Взамен турусов и колёс
No action - good action. (Работа не считается; она - даже не действие, сколько ни забирай она в себя внутреннего движения, а состояние; скорее точка - совокупность таковых - отсчёта всякого движения, чем движение как таковое; она настолько всегда, что почти совсем уже не фигура, а фон).
Когда ничего не происходит (с возрастом такие состояния всё драгоценнее - до преувеличения и надрыва) - имеешь полноценную - хотя очень хрупкую и тоненькую - иллюзию вечности.
И наслаждаешься ею всем существом, обсасываешь буквально каждую (сладкую) минуту, - слишком недолговечна эта вечность.
Но в ней - вся полнота бытия.
Бытие голографично, в каждой своей минуте оно всё.
С годами вообще всё более наливаешься полнотой времени. Всё твоё время в тебе, внешнее время (и внешнее пространство) нужно тебе всё меньше и меньше.
Молодость ищет и жаждет впечатлений и действий, старость ищет и жаждет их отсутствия, и обе они ищут и жаждут свободы, просто понимают и чувствуют они её по-разному - отчего она, многоликая, не перестаёт быть собой. К какой форме её ты восприимчив, ту и будешь искать, ту и получишь.
Тишина, ты лучшее из всего, что слышал(а), бездействие и рутина - ты самое лучшее, глубокое и настоящее из всего, чем занималась. Всё остальное - в той или иной степени искажения.
Любая деятельность сужает. Она не только забирает силы - которых, разумеется, всё меньше, - она забирает их, по большому счёту, впустую. - Конечно, человек к старости по очевидным причинам становится всё менее мотивированным, но (мало кто, думаю, знает из пленённых иными возрастами, что) он этой немотивированностью ещё и наслаждается.
Помедли, помедли, вечерний день, продлись, продлись, очарованье.
Вся шелуха отпала - или отпадает (что не было шелухой - стало ею). Осталось крепкое, ясное ядро. Станет шелухою и оно.
Спасибо тебе, жара: ты отменяешь всякую деятельность, - пусть не внешне - внутренне точно. Делаешь её невозможной, необязательной, ненужной. Ты меняешь оптику. Ты создаёшь спасительную оберегающую дистанцию.
Очень похоже на то, что ничего не любила я в жизни больше спасительных оберегающих дистанций (хотя, конечно, бывали времена и состояния, когда казалось и хотелось думать, что это самым жгучим образом не так). Много лет долбила себе и людям, что не умею быть старой и не буду, а на самом деле была готова к старости с младенчества. Просто ради неё, ради полноценного и полноправного осуществления этой программы надо было претерпеть и отработать жизнь; вот, я претерпела и отработала.
Старость - это дистанция, да; но дистанция - это я. (Значит ли это, что старость - время наибольшего совпадения человека с самим собой? Для некоторых точно да.) Если и не основным (хотя почему нет?), то уж точно упрямо воспроизводящимся моим свойством всегда же была неполнопринадлежность, неполноприсутствие, смотрение в стороны, вдаль, в себя, во что-нибудь другое. Иногда это спасало, чаще мешало, но было (почти) всегда; моменты, когда этого не было - экстатика и исключение.
И вот я дожила до возраста, когда оно - основное образующее начало.
Старость - это бегство. (От мира, от себя - в том числе и от той себя, с которой так сладостно и точно в эту пору совпадаешь, - от всего. От вас, враги, от вас, друзья…) Бегу. Изо всех сил бегу, не трогаясь с места.
Да, некоторых людей и некоторые состояния, обстоятельства, предметы мира, его локусы и топосы я очень люблю. Но это ничего не меняет. Мне легко любить их с расстояния. Миновало время, когда любовь чувствовалась и мнилась насущнейшей потребностью, императивищем слияния. Она отлично ещё помнится в этом качестве - но теперь мне достаточен (и пока ещё необходим) внутреннего жара.
А нынешняя рабочая беготня (хоть бы и на месте - за одним и тем же письменным столом, что в значительной степени с ней примиряет) во все стороны сразу, наперегонки с самой собой и с наступанием самой себе на пятки, - нужна, разумеется, затем, чтобы окончательно и неистребимо укоренить во мне чувство этой гонки как суеты.
Чтобы скорее и надёжнее отвалилась - именно внутренне.
Чувствую себя тайной лабораторией, медленно, но неуклонно вырабатывающей свободу.
Олександр Шандор. Без назви / Без названия