Сказка о стеклянном дожде, или Тропинка в бесконечность
Ольга КРИШТАЛЮК *
Жил-был человек. Молодой, полный сил и таланта. Он был начинающим волшебником. И так хорошо у него колдовать получалось, делать добрые, немного экстравагантные чудеса, что все искренне восхищались. А один всесильный известный маг даже похвалил его необычайный талант. Но однажды пришли серые люди, которые объявили всем, что таким чудесам в стране не место. Молодого волшебника выгнали с работы.
Много хороших магов пострадало тогда, даже всесильным досталось! Плакать, конечно, было нельзя. Надо как-то выживать. Но слезы все равно текли, те самые, «невидимые миру». Со временем от невзгод они превратились в стеклянный дождь, который все больнее ранил сердце уже стареющего волшебника. К счастью, он успел еще подарить много чудес взрослым и детям, особенно детям, - чудес больших и маленьких, сверкающих бриллиантами немеркнущих смыслов. Но однажды сердце не выдержало…
Да, сказочник из меня еще тот! «О чем это?» - спросят многоуважаемые читатели. Недавно я услышала запись Серенады Михаила МЕЕРО́ВИЧА (1920-1993), сыгранную Московским камерным оркестром под руководством Рудольфа Баршая еще в 1967 году, а написанную, соответственно, в начале 60-х, и ее-то остро диссонансная, колючая музыка навеяла мне ассоциации со стеклянным дождем - резким, безжалостным (серийная 1-я часть). Вторая часть - запечатленные в секундовых интонациях вздохи, стоны сердца, данные словно крупным планом. А в третьей части - те же интонации, но в обращении, скерцозно осмеянные, изломанные, с нервными выкриками скрипок и солирующей флейты. И вдруг всё завершается иронично горьким звучанием… до-мажорного аккорда - печальной улыбкой волшебника.
Михаил Меерович и Юрий Норштейн
[Spoiler (click to open)]
Опять неясно! Читатель недоумевает. Сколько можно водить за нос? Какой Меерович? Хорошо. Помните гениальный мультфильм Юрия Норштейна «Ёжик в тумане»? Пауза согласия.
Так вот, пятьдесят процентов его гениальности… нет, мне как музыканту пятидесяти процентов мало, семьдесят - это графически продуманная Норштейном и гениально воплощенная Мееровичем музыка, которую забыть невозможно. Теперь все стало ясно: начинающий волшебник из моей импровизированной сказки - композитор М. Меерович, в 1944 году (по некоторым данным, в 1942-м) с успехом окончивший Московскую консерваторию. Учился у Г. Литинского, М. Глиэра, А. Александрова, Я. Зака, А. Рубаха.
Генрих Литинский говорил, что «Меерович фантастически талантлив и его мастерство не знает себе равных». Там же остался преподавать композицию и чтение партитур. Между прочим, в тот же период в Московской консерватории работал и Дмитрий Шостакович. Конечно, музыку Шостаковича Меерович изучал и не мог не оценить всю меру его гениальности, но никаких влияний стиля Шостаковича нет в Серенаде. Стиль Мееровича (если говорить о серьезной академической музыке) абсолютно индивидуален, что представляется мне поразительным явлением. Его друг и коллега, композитор Юрий Поволоцкий, подчеркивал, что Михаил Меерович был «независимым и удивительно своеобразным мастером».
Талант Мееровича ценил Сергей Прокофьев (всесильный маг из сказки). А вот серые люди - это авторы печально известного постановления 1948 года о формализме и космополитизме в искусстве. Пострадали многие. Среди заклейменных формалистами «всесильных волшебников» были и С. Прокофьев, и Д. Шостакович, и Н. Мясковский, и многие другие.
Через несколько лет М. Меерович тоже попал под этот каток репрессий, давящая сила которого все возрастала. В 1952-м на очередном собрании в Большом зале Московской консерватории председатель комитета по делам искусств ярый антисемит Поликарп Лебедев назвал композитора «Змееровичем» и обвинил в формализме. Кстати, на том историческом заседании в исполнении все того же П. Лебедева прозвучали и такие «перлы», как «Хандемат» и «Маглер»!
Композитор был уволен из консерватории, почти на 10 лет превратившись в «ничто». Позже Михаил Александрович говорил: «Мое поколение было придавлено постановлением 1948 года». Его музыка была запрещена, на работу нигде не брали, но, как впоследствии вспоминал Меерович, в те годы «вполне успешно делали карьеру прогрессивные коллеги демократического [т. е. народного. - О. К.] направления, многие из которых не могли сыграть на рояле собственную музыку».
***
Порой Мееровичу даже приходилось писать сочинения за некоторых деятелей советского музыкального искусства, которые лишь ставили подписи под чужим опусом. А по-настоящему только работа в области мультипликации помогла ему выжить. И продолжалась она параллельно с сочинением «серьезной» музыки (опер, балетов, симфоний) на протяжении 35 лет.
Тогда многие композиторы-авангардисты выковывали свой неповторимый стиль, работая в студии «Союзмультфильм», которая в 1960-1970-е годы была неким подобием советского андеграунда. Там можно было то, что не позволяло официальное искусство. Работая над мультфильмом «Стеклянная гармоника» (1969), А. Шнитке сформировал идею полистилистики, С. Губайдулина в своей гениальной музыке к «Маугли» (1973) смело синтезировала электронные и акустические звучания, сонористику и четвертитоновость.
М. Меерович тоже был близок к идее полистилистики, к искусству создания тонких стилевых коллажей. В анимационных фильмах 70-х годов интеллигентный герой, по-моцартовски галантный, изысканный, решает, несмотря на юный возраст, головоломные логические задачки и отстаивает свое право быть гуманным и, простите, толерантным («Котёнок Гав»), маленький ежик открывает чудеса Вселенной, «Цапля и Журавль» - вообще чеховские персонажи, историю которых за кадром рассказывает интеллигентнейший Гамлет всех времен и народов - Иннокентий Смоктуновский. И всё это на фоне и в атмосфере музыки Мееровича.
В 1960-е, казалось бы, творческая жизнь обнадеживала. Появилась возможность слышать свои сочинения со сцены. Были написаны несколько балетов на сюжеты стихотворений В. Маяковского: «Скрипка и немножко нервно», «Прозаседавшиеся», «Необычайное приключение». Меерович был безусловным авангардистом, писал в серийной технике, смело экспериментировал. Вероятно, этим и вызвал подозрения властей. В начале 1970-х с композитором случилось новое несчастье: пожаловался врачу на продолжительную бессонницу, угодил в психбольницу. И вот тут-то его и спас замечательный мультипликатор Юрий Норштейн, став после этого названым братом композитора.
Норштейн рассказывал: «Это был самый смешной, необычный и оригинальный человек на свете, о нем ходили легенды. Это было необыкновенное счастье с ним работать. С Мееровичем у нас никогда не было такого, чтобы он просто написал к фильму какую-нибудь мелодию. Шесть минут музыки к «Ёжику в тумане» сочинялись месяца два. Музыка выстраивалась медленно, как собор. Пройдя сквозь действие, она внезапно проявилась литургическими звучаниями, и фильм обрел купол».
Сидя у себя дома (а дом был знаменитый, заселенный одними композиторами) и услышав, что «кто-то за стеной плохо играет, например, Баха, Меерович, не выдержав, включался в исполнение синхронно, чтобы не слышать этого безобразия» (Людмила Петрушевская).
Сочинял легко, по-моцартовски. Однажды, как сам рассказывал, «сочинял для одного режиссера. Тот приехал к нему, и Меерович сыграл. «Нравится?» Режиссер ответил: «Нравится. Слушайте, а когда вы все это сочинили?» Да вот, говорит, пока вы ко мне ехали. «Пока я ехал к вам?» - «Да». - «Но вы же не работали?!» - «Но вам же понравилось!»
К мультфильму Норштейна «Цапля и Журавль» Меерович сочинил вальс, который заслуженно может считаться одним из лучших вальсов XX века. Он писал музыку по секундовому хронометражу, как того требовали условия рабочего процесса, обладая невероятной музыкантской чуткостью к стилистике звучания, к верности интонации. Это действительно ювелирная, головоломная работа! Его мелодии обладают способностью стопроцентно врезаться в память и оставаться там навсегда.
В работе для киностудий в особенной степени проявился талант композитора к разного рода стилизациям. Игра в стили не такое уж необычное явление для XX века, однако до определенного времени писать музыку в стиле известных мастеров прошлого было делом не слишком популярным.
Как известно, Стравинский обладал особой страстью к стилевым перевоплощениям, делал это виртуозно. Но далеко не всегда был понят. А. Шёнберг едко высмеивал его неоклассицистские увлечения, Т. Адорно иронично называл «реставратором музыки». А вот в 1970-е годы меняется музыкальный климат настолько, что стилизаторский талант становится востребованным. Вспомним блистательную «Сюиту в старинном стиле» А. Шнитке (1972).
Меерович умел написать музыку в стиле Моцарта и не только. Подозреваю, что в любом жанре и стиле мог! И вот такая совершенно моцартовская мелодия звучит в качестве визитной карточки к многосерийному мультфильму «Котенок по имени Гав» по сказкам Г. Остера (1976, режиссер Л. Атаманов, художник Л. Шварцман). Подождите пренебрежительно улыбаться! Есть искусство музыкальной комбинаторики (Ars combinatorica), такая игра-головоломка, когда из кусочков-мотивов составляется целое. Моцарт и сам был не прочь в нее сыграть: таков, например, его шутливый опус «Музыкальная игра в кости: менуэт и контрданс для фортепиано» (1787). Попробуйте и вы! Что-то, конечно, получится, но будет ли оно живым и естественным, как воздух и свет?
У Мееровича получалось всегда: игра в русскую лубочную старину в м/ф «Сказка о царе Салтане» с пронзительными эпизодами нежнейшей лирики; рассказанная с помощью тончайшей организации музыкальных фрагментов жизнь человека в «Сказке сказок»; мгновенные переключения от сонорных всплесков в бетховенскую хоральность в таком атмосферном «Ёжике в тумане». И в этот момент кажется, что уже и сам зритель идет со свечой сквозь туман под священными сводами могучей благодатной липы.
***
До начала 1980-х Меерович оставался «вне зоны прессы, концертных организаций, музыковедов, критиков, широкой слушательской аудитории». В 80-90-е в творчестве композитора случился настоящий прорыв к долгожданному признанию. В Японии был поставлен его балет «Принцесса Кагуя», в Чехии - опера «Жизнь и приключения Котофеева, или Концерт для треугольника с оркестром (по повести М. Зощенко «Страшная ночь»). Были созданы оперы на сюжеты классиков еврейской литературы: «Чудо на седьмой день праздника кущей» и «Правдивая история Рыжего Мотла» (по Шолом-Алейхему и М. Мойхер-Сфориму). Но в России оперы, к сожалению, не были поставлены.
Эдисон Денисов, Игорь Кефалиди, Павел Коган, Михаил Меерович, Олег Галахов и Мечислав Вайнберг (слева направо)
Композитор тяготел к сюрреалистическому видению мира. Чего стоит название его сочинения для камерного инструментального состава: «Тринадцатимерный сон, подсказанный пауком за шесть секунд до полета клопа»! И это пример стилистически закодированных названий в творчестве композитора, отсылающих к скрытым аллюзиям на литературно-поэтические, живописные темы. В случае с «Тринадцатимерным сном» это было причудливое переплетение музыки в стиле Вагнера и ассоциаций с живописью Сальвадора Дали. «Турецкая музыка» намекала на связи с классицизмом. Другой его балет, «Превращение (Невероятная история, которая произошла с Осипо Хандзабуро)», написанный на японскую тему, своим названием, вероятно, вызывал ассоциации со знаменитым сюрреалистическим рассказом Ф. Кафки.
Некоторые сочинения Мееровича все же прозвучали в России на ежегодных фестивалях «Московской осени», авторских вечерах в московском Доме композиторов, в Музее имени Глинки. Вот как ярко и образно писал о музыке Второй камерной симфонии Мееровича его друг, композитор Юрий Поволоцкий: «Нервное, немного судорожное вступление альта. Пронзительные военные сигналы флейты-пикколо. Где-то вдали слышна дробь малого барабана; хрупкий ответ треугольника. В разреженном пространстве звучит хорал струнных… Перед глазами возникает картина заснеженного Санкт-Петербурга, где на Дворцовой маршируют полки императора Павла. И все же не покидает ощущение чего-то кукольного. Словно оловянные солдаты вновь начали свои вечные маневры. Вот гайдновский оборот сменяется нежной, по-моцартовски лиричной темой, и столь привычное музыкальному уху сонатное развитие неуклонно набирает обороты».
В Adagio (2 часть) вспыхивает малеровской экспрессией минорная фанфарность: «Воображение рисует скорбную процессию, растянувшуюся на долгие-долгие годы. Это черно-белое кино, документальные кадры эпохи. Финал в вихрях буффонады. Музыка ошеломляет слушателя своим единством противоположностей: легкомысленные обороты польки сменяются отступлениями в нечто потустороннее».
Помимо камерных симфоний, московская публика познакомилась с инструментальными концертами М. Мееровича: Концертом в итальянском стиле для скрипки с оркестром, концертом для ф-но, струнных и английского рожка «Моё любимое старое пианино». Звучали со сцены его струнные квартеты, камерные ансамбли («Маленькая ночная серенада» для скрипки и английского рожка, «Цирковая музыка» для трех скрипок, «Семейный концерт» для голоса, скрипки и ф-но в 4 руки, «Струнная серенада» - концерт для двух скрипок, гобоя и контрабаса). Исполнялись его кантаты: «Немецкая старина» на стихи поэтов-вагантов и «Веселые песни Эдварда Лира», «Полистилистика» на стихи Н. Искренко, «Ослы на Парнасе», вокальные циклы на стихи поэтов-обэриутов Д. Хармса и Н. Олейникова.
Но до сих пор это поистине большое наследие не изучено, не оценено по достоинству. Не существует коллекции записей, нот… Музыка к анимационным фильмам, благодаря которой запомнился композитор, стала той сокровенной тропинкой, что повела его в иную, неземную бесконечность. А нам, может быть, еще суждены вполне земные бесконечные радости от больших и малых открытий волшебной, эксцентричной музыки Михаила Александровича Мееровича, написанной для серьезных жанров и для несерьезных.
Почему я написала об этом композиторе? Да вот, сто лет со дня рождения Мееровича в этом году исполнилось. Клялась многоуважаемому главному редактору, что в мае Меерович родился, чтобы уж совсем все совпало. Да нет, февральский он. Но тут ведь главное - лучше поздно, чем никогда.
* Музыковед, кандидат искусствоведения, доцент кафедры теории и истории музыки СГИК.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» 7 мая 2020 года, № 10 (183)
Жил-был человек. Молодой, полный сил и таланта. Он был начинающим волшебником. И так хорошо у него колдовать получалось, делать добрые, немного экстравагантные чудеса, что все искренне восхищались. А один всесильный известный маг даже похвалил его необычайный талант. Но однажды пришли серые люди, которые объявили всем, что таким чудесам в стране не место. Молодого волшебника выгнали с работы.
Много хороших магов пострадало тогда, даже всесильным досталось! Плакать, конечно, было нельзя. Надо как-то выживать. Но слезы все равно текли, те самые, «невидимые миру». Со временем от невзгод они превратились в стеклянный дождь, который все больнее ранил сердце уже стареющего волшебника. К счастью, он успел еще подарить много чудес взрослым и детям, особенно детям, - чудес больших и маленьких, сверкающих бриллиантами немеркнущих смыслов. Но однажды сердце не выдержало…
Да, сказочник из меня еще тот! «О чем это?» - спросят многоуважаемые читатели. Недавно я услышала запись Серенады Михаила МЕЕРО́ВИЧА (1920-1993), сыгранную Московским камерным оркестром под руководством Рудольфа Баршая еще в 1967 году, а написанную, соответственно, в начале 60-х, и ее-то остро диссонансная, колючая музыка навеяла мне ассоциации со стеклянным дождем - резким, безжалостным (серийная 1-я часть). Вторая часть - запечатленные в секундовых интонациях вздохи, стоны сердца, данные словно крупным планом. А в третьей части - те же интонации, но в обращении, скерцозно осмеянные, изломанные, с нервными выкриками скрипок и солирующей флейты. И вдруг всё завершается иронично горьким звучанием… до-мажорного аккорда - печальной улыбкой волшебника.
Михаил Меерович и Юрий Норштейн
[Spoiler (click to open)]
Опять неясно! Читатель недоумевает. Сколько можно водить за нос? Какой Меерович? Хорошо. Помните гениальный мультфильм Юрия Норштейна «Ёжик в тумане»? Пауза согласия.
Так вот, пятьдесят процентов его гениальности… нет, мне как музыканту пятидесяти процентов мало, семьдесят - это графически продуманная Норштейном и гениально воплощенная Мееровичем музыка, которую забыть невозможно. Теперь все стало ясно: начинающий волшебник из моей импровизированной сказки - композитор М. Меерович, в 1944 году (по некоторым данным, в 1942-м) с успехом окончивший Московскую консерваторию. Учился у Г. Литинского, М. Глиэра, А. Александрова, Я. Зака, А. Рубаха.
Генрих Литинский говорил, что «Меерович фантастически талантлив и его мастерство не знает себе равных». Там же остался преподавать композицию и чтение партитур. Между прочим, в тот же период в Московской консерватории работал и Дмитрий Шостакович. Конечно, музыку Шостаковича Меерович изучал и не мог не оценить всю меру его гениальности, но никаких влияний стиля Шостаковича нет в Серенаде. Стиль Мееровича (если говорить о серьезной академической музыке) абсолютно индивидуален, что представляется мне поразительным явлением. Его друг и коллега, композитор Юрий Поволоцкий, подчеркивал, что Михаил Меерович был «независимым и удивительно своеобразным мастером».
Талант Мееровича ценил Сергей Прокофьев (всесильный маг из сказки). А вот серые люди - это авторы печально известного постановления 1948 года о формализме и космополитизме в искусстве. Пострадали многие. Среди заклейменных формалистами «всесильных волшебников» были и С. Прокофьев, и Д. Шостакович, и Н. Мясковский, и многие другие.
Через несколько лет М. Меерович тоже попал под этот каток репрессий, давящая сила которого все возрастала. В 1952-м на очередном собрании в Большом зале Московской консерватории председатель комитета по делам искусств ярый антисемит Поликарп Лебедев назвал композитора «Змееровичем» и обвинил в формализме. Кстати, на том историческом заседании в исполнении все того же П. Лебедева прозвучали и такие «перлы», как «Хандемат» и «Маглер»!
Композитор был уволен из консерватории, почти на 10 лет превратившись в «ничто». Позже Михаил Александрович говорил: «Мое поколение было придавлено постановлением 1948 года». Его музыка была запрещена, на работу нигде не брали, но, как впоследствии вспоминал Меерович, в те годы «вполне успешно делали карьеру прогрессивные коллеги демократического [т. е. народного. - О. К.] направления, многие из которых не могли сыграть на рояле собственную музыку».
***
Порой Мееровичу даже приходилось писать сочинения за некоторых деятелей советского музыкального искусства, которые лишь ставили подписи под чужим опусом. А по-настоящему только работа в области мультипликации помогла ему выжить. И продолжалась она параллельно с сочинением «серьезной» музыки (опер, балетов, симфоний) на протяжении 35 лет.
Тогда многие композиторы-авангардисты выковывали свой неповторимый стиль, работая в студии «Союзмультфильм», которая в 1960-1970-е годы была неким подобием советского андеграунда. Там можно было то, что не позволяло официальное искусство. Работая над мультфильмом «Стеклянная гармоника» (1969), А. Шнитке сформировал идею полистилистики, С. Губайдулина в своей гениальной музыке к «Маугли» (1973) смело синтезировала электронные и акустические звучания, сонористику и четвертитоновость.
М. Меерович тоже был близок к идее полистилистики, к искусству создания тонких стилевых коллажей. В анимационных фильмах 70-х годов интеллигентный герой, по-моцартовски галантный, изысканный, решает, несмотря на юный возраст, головоломные логические задачки и отстаивает свое право быть гуманным и, простите, толерантным («Котёнок Гав»), маленький ежик открывает чудеса Вселенной, «Цапля и Журавль» - вообще чеховские персонажи, историю которых за кадром рассказывает интеллигентнейший Гамлет всех времен и народов - Иннокентий Смоктуновский. И всё это на фоне и в атмосфере музыки Мееровича.
В 1960-е, казалось бы, творческая жизнь обнадеживала. Появилась возможность слышать свои сочинения со сцены. Были написаны несколько балетов на сюжеты стихотворений В. Маяковского: «Скрипка и немножко нервно», «Прозаседавшиеся», «Необычайное приключение». Меерович был безусловным авангардистом, писал в серийной технике, смело экспериментировал. Вероятно, этим и вызвал подозрения властей. В начале 1970-х с композитором случилось новое несчастье: пожаловался врачу на продолжительную бессонницу, угодил в психбольницу. И вот тут-то его и спас замечательный мультипликатор Юрий Норштейн, став после этого названым братом композитора.
Норштейн рассказывал: «Это был самый смешной, необычный и оригинальный человек на свете, о нем ходили легенды. Это было необыкновенное счастье с ним работать. С Мееровичем у нас никогда не было такого, чтобы он просто написал к фильму какую-нибудь мелодию. Шесть минут музыки к «Ёжику в тумане» сочинялись месяца два. Музыка выстраивалась медленно, как собор. Пройдя сквозь действие, она внезапно проявилась литургическими звучаниями, и фильм обрел купол».
Сидя у себя дома (а дом был знаменитый, заселенный одними композиторами) и услышав, что «кто-то за стеной плохо играет, например, Баха, Меерович, не выдержав, включался в исполнение синхронно, чтобы не слышать этого безобразия» (Людмила Петрушевская).
Сочинял легко, по-моцартовски. Однажды, как сам рассказывал, «сочинял для одного режиссера. Тот приехал к нему, и Меерович сыграл. «Нравится?» Режиссер ответил: «Нравится. Слушайте, а когда вы все это сочинили?» Да вот, говорит, пока вы ко мне ехали. «Пока я ехал к вам?» - «Да». - «Но вы же не работали?!» - «Но вам же понравилось!»
К мультфильму Норштейна «Цапля и Журавль» Меерович сочинил вальс, который заслуженно может считаться одним из лучших вальсов XX века. Он писал музыку по секундовому хронометражу, как того требовали условия рабочего процесса, обладая невероятной музыкантской чуткостью к стилистике звучания, к верности интонации. Это действительно ювелирная, головоломная работа! Его мелодии обладают способностью стопроцентно врезаться в память и оставаться там навсегда.
В работе для киностудий в особенной степени проявился талант композитора к разного рода стилизациям. Игра в стили не такое уж необычное явление для XX века, однако до определенного времени писать музыку в стиле известных мастеров прошлого было делом не слишком популярным.
Как известно, Стравинский обладал особой страстью к стилевым перевоплощениям, делал это виртуозно. Но далеко не всегда был понят. А. Шёнберг едко высмеивал его неоклассицистские увлечения, Т. Адорно иронично называл «реставратором музыки». А вот в 1970-е годы меняется музыкальный климат настолько, что стилизаторский талант становится востребованным. Вспомним блистательную «Сюиту в старинном стиле» А. Шнитке (1972).
Меерович умел написать музыку в стиле Моцарта и не только. Подозреваю, что в любом жанре и стиле мог! И вот такая совершенно моцартовская мелодия звучит в качестве визитной карточки к многосерийному мультфильму «Котенок по имени Гав» по сказкам Г. Остера (1976, режиссер Л. Атаманов, художник Л. Шварцман). Подождите пренебрежительно улыбаться! Есть искусство музыкальной комбинаторики (Ars combinatorica), такая игра-головоломка, когда из кусочков-мотивов составляется целое. Моцарт и сам был не прочь в нее сыграть: таков, например, его шутливый опус «Музыкальная игра в кости: менуэт и контрданс для фортепиано» (1787). Попробуйте и вы! Что-то, конечно, получится, но будет ли оно живым и естественным, как воздух и свет?
У Мееровича получалось всегда: игра в русскую лубочную старину в м/ф «Сказка о царе Салтане» с пронзительными эпизодами нежнейшей лирики; рассказанная с помощью тончайшей организации музыкальных фрагментов жизнь человека в «Сказке сказок»; мгновенные переключения от сонорных всплесков в бетховенскую хоральность в таком атмосферном «Ёжике в тумане». И в этот момент кажется, что уже и сам зритель идет со свечой сквозь туман под священными сводами могучей благодатной липы.
***
До начала 1980-х Меерович оставался «вне зоны прессы, концертных организаций, музыковедов, критиков, широкой слушательской аудитории». В 80-90-е в творчестве композитора случился настоящий прорыв к долгожданному признанию. В Японии был поставлен его балет «Принцесса Кагуя», в Чехии - опера «Жизнь и приключения Котофеева, или Концерт для треугольника с оркестром (по повести М. Зощенко «Страшная ночь»). Были созданы оперы на сюжеты классиков еврейской литературы: «Чудо на седьмой день праздника кущей» и «Правдивая история Рыжего Мотла» (по Шолом-Алейхему и М. Мойхер-Сфориму). Но в России оперы, к сожалению, не были поставлены.
Эдисон Денисов, Игорь Кефалиди, Павел Коган, Михаил Меерович, Олег Галахов и Мечислав Вайнберг (слева направо)
Композитор тяготел к сюрреалистическому видению мира. Чего стоит название его сочинения для камерного инструментального состава: «Тринадцатимерный сон, подсказанный пауком за шесть секунд до полета клопа»! И это пример стилистически закодированных названий в творчестве композитора, отсылающих к скрытым аллюзиям на литературно-поэтические, живописные темы. В случае с «Тринадцатимерным сном» это было причудливое переплетение музыки в стиле Вагнера и ассоциаций с живописью Сальвадора Дали. «Турецкая музыка» намекала на связи с классицизмом. Другой его балет, «Превращение (Невероятная история, которая произошла с Осипо Хандзабуро)», написанный на японскую тему, своим названием, вероятно, вызывал ассоциации со знаменитым сюрреалистическим рассказом Ф. Кафки.
Некоторые сочинения Мееровича все же прозвучали в России на ежегодных фестивалях «Московской осени», авторских вечерах в московском Доме композиторов, в Музее имени Глинки. Вот как ярко и образно писал о музыке Второй камерной симфонии Мееровича его друг, композитор Юрий Поволоцкий: «Нервное, немного судорожное вступление альта. Пронзительные военные сигналы флейты-пикколо. Где-то вдали слышна дробь малого барабана; хрупкий ответ треугольника. В разреженном пространстве звучит хорал струнных… Перед глазами возникает картина заснеженного Санкт-Петербурга, где на Дворцовой маршируют полки императора Павла. И все же не покидает ощущение чего-то кукольного. Словно оловянные солдаты вновь начали свои вечные маневры. Вот гайдновский оборот сменяется нежной, по-моцартовски лиричной темой, и столь привычное музыкальному уху сонатное развитие неуклонно набирает обороты».
В Adagio (2 часть) вспыхивает малеровской экспрессией минорная фанфарность: «Воображение рисует скорбную процессию, растянувшуюся на долгие-долгие годы. Это черно-белое кино, документальные кадры эпохи. Финал в вихрях буффонады. Музыка ошеломляет слушателя своим единством противоположностей: легкомысленные обороты польки сменяются отступлениями в нечто потустороннее».
Помимо камерных симфоний, московская публика познакомилась с инструментальными концертами М. Мееровича: Концертом в итальянском стиле для скрипки с оркестром, концертом для ф-но, струнных и английского рожка «Моё любимое старое пианино». Звучали со сцены его струнные квартеты, камерные ансамбли («Маленькая ночная серенада» для скрипки и английского рожка, «Цирковая музыка» для трех скрипок, «Семейный концерт» для голоса, скрипки и ф-но в 4 руки, «Струнная серенада» - концерт для двух скрипок, гобоя и контрабаса). Исполнялись его кантаты: «Немецкая старина» на стихи поэтов-вагантов и «Веселые песни Эдварда Лира», «Полистилистика» на стихи Н. Искренко, «Ослы на Парнасе», вокальные циклы на стихи поэтов-обэриутов Д. Хармса и Н. Олейникова.
Но до сих пор это поистине большое наследие не изучено, не оценено по достоинству. Не существует коллекции записей, нот… Музыка к анимационным фильмам, благодаря которой запомнился композитор, стала той сокровенной тропинкой, что повела его в иную, неземную бесконечность. А нам, может быть, еще суждены вполне земные бесконечные радости от больших и малых открытий волшебной, эксцентричной музыки Михаила Александровича Мееровича, написанной для серьезных жанров и для несерьезных.
Почему я написала об этом композиторе? Да вот, сто лет со дня рождения Мееровича в этом году исполнилось. Клялась многоуважаемому главному редактору, что в мае Меерович родился, чтобы уж совсем все совпало. Да нет, февральский он. Но тут ведь главное - лучше поздно, чем никогда.
* Музыковед, кандидат искусствоведения, доцент кафедры теории и истории музыки СГИК.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» 7 мая 2020 года, № 10 (183)