"Дом, который построил Джек" Ларса фон Триера
По многочисленным пожеланиям трудящихся - несколько слов о новом фильме фон Триера, который я все же успел посмотреть на экране. Ибо идет он в Петербурге, надо думать, последние дни.
Это явно не лучший фильм режиссера.
Сначала кажется, что Ларс решил показать Квентину, как надо снимать кровавое кино - с шутками и прибаутками, но без гламура и политкорректности. И, конечно, строго с плеча, как велит Догма (что, кстати, в фильмах об убийствах очень к месту с психологической точки зрения). Впрочем, известная запись Гленна Гульда, играющего Баха, - с великим пианистом, похоже, ассоциирует себя главный герой - почти сразу заставляет вспомнить, что перед нами не какой-то там американский ковбой, а самый что ни на есть европейский интеллектуал, очень дорожащий собственными тараканами, не говоря уж о скелете в шкафу (точнее, куче трупов в большом помещении-рефрижераторе, куда герой Мэтта Диллона приходит отдыхать от несовершенства внешнего мира). Культурологическая метафоричность, которой пронизан фильм, начиная с самого названия - английского детского стишка, вошедшего в плоть и кровь европейской культуры, выдает позднего Триера времен «Антихриста» и «Меланхолии». С этим сопряжена нарочитая физиологичность, давно свойственная режиссеру (уже в «Рассекая волны» это сильно поражало), но особо выплеснувшаяся последними откровениями «Нимфоманки». Цитатами из своих предыдущих фильмов фон Триер наполнит один из последних эпизодов.
Отличает фильмы Триера и нарочитая рефлексивность, которую придает пяти историям убийства диалог главного героя то ли с самим собой, то ли с каким-то мудрым дядей по имени Вёрдж. Когда же вдруг в середине фильма вдруг вскользь сообщается, что Вёрдж - автор «Энеиды», дантовский ад выходит из глубин киноподсознания наружу в фильмовый метатекст. Собственно, метатексты фон Триер любит давно. Эту любовь подчеркивает и специфика монтажа, когда кино то и дело прерывается картинками, хроникой, роликами, мультиками - одним словом, статичными или динамичными вставками. В «Джеке» вставок слишком много, но главное не это, а то, что они местами банальны. Банальность, переходящая в пафосность, или пафосность, переходящая в банальность, на наш скромный взгляд, всегда была главным внутренним врагом глубокого триеровского кино. Никогда, например, не мог ему простить колокольный звон в финале «Рассекая волны». Куда приятнее и тоньше был здоровый цинизм «Догвилля».
Собственно, все эти ягнята и тигры, кадры с Гитлером и горы мертвых тел из военной кинохроники слишком не к месту. Как и идея (главного героя или самого режиссера? уж больно настойчиво вылезает она в разных фильмах) о том, что массовый убийца - такой же творец, как и Гленн Гульд, ибо искусство - главный разрушитель обыденной жизни. Или проще: искусство и убийство сродни другу другу, поскольку противостоят мертвой повседневности, отрицают нашу мерзкую плотскость и вообще мерзость человечества. Эти азы модернизма, давно пережитые, пережеванные и выплюнутые за ненадобностью, как-то и обсуждать не хочется. Анахронизм.
Такой же банальной картинкой оказывается и канализационный ад финала. Компьютерной рисовкой из фильмов про «Братство кольца». Уж если введен в фильм Вергилий, надо быть конгениальным Данте.
Впрочем, проходит время, и остается в памяти не это. А недостроенный (никак не строящийся, несмотря на все усилия) дом Джека, который сносит бульдозер, на фоне прекрасного озера и извергающегося вулкана. Вот это картины уровня «Меланхолии».
И главную фразу, надо думать, говорит Джеку Вергилий: «Ты ведь инженер, а называешь себя архитектором». Вся соль-то в том, что возомнивший себя великим художником герой, на самом деле - никакой художник. Гитлер, не принятый в художественное училище. Построенный им дом - гора уродливых трупов.