Терзопулос и его "Мамаша Кураж"
24 февраля
Александринский театр
Знаменитый режиссер Теодорос Терзопулос ставит в Александринском театре третий спектакль. Два предыдущих - "Эдип-царь" Софокла (2006) и "Конец игры" С.Беккета (2014) становились событиями первого ряда в театральной жизни Петербурга, а "Эдип", пожалуй, даже поражал воображение, ибо ничего такого мы ранее не видели.
Комом в этот раз вышел не первый, а третий блин. Эффектные медленные движения массовки, а иногда и главных героев - с задника на авансцену на выходе и по двум диагоналям в ходе действия, - мы уже видели в "Эдипе", они уже не поражают. Причем, сдается, там они смотрелись органичнее, ибо в "Эдипе" моделируется античный театр с его глубоким символизмом и ритуальной условностью. Здесь перед нами театр Брехта, построенный на иных принципах, - в первую очередь европейского площадного театра. Два ряда человек, изображенные на заднем плане в качестве хора, нам тоже знакомы по "Концу игры", но там хор, по крайней мере, выполняет свои функции - здесь он просто изображен. Молчаливый хор не слишком убеждает. Наконец, декламация актеров на выдохе - эта постоянная фишка Терзопулоса - не просто не удивляет, ее мы ждали с самого начала. Что же в спектакле не типового, нового, оригинального?
Пьеса Берта Брехта (как называли его друзья, проводившие вместе с ним хулиганско-футуристическую молодость) порезана на кусочки - за два часа спектакля сыграть успевают менее четверти текста. По сути, перед нами конспект пьесы. Выполненный довольно пошло: оставлены самые "хитовые" сцены, мало связанные между собой. Фигура рассказчика (Н. Мартон) придумана для того, чтобы как-то связать их воедино, но она не спасает. Чуть не половина спектакля отдана медленным движениям солдатской массовки и зонгам в исполнении главных героев. Но если массовка движется эффектно, то зонги не выходят от начала до конца. Ни Елена Немзер (мамаша Кураж), ни тем более Сергей Паршин (священник) петь не умеют от слова совсем. Вместо придуманной Брехтом энергетики, излучаемой поющими артистами (я, слава Богу, видел, как круто это делают артисты Берлинер ансамбль в той же "Мамаше Кураж"), получается какой-то дешевый мюзикл. А когда запевает Священник игривую песенку об Иисусе, начинается детский утренник, навроде Абулабу - лучшей роли Паршина за всю актерскую карьеру.
Даже те наиболее известные кусочки, которые сценарист оставил от пьесы Брехта, выстроены совершенно невразумительно. Например, расстрел солдатами Катрин, немой дочери мамаши Кураж, настолько неудачен в режиссерском плане, что посещает мысль: да полноте, неужто режиссер этой натужной сцены Терзопулос? Катрин как-то неуверенно колбасится посреди сцены, пока ее медленно забивают солдаты. При этом даже барабан не дают ей в руки. А в оркестровой яме стоит замечательная ударная установка - ну почему бы не сесть девушке за нее?
И, наконец, самое главное. Для "Мамаши Кураж" нужна мамаша Кураж. Ее можно играть по-разному. В Венском Бургтеатре Мария Хаппель играет пробивную хабалку. Светлана Крючкова (в дуэте с Ивченко - Капелланом), если помните спектакль БДТ двадцатилетней давности, играла даму-путешественницу и философа с фургоном за спиной. Лучшей на моей памяти мамашей Кураж была Кармен-Майя Антони в Берлинер ансамбль (спектакль идет до сих пор, хотя я смотрел его лет десять назад). Выдающаяся актриса, одинаково потрясающе поющая зонги, изображающая буффонаду и создающая психологический театр. Когда к ней приносят труп сына и спрашивают, ее ли это ребенок, у нее стоят слезы в глазах, но она твердо машет головой и твердо говорит "нет". Это незабываемо, это настоящий театр Брехта. Елена Немзер пуста, как отсутствующий на сцене барабан. Она изначально теряется на сцене в силу невысокого роста, а потом теряется среди прочих героев, потому что все играют одинаково шаблонно. Голос актрисы слегка цепляет военной хрипотцой, но одинаковые интонации на протяжении всей пьесы растворяют в пространстве сцены и этот несложный эффект.
Нет в Александринке мамаши Кураж, есть одни мертвенно ходящие тела. Абрис спектакля, конспект пьесы, жалкое подобие театра Брехта.
Александринский театр
Знаменитый режиссер Теодорос Терзопулос ставит в Александринском театре третий спектакль. Два предыдущих - "Эдип-царь" Софокла (2006) и "Конец игры" С.Беккета (2014) становились событиями первого ряда в театральной жизни Петербурга, а "Эдип", пожалуй, даже поражал воображение, ибо ничего такого мы ранее не видели.
Комом в этот раз вышел не первый, а третий блин. Эффектные медленные движения массовки, а иногда и главных героев - с задника на авансцену на выходе и по двум диагоналям в ходе действия, - мы уже видели в "Эдипе", они уже не поражают. Причем, сдается, там они смотрелись органичнее, ибо в "Эдипе" моделируется античный театр с его глубоким символизмом и ритуальной условностью. Здесь перед нами театр Брехта, построенный на иных принципах, - в первую очередь европейского площадного театра. Два ряда человек, изображенные на заднем плане в качестве хора, нам тоже знакомы по "Концу игры", но там хор, по крайней мере, выполняет свои функции - здесь он просто изображен. Молчаливый хор не слишком убеждает. Наконец, декламация актеров на выдохе - эта постоянная фишка Терзопулоса - не просто не удивляет, ее мы ждали с самого начала. Что же в спектакле не типового, нового, оригинального?
Пьеса Берта Брехта (как называли его друзья, проводившие вместе с ним хулиганско-футуристическую молодость) порезана на кусочки - за два часа спектакля сыграть успевают менее четверти текста. По сути, перед нами конспект пьесы. Выполненный довольно пошло: оставлены самые "хитовые" сцены, мало связанные между собой. Фигура рассказчика (Н. Мартон) придумана для того, чтобы как-то связать их воедино, но она не спасает. Чуть не половина спектакля отдана медленным движениям солдатской массовки и зонгам в исполнении главных героев. Но если массовка движется эффектно, то зонги не выходят от начала до конца. Ни Елена Немзер (мамаша Кураж), ни тем более Сергей Паршин (священник) петь не умеют от слова совсем. Вместо придуманной Брехтом энергетики, излучаемой поющими артистами (я, слава Богу, видел, как круто это делают артисты Берлинер ансамбль в той же "Мамаше Кураж"), получается какой-то дешевый мюзикл. А когда запевает Священник игривую песенку об Иисусе, начинается детский утренник, навроде Абулабу - лучшей роли Паршина за всю актерскую карьеру.
Даже те наиболее известные кусочки, которые сценарист оставил от пьесы Брехта, выстроены совершенно невразумительно. Например, расстрел солдатами Катрин, немой дочери мамаши Кураж, настолько неудачен в режиссерском плане, что посещает мысль: да полноте, неужто режиссер этой натужной сцены Терзопулос? Катрин как-то неуверенно колбасится посреди сцены, пока ее медленно забивают солдаты. При этом даже барабан не дают ей в руки. А в оркестровой яме стоит замечательная ударная установка - ну почему бы не сесть девушке за нее?
И, наконец, самое главное. Для "Мамаши Кураж" нужна мамаша Кураж. Ее можно играть по-разному. В Венском Бургтеатре Мария Хаппель играет пробивную хабалку. Светлана Крючкова (в дуэте с Ивченко - Капелланом), если помните спектакль БДТ двадцатилетней давности, играла даму-путешественницу и философа с фургоном за спиной. Лучшей на моей памяти мамашей Кураж была Кармен-Майя Антони в Берлинер ансамбль (спектакль идет до сих пор, хотя я смотрел его лет десять назад). Выдающаяся актриса, одинаково потрясающе поющая зонги, изображающая буффонаду и создающая психологический театр. Когда к ней приносят труп сына и спрашивают, ее ли это ребенок, у нее стоят слезы в глазах, но она твердо машет головой и твердо говорит "нет". Это незабываемо, это настоящий театр Брехта. Елена Немзер пуста, как отсутствующий на сцене барабан. Она изначально теряется на сцене в силу невысокого роста, а потом теряется среди прочих героев, потому что все играют одинаково шаблонно. Голос актрисы слегка цепляет военной хрипотцой, но одинаковые интонации на протяжении всей пьесы растворяют в пространстве сцены и этот несложный эффект.
Нет в Александринке мамаши Кураж, есть одни мертвенно ходящие тела. Абрис спектакля, конспект пьесы, жалкое подобие театра Брехта.