"Борис Годунов" в постановке Някрошюса
14 октября
Театр "Мено Фортас"
Фестиваль "Балтийский дом"
Эймунтас Някрошюс, надо думать, не случайно в этом году поставил "Бориса Годунова". Тема оболванивания простолюдинов, которая у Пушкина на первом месте, тема самозванства и предательства - когда надо выбрать между правдой и правителем собственного государства (избра'нным всенародно, но из-под палки и безальтернативно), при этом, выбирая правду, понимаешь, что ведущий польские полки во имя правды еще больший лжец, - и, наконец, сами упоминания литовской границы, литовских панов, Литвы, идущей войной на Русь, чтобы Русь потеснить, - все это литовцам сегодня невероятно интересно. Да, наверное, и нам - судя по реакции зала. Тема Смуты - одна из самых популярных в русской истории, начиная со времени Карамзина и Пушкина и заканчивая сегодняшней интеллигенцией.
Минималистическая декорация сразу переносит пушкинский текст в современность: на заднем плане - московская высотка, но очень маленькая, на переднем - лестница в небеса (с которой падает Гришка в своем сне и первом монологе), похожая вместе с тем и на кремлевскую стену: в ее основании - несколько металлических надгробных досок, повторяющих дизайн досок кремлевской стены (только вот цифры на них не совсем точные: Борис умер в 1605 году, а на досках более поздние даты). Анонс был верен: это иной Някрошюс, не тот, к которому мы привыкли в 2000-е годы, и не тот, которого мы смотрели на последних фестивалях. Някрошюс, ранее ушедший от своей первоначальной эпичности, теперь уходит от притчевости и общечеловеческого. "Борис Годунов" полон конкретики. Бархатный пиджак Бориса указует на его европейскость (но этим она, похоже, и ограничивается), кожаные куртки летчиков на Самозванце и Курбском разделены на два цвета (черный и коричневый, кажется), символизирующие двойственность их намерений, Шуйский неторопливо что-то обдумывает, покуривая на корточках - готовясь к карьере зека, а юродивый Николка проведен через весь спектакль и олицетворяет, надо думать, наивность и простоту народной души. Ряд ролей решен чисто психологически: патриарх превращен в глупого эмоционального балабола, царевна Ксения, заместившая и своего брата-наследника (Феодор в спектакле упоминается, но отсутствует), - в готовую к жертве преданность отцу, Марина Мнишек - в сегодняшнюю "светскую львицу", скорее взбалмошную, чем стервозную. Полякам в целом досталось не меньше, чем русским - их литовцы сильно не любят со времен Польско-литовской войны. Поэтому польский солдат, сопровождающий Марину, - гротесковый портрет штурмовика из фильмов Рифеншталь.
От прежнего Някрошюса осталась любовь к трюкам. В начале спектакля таким трюком, превращающимся в развернутую метафору, становится мхатовское молчание только что избранного царем Бориса. Или муха, которую ловит весь народ, - отзвуки шмеля из сказки о Салтане. В середине спектакля в виде трюка решена вся сцена Самозванца и Марины. Поскольку в тексте это "сцена у фонтана", то на сцену выбрасывается множество шлангов, которые в самые патетические моменты начинают шипеть и извиваться, как змеи. Если это метафора Марины, то психологическое решение ее роли с ней совсем не совпадает. Если же это деконструкция эпизода с отсылкой к "Политому поливальщику", то шлангам не хватает воды. А заодно смущенный царевич производит неприличные звуки, и польскому штурмовику приходится распылять освежитель.
Вот тут мы сталкиваемся с новой манерой Някрошюса. В его спектаклях было много чего, но практически никогда не было откровенного юмора. Теперь же юмор сквозит, постоянно растворяя пафос, и от этого спектакль выигрывает. Особенно хорош боярин со свернутыми кумачовыми флагами на плечах, во время военного совещания у Годунова старательно рисующий картину с индейцами и подписывающий сверху "Миру - мир". У него задумчивое лицо, на протяжении всего эпизода он не произносит ни слова - в противовес болтливому патриарху - и это очень смешно. Смешное у Някрошюса умеет проникать в трагическое: бояре, готовящиеся предать Годуновых, складывают перед собой лапки и прыгают зайчиками.
Не удается Някрошюсу лишь роль Бориса. Он какой-то никакой - и психологически, и метафорически, и культурологически. Не тянет ни на Сталина, ни на русско-польского Гитлера, ни на Путина, ни на Явлинского (в смысле: скомпрометированный западник из властных структур - такое решение роли Бориса было бы вполне логично). Вся система метафор, которую можно вывести из пьесы, разбивается о фигуру царя-убийцы. Что делать с его монологами, режиссер, кажется, не знает - ни решать традиционно не хочет, ни метафоризировать не может. Ну и как часто бывает у Някрошюса, не дается финал. Убийство Годуновых как-то смазано и почти не страшно (тем более, что ни царицы, ни наследника Феодора так и не было на сцене, царевна Ксения одна отдувалась за обобщенную "семью"), боярский переворот проходит как-то сам собой. Фразу "Народ безмолвствует" произносят со сцены - тем самым растворяя, перечеркивая, съедая, ибо безмолвия-то и не получается. И, как бывало и раньше, большой спектакль Някрошюса кажется, скорее, "материалами к спектаклю", чем законченным шедевром.
"Борисом Годуновым" 25-й юбилейный фестиваль закрылся. Литературная тема - выбранная в год литературы - прозвучала всерьез. Хочется поблагодарить дирекцию "Балтийского дома" за великолепную организацию фестиваля и особенно - нового пресс-секретаря Балтийского дома Ольгу Белик.
Театр "Мено Фортас"
Фестиваль "Балтийский дом"
Эймунтас Някрошюс, надо думать, не случайно в этом году поставил "Бориса Годунова". Тема оболванивания простолюдинов, которая у Пушкина на первом месте, тема самозванства и предательства - когда надо выбрать между правдой и правителем собственного государства (избра'нным всенародно, но из-под палки и безальтернативно), при этом, выбирая правду, понимаешь, что ведущий польские полки во имя правды еще больший лжец, - и, наконец, сами упоминания литовской границы, литовских панов, Литвы, идущей войной на Русь, чтобы Русь потеснить, - все это литовцам сегодня невероятно интересно. Да, наверное, и нам - судя по реакции зала. Тема Смуты - одна из самых популярных в русской истории, начиная со времени Карамзина и Пушкина и заканчивая сегодняшней интеллигенцией.
Минималистическая декорация сразу переносит пушкинский текст в современность: на заднем плане - московская высотка, но очень маленькая, на переднем - лестница в небеса (с которой падает Гришка в своем сне и первом монологе), похожая вместе с тем и на кремлевскую стену: в ее основании - несколько металлических надгробных досок, повторяющих дизайн досок кремлевской стены (только вот цифры на них не совсем точные: Борис умер в 1605 году, а на досках более поздние даты). Анонс был верен: это иной Някрошюс, не тот, к которому мы привыкли в 2000-е годы, и не тот, которого мы смотрели на последних фестивалях. Някрошюс, ранее ушедший от своей первоначальной эпичности, теперь уходит от притчевости и общечеловеческого. "Борис Годунов" полон конкретики. Бархатный пиджак Бориса указует на его европейскость (но этим она, похоже, и ограничивается), кожаные куртки летчиков на Самозванце и Курбском разделены на два цвета (черный и коричневый, кажется), символизирующие двойственность их намерений, Шуйский неторопливо что-то обдумывает, покуривая на корточках - готовясь к карьере зека, а юродивый Николка проведен через весь спектакль и олицетворяет, надо думать, наивность и простоту народной души. Ряд ролей решен чисто психологически: патриарх превращен в глупого эмоционального балабола, царевна Ксения, заместившая и своего брата-наследника (Феодор в спектакле упоминается, но отсутствует), - в готовую к жертве преданность отцу, Марина Мнишек - в сегодняшнюю "светскую львицу", скорее взбалмошную, чем стервозную. Полякам в целом досталось не меньше, чем русским - их литовцы сильно не любят со времен Польско-литовской войны. Поэтому польский солдат, сопровождающий Марину, - гротесковый портрет штурмовика из фильмов Рифеншталь.
От прежнего Някрошюса осталась любовь к трюкам. В начале спектакля таким трюком, превращающимся в развернутую метафору, становится мхатовское молчание только что избранного царем Бориса. Или муха, которую ловит весь народ, - отзвуки шмеля из сказки о Салтане. В середине спектакля в виде трюка решена вся сцена Самозванца и Марины. Поскольку в тексте это "сцена у фонтана", то на сцену выбрасывается множество шлангов, которые в самые патетические моменты начинают шипеть и извиваться, как змеи. Если это метафора Марины, то психологическое решение ее роли с ней совсем не совпадает. Если же это деконструкция эпизода с отсылкой к "Политому поливальщику", то шлангам не хватает воды. А заодно смущенный царевич производит неприличные звуки, и польскому штурмовику приходится распылять освежитель.
Вот тут мы сталкиваемся с новой манерой Някрошюса. В его спектаклях было много чего, но практически никогда не было откровенного юмора. Теперь же юмор сквозит, постоянно растворяя пафос, и от этого спектакль выигрывает. Особенно хорош боярин со свернутыми кумачовыми флагами на плечах, во время военного совещания у Годунова старательно рисующий картину с индейцами и подписывающий сверху "Миру - мир". У него задумчивое лицо, на протяжении всего эпизода он не произносит ни слова - в противовес болтливому патриарху - и это очень смешно. Смешное у Някрошюса умеет проникать в трагическое: бояре, готовящиеся предать Годуновых, складывают перед собой лапки и прыгают зайчиками.
Не удается Някрошюсу лишь роль Бориса. Он какой-то никакой - и психологически, и метафорически, и культурологически. Не тянет ни на Сталина, ни на русско-польского Гитлера, ни на Путина, ни на Явлинского (в смысле: скомпрометированный западник из властных структур - такое решение роли Бориса было бы вполне логично). Вся система метафор, которую можно вывести из пьесы, разбивается о фигуру царя-убийцы. Что делать с его монологами, режиссер, кажется, не знает - ни решать традиционно не хочет, ни метафоризировать не может. Ну и как часто бывает у Някрошюса, не дается финал. Убийство Годуновых как-то смазано и почти не страшно (тем более, что ни царицы, ни наследника Феодора так и не было на сцене, царевна Ксения одна отдувалась за обобщенную "семью"), боярский переворот проходит как-то сам собой. Фразу "Народ безмолвствует" произносят со сцены - тем самым растворяя, перечеркивая, съедая, ибо безмолвия-то и не получается. И, как бывало и раньше, большой спектакль Някрошюса кажется, скорее, "материалами к спектаклю", чем законченным шедевром.
"Борисом Годуновым" 25-й юбилейный фестиваль закрылся. Литературная тема - выбранная в год литературы - прозвучала всерьез. Хочется поблагодарить дирекцию "Балтийского дома" за великолепную организацию фестиваля и особенно - нового пресс-секретаря Балтийского дома Ольгу Белик.