанных чувств и жертвенных предпочтений.
«Я скоро куплю железа/ И вставлю острые зубы,/ Тогда догоню его в тундре/ И откушу ему ноги.» - сей нарратив представляет ускользающее состояние, не находящееся ни по одну сторону метафизической двери - ни со стороны внешнего мира, ни со стороны внутреннего.
«Ты - кришнаид, Явтысый", -/ Скажу я ему и оскалюсь./ И вспомнит мой лучший кореш,/ Что поломал мои зубы.» - это фраза «ты - кришнаид», как интуитивно прозреваемый отблеск ускользающих, эфемерных дублей ощущений и эмоций, которые рециклируются опять и опять, и неясность наползает на неясность. Обращение, сопровождающееся улыбкой, идёт не из глубины человеческого нутра, а из глубины глубин, из центра мироздания, из примордиальной тёмной бездны, ещё не просветлённой даже свободой.
«Куда ты бежишь, Явтысый?/ Ведь я от тебя не бегал,/ Когда ты ломал мне зубы,/ Я был потому что пьяный» - вот, наконец-то, искомое найдено, недостающее восполнено! Старое имя вечно нового состояния, ведущее автора к высоким горизонтам обречённого триумфа искупительной меланхолии. Всё теперь ясно, автор опять был бухой.
Или вот другой текст «А много ли нам надо лимонада?», который нельзя приводить отрывками, но только целиком, хотя он и производит впечатление какой-то трагической незавершённости:
«А много ли нам надо лимонада?
А много ли нам надо лимонада?
А много ли нам надо ли,
А много ли нам надо ли,
А много ли нам надо лимонада?
А надо ли нам много лимонада?
А надо ли нам много лимонада?
А надо ли нам много ли,
А надо ли нам много ли,
А надо ли нам много лимонада?
А нам ли надо столько лимонада?
А нам ли надо столько лимонада?
А нам ли надо столько ли,
А нам ли надо столько ли,
А нам ли надо столько лимонада?
Зачем нам надо много лимонада?
Зачем нам надо много лимонада?
Зачем нам надо много ли,
Зачем нам надо много ли,
Зачем нам надо много лимонада?
А вот плывет цистерна лимонада!
А вот плывет цистерна лимонада!
А вот плывет цистерна ли,
А вот плывет цистерна ли,
А вот плывет цистерна лимонада!
А нам не надо столько лимонада!
А нам не надо много лимонада!
А нам не много надо ли,
А нам не надо много ли,
А нам вообще не надо лимонада!»
На первый взгляд, это мог написать только растаман-девственник. Но не надо торопиться с выводами… Ибо в этой поэтической интуиции скрыта метафизика расщепления обыденного мещанского сознания, подозревающего внутри себя какой-то скрытый подвох. Глупость и банальность суждений, которые как-бы находятся на поверхности, основаны на определённых, сознательно допущенных, логических дефектах и которые в некоторых случаях начинают просвечивать и странно искажать смысл привычных слов и понятий. Если попробовать сто раз подряд произнести какое-то привычное слово, то можно заметить, что через некоторое время привычный смысл хорошо знакомых начнёт ускользать. Иными словами, автор этих величественных строк даёт нам понять, что не надо видеть во мне, авторе, ничего серьёзного, ничего из того, что могло бы хоть как-то привлечь к авторской позиции внимание нормальных людей, рассчитывающих на серьёзный диалог. Таким образом, автору не грозит получение звания «Герой Труда»!
«А нам не надо столько лимонада!
А нам не надо много лимонада!
А нам не много надо ли,
А нам не надо много ли,
А нам вообще не надо лимонада!»
То есть, люди! Вы нас услышали? А теперь идите на х…й (и «Красное знамя» вам в руки)!
Так кто такие наши «герои»? Только не те, кто способен на онтофанию - интуицию бытия. И только не те, кто в любой мелочи способен увидеть образ мира со всеми сложными противоречиями и парадоксами. И не морально-нравственные авторитеты. И ещё много «не», почти до бесконечности. Когда они кого-то начинают осуждать, с ними не надо спорить по существу, а просто, максимально спокойно (чтобы не спровоцировать буйство неустойчивой психики) сказать словами древнего мудреца: «Целитель, исцелись сам!» и по возможности подальше отойти.