Снова о пленном летчике Баке.
Поскольку тема вызвала определенный интерес, выкладываю саму статью Бака War Flying Adventure in Russia из журнала Popular Flying, February, 1937. вместе с моим (весьма корявым, надо сказать) переводом.
В мае 1919г. я покинул Саутгемптон с острым чувством ожидания незабываемых приключений в Северной России, немного мечтая и их окончании и, по правде сказать, без всяких забот.
С другими смельчаками я прибыл в Мурманск, на северном побережье Норвегии, где мы разместили склады и присоединились к ледоколу, сопровождавшему нас в Белом море в Архангельск. Воодушевленные, мы пришли к ожидавшим нас жителям и выглядели в их глазах, как освободители от большевистской угрозы. На аэродроме я встретил человека по имени Гарднер, с которым мне суждено было напряженно работать в течение многих недель. Большинство успехов наших великолепных пилотов были достигнуты благодаря прекрасной подготовке машин, выполненной им. Хороший человек, Гарднер! Он прибыл раньше меня на передовую базу в Березнике, где нас ждала ответственная работа - обеспечивать деятельность тех, кто взлетал в условиях ужасной зимы, когда температура опускалась до 40-50 градусов ниже нуля.
Хотя работа была напряженной, было и много веселья, когда выдавалось несколько свободных часов для него, и можно рассказать много увлекательных историй, но я бы хотел сосредоточиться на том, что никогда не сотрется из моей памяти - на том дне, когда я встретил свое Ватерлоо.
10 августа 1919г. мы получили приказ подготовить все, какие только возможно, самолеты для проведения массированного налета на деревню Городок, в нескольких милях вверх по Двине. Поскольку я исполнял обязанности арттехника, всю ночь 9-го был весьма занят до 6 часов следующего утра, когда все было готово, за исключением одного - у машины, пилотируемой лейтенантом Д'Арси Леви не было наблюдателя.
Я вызвался сопровождать его, что было мне разрешено. Так началось путешествие, закончившиеся трагически для Д'Арси Леви и принесшее мне испытания, которые я не хотел бы повторить.
(573)
Когда мы взлетали, над аэродромом начал подниматься туман. Мы поднялись на 2000 футов и отправились к нашей цели вверх по реке. Пока мы летели, туман сгустился, но закрыл реку полностью, благодаря чему мы успешно достигли своей цели. Кружась над ней, мы сбросили бомбы, по-видимому, весьма эффективно, поскольку в нескольких местах вспыхнул пожар.
Возвращаясь обратно на базу, мы заметили, что река полностью скрыта туманом. Трудность полета в таких условиях может быть оценена лишь теми, кто испытал это на себе, и вскоре мы обнаружили, что компас вращается плохо, а мы совершенно потерялись. Через несколько часов мой пилот приказал мне высматривать место для посадки, поскольку бензин был на исходе. Я увидел на некоторое расстояние справа черное пятно и указал на это ему. Подлетев туда, мы увидели реку и, на левом берегу - прекрасную площадку со свежескошенной травой. (Впоследствии я узнал, что если бы мы спустились в нескольких милях вниз по этой реке, мы оказались бы на нашей стороне фронта).
Мы совершили прекрасную посадку, и вышли из машины. Д'Арси Леви увидел солдата и побежал к нему, чтобы выяснить наше положение, мне же приказал оставаться у машины. Я видел, что солдат поднял винтовку, но мой пилот вырвал ее и побежал к самолету. Увидев это, я вернулся на свое место в ожидании приказов. Он вскочил в машину, двигатель которой все еще работал, и открыл огонь по приближающимся солдатам, в то же время открывая дроссельную заслонку. Но двигатель фыркнул и остановился. Д'Арси Леви выскочил, пытаясь раскрутить пропеллер вручную, но было слишком поздно. Подбежавшие солдаты закололи его штыками на моих глазах.
Положение было весьма затруднительно. Что мне было делать? Продать свою жизнь как можно дороже, или сдаться?
Пока я решал, как поступить, солдаты бесцеремонно вытащили меня из машины и избили прикладами. Я, признаться, очень испугался, поскольку слышал рассказы о пытках и ужасной смерти, от которых дрожали самые смелые, и которые, как я потом узнал, осуществлялись самым ужасным образом.
Короче говоря, после того, как меня тщательно обыскали, я зашагал в близлежащую деревню. Проходя мимо моего мертвого товарища, я попытался оторваться от конвоя, дабы выяснить, действительно ли он уже не нуждается в помощи. Но меня быстро потащили прочь, однако я смог убедиться, что бедняга уже скончался. После того, как в течение нескольких часов я был заперт в клетке в старом монастыре, меня доставили через реку Пинегу для опроса у местного коменданта. В силу незнания языка, опрос не получился. Тогда я отравился в двухдневное путешествие на дрожках вниз по течению до города Пинеги. Туда я прибыл в плачевном состоянии, усталый, голодный, испуганный за свою судьбу, мокрый до нитки и покрытый грязью путешествия по дикой стране. Будучи введенным к командиру, я почувствовал жгучую ненависть присутствующих, некоторые из которых поглаживали свои револьверы самым угрожающим образом.
Солдат, знающий несколько слов по-английски, пытался расспросить меня о расположении наших сил, но говорил он довольно бессвязно, поэтому я ничего не ответил. По-видимому, было решено ждать более квалифицированного переводчика и меня отправили вниз, туда, где обычно держали скот. Я не могу адекватно описать это место. Там было настолько грязно, но сидело несколько солдат, которые были, казалось, совсем как дома.
Свет давала керосиновая лампа, которая нещадно дымила, заполняя помещение удушливым смогом. Я начал испытывать чувство постоянного страха из-за неопределенности своего положения, которое мучило меня еще долгое время, тем более, что я ослабел и стал менее способен противостоять нажиму. Оправдывает меня лишь то, что я уже писал о пытках.
Я лег на лавку в надежде на небольшой отдых, но солдат начал ощупывать мои леггинсы, повергнув меня в шок, который я никогда не забуду. Однако, к моему глубокому облегчению, ничего не случилось, и я задремал. Прошла ночь. Три дня меня держали в этой ужасной дыре, где меня постоянно одолевали тысячи мух, и не было возможности помыться.
Наконец меня снова отвели наверх, где присутствовали те же самые люди, и еще один солдат, который сносно говорил по-английски. Он подверг меня перекрестному допросу относительно нашей деятельности, но на все вопросы я твердо отказался отвечать. Это возмутило их, и некоторые хотели перейти к пыткам. Я понял это, поскольку переводчик сообщил мне, что существует обычай - авиатор, попавший в их руки должен расплачиваться. Другие, достав револьверы, хотели меня немедленно расстрелять, и стал думать, что это было бы хорошим выходом из моего положения. Спасло меня то, что я был одет в костюм механика и сообщил им, что разжалован. Меня отправили снова вниз, в отвратительную темницу, где я ожидал отправки в Москву. Эту ночь я запомню навсегда. Каморка была забита солдатами до предела, и когда наступила ночь, мне отвели старую железную кровать, на которой, кроме меня, расположились двое солдат. Около 3 часов ночи я, не будучи в состоянии выносить всю эту духоту, начал ворочаться, чем вызвал крайнее неудовольствие моих соседей. Мне позволили встать, но я хотел отдохнуть и поспать. На рассвете я был препровожден конвоем из трех новых солдат к реке и посажен на пароход для четырехдневного путешествия вверх по течению, до точки, откуда мы отправились пешком к Двине. Я прошагал приблизительно 130 верст за четыре дня. В штабе, размещенном на барже, меня снова кратко допросили. Я оставался несколько дней на барже, а поскольку она стояла недалеко от линии фронта, я задумал побег. Через иллюминатор я видел пришвартованные гребные лодки и подумал, что если бы мне удалось избавиться от часового и проскользнуть на одну из них, я бы мог помчаться вниз по течению. Однако я был вынужден отказаться от этой идеи, поскольку весьма ослабел, ведь моя диета составляла ¾ фунта черного хлеба в день со времени моего захвата.
Я думал, что меня отправят в Котлас, чтобы затем переправить в Вологду, но пунктом моего назначения была Вятка.
(574)
Пароход, на котором меня отправили в Котлас, был очень комфортен и впервые со времени захвата, я находился в покое. С каким наслаждением я отдыхал и спал на мягких диванах, хотя все мои кости очень болели от постоянного лежания на твердых досках. Я начал ощущать муки постоянного голода. Не те, что можно утолить едой, а физическую боль, которую очень трудно было терпеть. Я должен немного рассказать о случае, который произошел в поезде из Котласа. Поскольку я не стирался и не менял одежды с момента взятия в плен, я представлял печальное зрелище для молодой леди, занимавшей нижнюю полку. Я занимал верхнюю, а мои трое конвоиров остальные. Она была первым человеком, который отнесся ко мне благожелательно, тем более, что она дала мне кусочек хлеба с маслом. Как наслаждался я этой простой едой. Это было настолько приятно, что я постарался отблагодарить ее.
Во время короткой остановке в Вятке в ожидании поезда, я искал чего бы поесть, т.к. мой хлеб закончился. Я увидел на полу очистки репы, которые выбросили солдаты; я набросился на эти очистки и стал с удовольствием их поедать - настолько низко я пал. Я приехал в Вологду 31 августа, после долгого пешего путешествия и оправления в грязных сортирах. Днем и ночью со мной было трое солдат - все время и на все случаи жизни. Голые доски, насекомые и вши от которых я начал сходить с ума. Как я хотел помыться. Пять недель прошло с тех пор, как я умывался.
На следующий день я предстал перед командиром и подвергся очень серьезному допросу. Я решил любой ценой не разглашать, что я знал о расположении наших войск и авиации. Я откровенно лгал и думал, что провел их вполне успешно. Еще пять дней я провел во флигеле. Мне было очень плохо и я часто чувствовал недомогание от употребления в пищу грязного супа и тому подобного. Вас стошнит от подробного описания того, что я ел и я уже и сам не верю, что делал это. Лишь благодаря крепкому здоровью я смог это пережить. В другом флигеле помещались солдаты и я решил прекратить страдания, выхватив у них винтовку и покончив с собой. Трусость? Возможно, но помешал мне приход британских Томми. О боги! Никогда я не радовался старому доброму английскому хаки, как в это день. Я попробовал заговорить с ними, но, к удивлению, обнаружил, что могу только шептать.
Эти славные парни поначалу не доверяли мне, опасаясь предательства, но вскоре они убедились в моей лояльности и принялись за работу, пытаясь вернуть меня в нормальное состояние. Как они мне сказали, я выглядел стариком лет семидесяти. В воскресенье меня увезли, и я оказался в тюрьме, в большой камере, занятой 16 заключенными. Это мне не приснилось - рой крупных насекомых ползал по мне, как только я прилег. Чем больше я убивал их, тем больше их появлялось. Это было тошно. На следующий день меня поместили в другую камеру, и представьте мой восторг при встрече другого летчика. С этого момента жизнь пошла на лад. Вскоре моего нового друга стало лихорадить, и я пытался ему помочь, прикладывая холодное полотенце ему ко лбу. Я весьма старался и рад был некоторое улучшение. Я потребовал врача, и, через несколько дней, нас перевели в лучшую камеру, где нами занялась женщина-врач. Температура у моего нового друга была высока, моя, правда, не ниже. Мы сплотились и, через некоторое время, нам разрешили помыться. Какая роскошь. Я наконец-то почувствовал себя человеком. Повторно обратившись к коменданту, мы были отправлены на станцию и в Москву. К нам присоединись Томми, и вся эта веселая компания прибыла в самый интересный город. Нас отправили в Бутырскую тюрьму, в довольно большую камеру, занятую приблизительно 30 заключенными всех сортов. Нам разрешили прогулки по полчаса в день на дворе тюрьмы, и мы были весьма удивлены, когда услышали, как кто-то крикнул из окна верхнего этажа: «Вы англичане?» Наконец-то мы встретились с офицерами, и, после непродолжительного разговора, они спустили нам на длинной веревке немного еды и табака. Это было настоящим сокровищем, и мы вернулись в камеру в хорошем настроении. В тот же день к нам пришли полковник Эндрюс и полковник Ван-дер-Спей и организовали перевод в их камеры, где находились около 26 офицеров в камере 30 на 15 футов.
Жизнь стала налаживаться. В Бутырской тюрьме нас держали около двух месцев, затем перевели в Андронниковский монастырь на окраине города, где содержалось большое число заключенных разных национальностей, как мужчин, так и женщин. Здесь я должен упомянуть огромную работу, проделанную преподобным Нортом и его помощниками, которые в очень сложных условиях помогали нам с питанием и одеждой во время нашего пребывания в тюрьме. А также воздать должное британским Томми, которые имели относительную свободу в городе и снабжали нас своими запасами. Наше пребывание в монастыре было полно инцидентов, и как только наши войска были эвакуированы на севере и юге, нам разрешили посещать преподобного Норта и осматривать достопримечательности - Кремль и художественные галереи и т.д. - а также посещать оперу. Кремль - прекрасный дворец, и никто не силах забыть коллекции бриллиантов, хранившейся там. Сам по себе дворец весьма отличался от зданий новой постройки. Коллекция же драгоценностей, хранящаяся там была поистине великолепна. Я хорошо помню царскую корону, благодаря венчавшему ее огромному рубину. Весьма красивая и увлекательная коллекция камней.
Условия улучшились с приходом поезда с продовольствием, одеждой и письмами из дома. К сожалению, сам я из дома вестей не получил, поскольку меня полагали погибшим и имя мое отсутствовало в списке пленных, переданном Литвиновым О’Греди, с которым он вел переговоры об обмене пленными в то время. Упорные слухи об окончании нашего пленения продолжали циркулировать, и, наконец, мы получили ясные указания, что нас должны отправить к финской границе. Наконец, солдаты с Северного фронта были отпущены раньше офицеров. Мы попрощались с ними.
Затем было принято решение отправить за границу и нас. Причем, в первую очередь отпускали больных, женатых и тех, кто находился в плену уже давно. Это сократило наши ряды, и мы опасались, что нас продержат в плену еще долго. Но, в один прекрасный день мы получили приказ собираться. На станции к нам присоединились некоторые гражданские лица, и мы уехали. Путешествие в Петроград заняло четыре дня и протекало без осложнений. В Петрограде нас встретила леди Марлинг и группа офицеров, которые остались в Финляндии, чтобы принять нас. Нас ждал отличный прием с горячим ужином и какао. Когда мы пересекли границу, мы пели национальный гимн. С музыкальной точки зрения это выглядело ужасно, но, в конце концов, мы были свободны, и только это имело значение.
Месяц карантина в Тирийоки и путь домой, связанный еще с рядом приключений, которые я не хочу вспоминать.
В мае 1919г. я покинул Саутгемптон с острым чувством ожидания незабываемых приключений в Северной России, немного мечтая и их окончании и, по правде сказать, без всяких забот.
С другими смельчаками я прибыл в Мурманск, на северном побережье Норвегии, где мы разместили склады и присоединились к ледоколу, сопровождавшему нас в Белом море в Архангельск. Воодушевленные, мы пришли к ожидавшим нас жителям и выглядели в их глазах, как освободители от большевистской угрозы. На аэродроме я встретил человека по имени Гарднер, с которым мне суждено было напряженно работать в течение многих недель. Большинство успехов наших великолепных пилотов были достигнуты благодаря прекрасной подготовке машин, выполненной им. Хороший человек, Гарднер! Он прибыл раньше меня на передовую базу в Березнике, где нас ждала ответственная работа - обеспечивать деятельность тех, кто взлетал в условиях ужасной зимы, когда температура опускалась до 40-50 градусов ниже нуля.
Хотя работа была напряженной, было и много веселья, когда выдавалось несколько свободных часов для него, и можно рассказать много увлекательных историй, но я бы хотел сосредоточиться на том, что никогда не сотрется из моей памяти - на том дне, когда я встретил свое Ватерлоо.
10 августа 1919г. мы получили приказ подготовить все, какие только возможно, самолеты для проведения массированного налета на деревню Городок, в нескольких милях вверх по Двине. Поскольку я исполнял обязанности арттехника, всю ночь 9-го был весьма занят до 6 часов следующего утра, когда все было готово, за исключением одного - у машины, пилотируемой лейтенантом Д'Арси Леви не было наблюдателя.
Я вызвался сопровождать его, что было мне разрешено. Так началось путешествие, закончившиеся трагически для Д'Арси Леви и принесшее мне испытания, которые я не хотел бы повторить.
(573)
Когда мы взлетали, над аэродромом начал подниматься туман. Мы поднялись на 2000 футов и отправились к нашей цели вверх по реке. Пока мы летели, туман сгустился, но закрыл реку полностью, благодаря чему мы успешно достигли своей цели. Кружась над ней, мы сбросили бомбы, по-видимому, весьма эффективно, поскольку в нескольких местах вспыхнул пожар.
Возвращаясь обратно на базу, мы заметили, что река полностью скрыта туманом. Трудность полета в таких условиях может быть оценена лишь теми, кто испытал это на себе, и вскоре мы обнаружили, что компас вращается плохо, а мы совершенно потерялись. Через несколько часов мой пилот приказал мне высматривать место для посадки, поскольку бензин был на исходе. Я увидел на некоторое расстояние справа черное пятно и указал на это ему. Подлетев туда, мы увидели реку и, на левом берегу - прекрасную площадку со свежескошенной травой. (Впоследствии я узнал, что если бы мы спустились в нескольких милях вниз по этой реке, мы оказались бы на нашей стороне фронта).
Мы совершили прекрасную посадку, и вышли из машины. Д'Арси Леви увидел солдата и побежал к нему, чтобы выяснить наше положение, мне же приказал оставаться у машины. Я видел, что солдат поднял винтовку, но мой пилот вырвал ее и побежал к самолету. Увидев это, я вернулся на свое место в ожидании приказов. Он вскочил в машину, двигатель которой все еще работал, и открыл огонь по приближающимся солдатам, в то же время открывая дроссельную заслонку. Но двигатель фыркнул и остановился. Д'Арси Леви выскочил, пытаясь раскрутить пропеллер вручную, но было слишком поздно. Подбежавшие солдаты закололи его штыками на моих глазах.
Положение было весьма затруднительно. Что мне было делать? Продать свою жизнь как можно дороже, или сдаться?
Пока я решал, как поступить, солдаты бесцеремонно вытащили меня из машины и избили прикладами. Я, признаться, очень испугался, поскольку слышал рассказы о пытках и ужасной смерти, от которых дрожали самые смелые, и которые, как я потом узнал, осуществлялись самым ужасным образом.
Короче говоря, после того, как меня тщательно обыскали, я зашагал в близлежащую деревню. Проходя мимо моего мертвого товарища, я попытался оторваться от конвоя, дабы выяснить, действительно ли он уже не нуждается в помощи. Но меня быстро потащили прочь, однако я смог убедиться, что бедняга уже скончался. После того, как в течение нескольких часов я был заперт в клетке в старом монастыре, меня доставили через реку Пинегу для опроса у местного коменданта. В силу незнания языка, опрос не получился. Тогда я отравился в двухдневное путешествие на дрожках вниз по течению до города Пинеги. Туда я прибыл в плачевном состоянии, усталый, голодный, испуганный за свою судьбу, мокрый до нитки и покрытый грязью путешествия по дикой стране. Будучи введенным к командиру, я почувствовал жгучую ненависть присутствующих, некоторые из которых поглаживали свои револьверы самым угрожающим образом.
Солдат, знающий несколько слов по-английски, пытался расспросить меня о расположении наших сил, но говорил он довольно бессвязно, поэтому я ничего не ответил. По-видимому, было решено ждать более квалифицированного переводчика и меня отправили вниз, туда, где обычно держали скот. Я не могу адекватно описать это место. Там было настолько грязно, но сидело несколько солдат, которые были, казалось, совсем как дома.
Свет давала керосиновая лампа, которая нещадно дымила, заполняя помещение удушливым смогом. Я начал испытывать чувство постоянного страха из-за неопределенности своего положения, которое мучило меня еще долгое время, тем более, что я ослабел и стал менее способен противостоять нажиму. Оправдывает меня лишь то, что я уже писал о пытках.
Я лег на лавку в надежде на небольшой отдых, но солдат начал ощупывать мои леггинсы, повергнув меня в шок, который я никогда не забуду. Однако, к моему глубокому облегчению, ничего не случилось, и я задремал. Прошла ночь. Три дня меня держали в этой ужасной дыре, где меня постоянно одолевали тысячи мух, и не было возможности помыться.
Наконец меня снова отвели наверх, где присутствовали те же самые люди, и еще один солдат, который сносно говорил по-английски. Он подверг меня перекрестному допросу относительно нашей деятельности, но на все вопросы я твердо отказался отвечать. Это возмутило их, и некоторые хотели перейти к пыткам. Я понял это, поскольку переводчик сообщил мне, что существует обычай - авиатор, попавший в их руки должен расплачиваться. Другие, достав револьверы, хотели меня немедленно расстрелять, и стал думать, что это было бы хорошим выходом из моего положения. Спасло меня то, что я был одет в костюм механика и сообщил им, что разжалован. Меня отправили снова вниз, в отвратительную темницу, где я ожидал отправки в Москву. Эту ночь я запомню навсегда. Каморка была забита солдатами до предела, и когда наступила ночь, мне отвели старую железную кровать, на которой, кроме меня, расположились двое солдат. Около 3 часов ночи я, не будучи в состоянии выносить всю эту духоту, начал ворочаться, чем вызвал крайнее неудовольствие моих соседей. Мне позволили встать, но я хотел отдохнуть и поспать. На рассвете я был препровожден конвоем из трех новых солдат к реке и посажен на пароход для четырехдневного путешествия вверх по течению, до точки, откуда мы отправились пешком к Двине. Я прошагал приблизительно 130 верст за четыре дня. В штабе, размещенном на барже, меня снова кратко допросили. Я оставался несколько дней на барже, а поскольку она стояла недалеко от линии фронта, я задумал побег. Через иллюминатор я видел пришвартованные гребные лодки и подумал, что если бы мне удалось избавиться от часового и проскользнуть на одну из них, я бы мог помчаться вниз по течению. Однако я был вынужден отказаться от этой идеи, поскольку весьма ослабел, ведь моя диета составляла ¾ фунта черного хлеба в день со времени моего захвата.
Я думал, что меня отправят в Котлас, чтобы затем переправить в Вологду, но пунктом моего назначения была Вятка.
(574)
Пароход, на котором меня отправили в Котлас, был очень комфортен и впервые со времени захвата, я находился в покое. С каким наслаждением я отдыхал и спал на мягких диванах, хотя все мои кости очень болели от постоянного лежания на твердых досках. Я начал ощущать муки постоянного голода. Не те, что можно утолить едой, а физическую боль, которую очень трудно было терпеть. Я должен немного рассказать о случае, который произошел в поезде из Котласа. Поскольку я не стирался и не менял одежды с момента взятия в плен, я представлял печальное зрелище для молодой леди, занимавшей нижнюю полку. Я занимал верхнюю, а мои трое конвоиров остальные. Она была первым человеком, который отнесся ко мне благожелательно, тем более, что она дала мне кусочек хлеба с маслом. Как наслаждался я этой простой едой. Это было настолько приятно, что я постарался отблагодарить ее.
Во время короткой остановке в Вятке в ожидании поезда, я искал чего бы поесть, т.к. мой хлеб закончился. Я увидел на полу очистки репы, которые выбросили солдаты; я набросился на эти очистки и стал с удовольствием их поедать - настолько низко я пал. Я приехал в Вологду 31 августа, после долгого пешего путешествия и оправления в грязных сортирах. Днем и ночью со мной было трое солдат - все время и на все случаи жизни. Голые доски, насекомые и вши от которых я начал сходить с ума. Как я хотел помыться. Пять недель прошло с тех пор, как я умывался.
На следующий день я предстал перед командиром и подвергся очень серьезному допросу. Я решил любой ценой не разглашать, что я знал о расположении наших войск и авиации. Я откровенно лгал и думал, что провел их вполне успешно. Еще пять дней я провел во флигеле. Мне было очень плохо и я часто чувствовал недомогание от употребления в пищу грязного супа и тому подобного. Вас стошнит от подробного описания того, что я ел и я уже и сам не верю, что делал это. Лишь благодаря крепкому здоровью я смог это пережить. В другом флигеле помещались солдаты и я решил прекратить страдания, выхватив у них винтовку и покончив с собой. Трусость? Возможно, но помешал мне приход британских Томми. О боги! Никогда я не радовался старому доброму английскому хаки, как в это день. Я попробовал заговорить с ними, но, к удивлению, обнаружил, что могу только шептать.
Эти славные парни поначалу не доверяли мне, опасаясь предательства, но вскоре они убедились в моей лояльности и принялись за работу, пытаясь вернуть меня в нормальное состояние. Как они мне сказали, я выглядел стариком лет семидесяти. В воскресенье меня увезли, и я оказался в тюрьме, в большой камере, занятой 16 заключенными. Это мне не приснилось - рой крупных насекомых ползал по мне, как только я прилег. Чем больше я убивал их, тем больше их появлялось. Это было тошно. На следующий день меня поместили в другую камеру, и представьте мой восторг при встрече другого летчика. С этого момента жизнь пошла на лад. Вскоре моего нового друга стало лихорадить, и я пытался ему помочь, прикладывая холодное полотенце ему ко лбу. Я весьма старался и рад был некоторое улучшение. Я потребовал врача, и, через несколько дней, нас перевели в лучшую камеру, где нами занялась женщина-врач. Температура у моего нового друга была высока, моя, правда, не ниже. Мы сплотились и, через некоторое время, нам разрешили помыться. Какая роскошь. Я наконец-то почувствовал себя человеком. Повторно обратившись к коменданту, мы были отправлены на станцию и в Москву. К нам присоединись Томми, и вся эта веселая компания прибыла в самый интересный город. Нас отправили в Бутырскую тюрьму, в довольно большую камеру, занятую приблизительно 30 заключенными всех сортов. Нам разрешили прогулки по полчаса в день на дворе тюрьмы, и мы были весьма удивлены, когда услышали, как кто-то крикнул из окна верхнего этажа: «Вы англичане?» Наконец-то мы встретились с офицерами, и, после непродолжительного разговора, они спустили нам на длинной веревке немного еды и табака. Это было настоящим сокровищем, и мы вернулись в камеру в хорошем настроении. В тот же день к нам пришли полковник Эндрюс и полковник Ван-дер-Спей и организовали перевод в их камеры, где находились около 26 офицеров в камере 30 на 15 футов.
Жизнь стала налаживаться. В Бутырской тюрьме нас держали около двух месцев, затем перевели в Андронниковский монастырь на окраине города, где содержалось большое число заключенных разных национальностей, как мужчин, так и женщин. Здесь я должен упомянуть огромную работу, проделанную преподобным Нортом и его помощниками, которые в очень сложных условиях помогали нам с питанием и одеждой во время нашего пребывания в тюрьме. А также воздать должное британским Томми, которые имели относительную свободу в городе и снабжали нас своими запасами. Наше пребывание в монастыре было полно инцидентов, и как только наши войска были эвакуированы на севере и юге, нам разрешили посещать преподобного Норта и осматривать достопримечательности - Кремль и художественные галереи и т.д. - а также посещать оперу. Кремль - прекрасный дворец, и никто не силах забыть коллекции бриллиантов, хранившейся там. Сам по себе дворец весьма отличался от зданий новой постройки. Коллекция же драгоценностей, хранящаяся там была поистине великолепна. Я хорошо помню царскую корону, благодаря венчавшему ее огромному рубину. Весьма красивая и увлекательная коллекция камней.
Условия улучшились с приходом поезда с продовольствием, одеждой и письмами из дома. К сожалению, сам я из дома вестей не получил, поскольку меня полагали погибшим и имя мое отсутствовало в списке пленных, переданном Литвиновым О’Греди, с которым он вел переговоры об обмене пленными в то время. Упорные слухи об окончании нашего пленения продолжали циркулировать, и, наконец, мы получили ясные указания, что нас должны отправить к финской границе. Наконец, солдаты с Северного фронта были отпущены раньше офицеров. Мы попрощались с ними.
Затем было принято решение отправить за границу и нас. Причем, в первую очередь отпускали больных, женатых и тех, кто находился в плену уже давно. Это сократило наши ряды, и мы опасались, что нас продержат в плену еще долго. Но, в один прекрасный день мы получили приказ собираться. На станции к нам присоединились некоторые гражданские лица, и мы уехали. Путешествие в Петроград заняло четыре дня и протекало без осложнений. В Петрограде нас встретила леди Марлинг и группа офицеров, которые остались в Финляндии, чтобы принять нас. Нас ждал отличный прием с горячим ужином и какао. Когда мы пересекли границу, мы пели национальный гимн. С музыкальной точки зрения это выглядело ужасно, но, в конце концов, мы были свободны, и только это имело значение.
Месяц карантина в Тирийоки и путь домой, связанный еще с рядом приключений, которые я не хочу вспоминать.