Открытый дом
Годы идут не только для нас, но и для наших родителей. Вспоминая наше детство, мы прежде всего вспоминаем их. И речь не только о чертах характера, доброте или поступках, это и о их физическом присутствии, запахах, одежде. Я помню всё.
Маму, буквально со своего младенчества. Она всегда читала. В очках, менявшихся в соответствии с модой каждые несколько лет. помню маму в дубленке, сшитой бобруйским портным Куниным и в пуховой лисьей округленной шапке. Помню черную каракулевую шубу, купленную в кредит в ЦУМе и которой она гордилась. Помню, как она сидела с книгой на диване, помню, как брала меня на руки. Как водила в сад и сначала в школу, потом постоянно таскала меня на фортепианные концерты, где я раз за разом засыпал. Как мы вместе ходили в кино. И обсуждали увиденное. Солярис в кинотеатре Мир, например. Как курила с подругами на кухне, как смеялась своим и сейчас молодым голосом. Мы дружили с мамой, очень.
Папа. Всегда на работе. Иногда далекий, порой недостижимый. Всегда родной. Единичные случаи, когда он водил меня в сад я не забыл и сегодня. Один из них особенно ярко - папа слева, мама справа. Мы шли вдоль какого-то забора, и они держали меня за руки. Это было зимой? Папа лет с двадцати в очках, несмотря на совершенно минорное отклонение в зрении. Может быть когда то, кто-то посоветовал ему надеть очки для сценического образа? Так или иначе без них я его не помню. А вот для чтения очки ему не были нужны. Он много лет курил и его окурки легко было узнать по разжеванному фильтру. На определенном этапе указательный палец его правой руку стал совершенно желтым. А потом, когда ему было 32, его друг кардиолог Полонецкий сводил его в патологоанатомическую лабораторию и показал лёгкие курильщика в натуральную величину. Больше папа никогда не курил, с тех пор прошло уже больше 40 лет. Папа выпивкой не злоупотреблял, но, если нужно умел, все время рассказывал, как его подростка воспитанника заставили выпить залпом целый стакан водки старшие товарищи по военному оркестру. Он очень лихо водил машину, любил скорость. Я любил с ним ездить...
До моего рождения мои родители были женаты два года, день в день. До переезда на Уманскую они снимали в Минске однокомнатную квартиру на переулке Якуба Коласа на последнем этаже недавно построенного пятиэтажного дома. Квартира эта находилась недалеко от Цнянской, где в кооперативной квартире жили папины пожилые родители, переехавшие в Минск из Мозыря тремя годами раньше, в 1967-м. Бабушка Бэлла научила мою маму готовить. Папа был её любимым последышем, возможно утешением за дочь, умершую от голода в поезде, на котором Белла с тремя малолетними детьми ехала из в эвакуацию в начале войны. Ей было почти 40 когда папа родился в 1947-м. Бабушка приходила и сразу же шла на кухню проверять мамины кастрюли и холодильник…
Мама работала в детском саду музыкальным работником до начала 1971 года. Папа играл на тромбоне в оркестре Райского до тех пор, пока не ушел дирижировать в цирк.
Наш дом, где бы мы не жили, был всегда открыт для гостей. У нас постоянно собирались большие компании. Я привык к постоянному присутствию людей почти с самого рождения. Наша двухкомнатная квартира на Уманской принимала весёлые, шумные вечеринки родителей и они продолжались часто до самого утра. А я уходил в смежную спальню и ложился спать.
В зале громко слушали музыку. Музыку в нашем доме, с середины семидесятых до середины восьмидесятых, слушали на стереосистеме советского (рижского) производства, так называемой стереофонической напольной радиоле "Симфония". Это был некий деревянный ящик 80/30 с приборной панелью и радио шкалой, при включении горящей белым светом. Снизу под крышкой находился проигрыватель и место для пластинок. Радиола стояла на ножках и к ней прилагались две совсем не маленькие колонки высотой 79 сантиметров. Третья модель "Симфонии" была последней модификацией престижной радиолы, которую выпускали в Риге с 1964 года. Я уверен, что у многих из вас была дома такая же штука. Ее приемник принимал "Голос Америки" и "Радио Свобода", но по понятным причинам их мы предпочитали слушать на маленьком ВЭФе, перед сном. “Симфония”, покрытая красноватым лаком, стояла в углу, рядом с входом в спальню. Одна из колонок стояла возле нее, а вторая лежала в противоположенном углу, над стенкой. Для тех времен она была достаточно актуальна и в плане дизайна и качества. Но вернемся к нашим гостям. Гости наши много ели и пили, а я спал. Так и рос.
Молодежь, которая к нам приходила не была требовательна или привередлива, поэтому часто стол становился настоящей импровизацией, всего понемногу - черемша, маринованный чеснок, огурцы, зеленый лук, курица и спиртное. Они собирались даже после работы, которая и так заканчивалась к ночи.
В те времена курили прямо в квартире. Папа привёз из Таллина потрясающую пепельницу, которая представляла собой металлическую трехногую узорную палку, сверху изогнутую в металлическое круглое основание. Завершалась эта конструкция в виде ручки, одновременно служившей для тушения окурков. В круглом основании сидела собственно медная пепельница, довольно глубокая. Когда гости уходили она всегда была переполнена до краёв.
Наш дом любили, приходили часто, люди с папиной и маминой работы, много хороших творческих, интересных людей. Среди них было много врачей, друживших с папой еще с тех времен, когда он, будучи студентом консерватории руководил в минском мединституте джазовым оркестром 2+2. Одним из них был некий Вадим, бородатый патологоанатом, всегда радующий пьяные компании душещипательными историями из морга. Был Феликс, нарколог, позже писавший статьи в журнал "За рулем", Володя уролог, лечивший меня в свое время.
И конечно музыканты из оркестра, постоянно - Римас Кеблярис, Лёня Буряк, Гена Яковлев, Валера Щерица (уверен приходили и другие, извините если я кого-то забыл). К концу семидесятых началу восьмидесятых стали появляться и менее и более известные композиторы. Но это уже совсем другая история.