Болтовня и красноречие
Юрий РАЗИНОВ *
Вначале было Слово.
Потом слово мельчало,
потом попало в социальные сети
и превратилось в пыль.
Рассуждением о болтовне и красноречии философ касается интимной стороны своей профессии. Занятый производством слов, он берет на себя право быть субъектом истинной речи, по отношению к которой обыденная речь может квалифицироваться как заурядная болтовня. Однако это рискованный шаг, ибо философ, не достигший планки сущностной речи, рискует оказаться распятым на собственном кресте. Так зачастую и происходит, когда вынужденный гнаться за числом публикаций старатель словесного прииска производит тома квазифилософской чепухи. Измеряемый тоннами макулатуры, квалифицированный дискурс всё больше становится похожим на обычную, хотя и сложно артикулированную болтовню. Что же касается красноречия, то и оно играет на грани фола, рискуя утопить истину как красоту в омуте бессмысленных фраз.
Понять болтовню и красноречие как дискурсивные возможности - значит определить место самой философии в нескончаемых потоках научной, художественной и обыденной речи. Но каковы эти возможности с точки зрения главных философских категорий - истины и лжи? Является ли ложь позитивной возможностью речи или она может быть понята сугубо негативно?
[Spoiler (click to open)]
***«Красно поле рожью, а речь ложью»; «всякая прибаска хороша с прикраской» - так гласят русские поговорки. Имеют ли они какой-либо существенный смысл или являются всего лишь по-говорками? Попробуем в этом разобраться.
Болтовню и красноречие обычно не определяют в терминах лжи: мало ли кто что болтает; не всё выболтанное - ложь. Кроме того, сказать, что болтовня есть модус лжи, значит признаться в том, что большую часть жизни человек говорит впустую - мимо истины: врет, как дышит.
Уподоблению болтуна лжецу мешает расхожее мнение, что ложь - злонамеренное действие, обман. С этой точки зрения, балабол, не имеющий намерения к обману, не является лжецом. Но если понимать ложь в более фундаментальном смысле - как форму сокрытия и бытия-в-сокрытости, - то болтовня и красноречие окажутся феноменами лжи, причем рядовыми феноменами, незаметно встроенными в нашу жизнь.
В начальных словах Евангелия говорится: «В начале было Слово» и «это слово было Бог». А поскольку «бог» есть слово для абсолютной истины, то начальное слово - это истинное слово. Болтовня как феномен дискурсивного размножения и измельчения слов, таким образом, есть отклонение от истины (первоначала). В болтовне истина не является предметом, но есть истина самой болтовни. И эта истина связана с болтовней позитивной возможностью бытия-в-мире.
***Первым, кто отважился на такую мысль, был Мартин Хайдеггер. Радикальная, хотя и только намеченная идея немецкого философа заключалась в том, что ложь наряду с истиной является «основным экзистенциалом». Отношение ко лжи как безусловному злу - продукт метафизического мышления. Но в ракурсе экзистенциальной феноменологии ложь - это явление повседневный жизни, и это нормальный феномен «людей» (Das Man). Проще говоря, люди живут ложью, поскольку она обустраивает их быт.
В болтовне как нельзя лучше представлен этот банальный и заурядный характер лжи, поскольку болтовня образует рутинный стиль общения большинства людей. По этой причине Хайдеггер отнес ее к числу основных «экзистенциалов», или «способов присутствия». Уделив «болтовне» (Das Gerede) всего пару страниц, он сумел сказать главное: болтовня - это такое говорение, которое «утратило первичную бытийную связь с сущим, о котором речь, соответственно, никогда ее не достигало».
Термину Das Gerede в русском языке соответствует несколько слов: «разговоры», «пересуды», «сплетни», «болтовня», «молва», «слухи», «толки». По Хайдеггеру, в болтовне речь не соответствует своему сущностному предназначению. Она не размыкает бытие-в-мире и не держит его «открытым в членораздельной понятности», но замыкает и скрывает его. С учетом того, что размыкание и раскрытие Хайдеггер понимал как способ бытия истины, остается добавить, что в болтовне реализуется обратное - сокрытие как основная функция лжи.
Впрочем, болтовня является самой безопасной, равно как и бессмысленной формой лжи. Хотя, возможно, эта бессмысленность только внешняя. Дело не только в том, что болтовня и краснобайство представляют собой определенное истолкование, дело в том, что они являют собой определенный способ бытия. Это обстоятельство побуждает рассмотреть их как позитивные феномены. Спрашивается, что скрывают красноречие и болтовня и в чем позитивный смысл такого сокрытия?
I. Болтовня
Как пустое словесное перемалывание темы болтовня есть форма сокрытия и экранирования настоящего предмета разговора. Этим предметом, кроме всего прочего, становится собственное неизъяснимое бытие индивида. Удовольствие, получаемое от болтовни, - это удовольствие от самовыражения, которое никогда не стремится к ясности. В самом деле, к чему ясность, если скрытым мотивом самовыражения выступает самоублажение? Болтун как бы предъявляет «собственное Я» для выбалтывания, создавая лишь видимость того, что его по-настоящему интересует тема разговора.
Скрытым в болтовне является то, что тема, вокруг которой идет речь, по большому счету, не имеет значения. Поэтому видимость того, что собеседники поддерживают ее с жаром, не должна смущать: остынув к одной теме, они тотчас же перекинутся на другую. Однако это не значит, что тема разговора тем самым исчерпана. Исчерпание происходит лишь при движении в глубину предмета. Болтовня же скользит по поверхности явлений и сюжетов, не проникая в их суть. «Неисчерпаемым» в разговоре остается только собственное невыболтанное бытие. Именно это обстоятельство остается экранированным от разговорщиков. В этом смысле болтовня - та же ложь, причем независимо от намерения говорить «неправду».
Удивительно, что пустая речь требует для своего обозначения большого количества терминов. В плане лексической оснастки болтовня - самый продвинутый феномен. В русском «болтологическом словаре» он представлен множеством синонимов и синонимических выражений с трудно верифицируемыми, а подчас двусмысленными коннотациями. «Болтать» значит: балаболить, балясничать, калякать, тараторить, трещать, щебетать, лепетать, лясы точить, трезвонить, сплетничать, балагурить, пустословить, разводить бобы, молоть вздор (чепуху, муть, ерунду), чесать язык, огород городить, переливать из пустого в порожнее.
Помимо общеупотребительных литературных терминов, метаязык болтовни усилен массивом повседневной народной лексики: тары-бары, треп, брехня, буки, гон, бздо, лажа, фуфло, туфта, транда, порожняк, свист, телега, частушки, кружева, лапша, клюква, канифоль, бабские забобоны и т. д.
Важно и то, что многие из этих слов не только служат для обозначения пустой речи, но и имеют прямое значение лжи. По всей видимости, существует прямая зависимость между уровнем рефлексивности языка (и соответствующего менталитета) и количеством слов и устойчивых выражений, в которых отражается отношение к пустопорожней речи. Например, английский словарь содержит около 60 слов, соответствующих русскому слову «болтовня». Большинство из них имеет подчеркнуто ироничную семантику: hubble-bubble, skimble-skamble, tittle-tattle, bla-bla... Вирусное размножение слов, служащих для обозначения пустой речи, само по себе указывает на паразитарный характер болтовни.
***При всем тематическом разбросе словесных болталок они остаются, в сущности, одним и тем же - формой переливания из пустого в порожнее.
Так как подлинным мотивом болтовни являются самовыражение и получаемое в его процессе удовольствие от коммуникации, для неё подходит любая тема. Болтуны обнаруживают стопроцентную готовность нести всякий вздор, чушь, бред, пургу, дичь, белиберду, нисколько не задумываясь о сущности предмета. В темпоральном аспекте болтовня осмысляется как пустая трата времени, что весьма точно выражается поговоркой о переливании из пустого в порожнее или жаргонизмом «гнать порожняк». Совершающиеся при этом непроизвольные отклонения от темы, подмена понятий и азартное перескакивание с сюжета на сюжет не имеют решающего значения. Более того, зачастую именно они служат средствами для оживления разговора. Болтуны фатально не способны к удержанию предмета речи в фокусе внимания. Сюжеты и темы тасуются ими, как карточная колода. Им интересно лишь мелькание картинок.
Очевидно, что в болтовне мы имеем дело с паразитарной формой дискурса, механизмом поддержания которого будет простое прибавление к сказанному. Основная единица такого рода общения - сорное слово. Балаболить - значит попусту сорить словами. По этой причине болтовня напоминает заросший бурьяном пустырь коммуникации. Борьба с сорняками в виде попыток строго придерживаться заданной темы или уточнять понятия в ходе разговора очень быстро заставит собеседника скучать. Она заставит желать обратного - скольжения в мутном потоке речи, единственной целью которого является воспроизводство невнятицы бытия. Коммуникация ради коммуникации - вот основной мотив болтовни.
Такой тип общения как нельзя лучше выражает метафора речевого потока или наводнения, затопляющего тишину. Дело в том, что паузы в речи ставят говорящих перед невыносимой невысказанностью бытия. В этом смысле болтовня - верный способ забвения истины. Возгонка дискурсов не знает предела. По этой причине в современном мире почти не осталось тишины. Размножающиеся, как вирус, слова лезут в уши и вываливаются изо рта. Они обрушиваются нескончаемым потоком со страниц газет и web-сайтов, шумят в эфире радио и телевидения. «Балабометр» зашкаливает! При этом все меньше становится тех, кто готов ответить «за базар».
***Желание непрерывно говорить становится новым неврозом, для выражения которого подошел бы термин «логоневроз», но он, к сожалению, уже занят для обозначения другого явления, связанного, наоборот, с прерыванием речи. Для страдающих недержанием слов молчание является угрозой, создающей бреши в континууме мягко струящейся лжи. Отсюда посыл, который можно сформулировать на манер Канта: «Говорите что угодно и сколько угодно, только не молчите!» При этом забывается, что выпадение из разговора бывает важнее самого разговора, ибо в этом выпадении, в этой паузе зависания, подчас случается нечто более весомое, чем банальный ответ собеседнику.
Образ потока сорной речи, затопляющего пространство жизненного мира, хорошо передает английское слово flood, что буквально означает поток, потоп, наводнение, паводок. Это слово сегодня само наводнило Интернет, где оно служит одним из тех рефлексивных терминов, с помощью которых регулируются речевые потоки на различных форумах.
В широком и обычном смысле flood - это та же болтовня. Однако, как это обычно бывает с заимствованными словами, оно приобрело специфическое значение. В русскоязычном сегменте Интернета слово flood по смыслу приближается к софистике (софистической болтовне). Болтать можно как угодно и о чем угодно: для этого в Интернете есть особые места, которые так и называются «болталки» («чаты»). Флуд же становится формой коммуникации в конкретных сообществах, где общение подлежит техническому регламентированию.
Проблема flood состоит в том, что ему как логосу присуще свойство самовозрастания. Но, в отличие от нормального логоса, flood развивается по модели тупикового лабиринта, рано или поздно заводящего не туда. По этой причине модераторы вынуждены производить как flood, так и самих флудящих, выдворяя их за пределы форума. В этом более узком смысле флудом является логос, выходящий за границы компетенции, отклоняющийся в сторону и таким образом затемняющий, искажающий либо подменяющий предмет обсуждения.
Как всякая болтовня, flood выполняет функцию затопления лакун и засорения пустых мест, то и дело образующихся в пространстве коммуникации. Как всякий паразит, сорное слово обладает живучестью и высокой степенью приспособляемости, причем гораздо большей, нежели у культурных растений. Для последних необходима специально созданная и постоянно поддерживаемая среда обитания. Сорные слова же быстро прорастают в пустые места речи, ибо эти пустоты и есть их универсальное место.
***Итак, пустословие и празднословие всегда приходят туда, где не хватает сущностной речи. Эта нехватка, однако, - не признак чего-то легковесного и легкомысленного. Нехватка сущностной речи является характеристикой самого человеческого бытия. Она не преодолевается требованием «быть серьезным», «говорить по существу», «не отклоняясь от темы». Эта нехватка всего острее обнаруживается там, где сущностная речь вообще имеет место. Данное обстоятельство обязывает нас более внимательно всмотреться в феномен болтовни, слегка понизив тон нашего метафизического ворчания по поводу ее абсолютной беспочвенности.
Спрашивается, способны ли мы всегда и при любых обстоятельствах поддерживать уровень сущностной речи? Способны ли мы постоянно выдерживать ее высокий накал? Можем ли мы, отказавшись от празднословия, непрерывно толкать котировки смысла вверх, удерживая истину в точке её предельного откровения? Или мы должны признать, что возгонка дискурса рано или поздно приведет нас к неминуемому провалу, к развороту тренда и игре на понижение, как только обнаружится наша неспособность к сущностной речи? Как говорил Лао-цзы, «кто поднимается на цыпочки, долго не простоит».
Достигнув предельной точки дискурса, за которой открывается пустота, зависнув в паузе неловкого молчания, мы, однако, с удовольствием замечаем, что существует много других приятных тем для разговора. Когда пар выпущен и в пустом котле коммуникации наступает тишина, когда по существу говорить больше не о чем, тогда остается либо молчать, либо болтать о чем угодно. Сущностная речь немеет перед неосуществимостью задачи. Ей срочно требуются перезагрузка и пауза для нового набора высоты. Вот тут-то и рождается очередная партия словесных трелей, приводящая к стремительной девальвации только что открытых истин. Когда гумус высокого дискурса истощается, в права вступает болтовня.
Наблюдая, как возвышенно-апостольская речь недавнего оратора по окончании доклада преображается под воздействием дозы алкоголя в речь портового грузчика, начинаешь грустить о молчании и тишине.
Но здесь нас подстерегает новая проблема. Дело в том, что молчание есть не что иное, как невербальное продолжение сущностного разговора. В молчании существо речи не забыто, но помнится. Поэтому молчание - это тяжелый груз и работа.
Поскольку пауза становится лишь поводом для новой мысли, постольку настоящим забвением речи становится не пауза, а болтовня. Болтовня в биржевой терминологии - это глубокая коррекция сущностной речи.
II. Красноречие
Изысканной формой болтовни, а стало быть, и сокрытия истины является красноречие. «Правдивая речь не искусна, искусная - не правдива», - утверждал Лао-цзы. «Речь истины проста», - как будто бы говорил Платон.
Как феномен говорящего сокрытия красноречие столь же двусмысленно, как и болтовня. Только эта двусмысленность - другого рода. В болтовне нехватка сущностной речи остается скрытой от собеседников. Ложь болтовни неумышленна и непроизвольна. В красноречии же эта нехватка обнажена тем, что открыто восполняется цветистостью речи. Оратор намеренно и искусно использует красное словцо для создания эффекта существенности. Вместе с тем он обнаруживает ее нехватку характером самой маскировки. Чем цветистее речь, тем меньше в ней существенности. Так обычно ведет себя плохо подготовленный шпион или разведчик, который выдает себя тем, что слишком откровенно «шифруется». Нехватка сущностной речи здесь ходит по лезвию ножа.
Между тем красивая речь, какой бы пустой она ни была, всё же задета опытом истины как красоты. Красноречие искрится отраженным светом истины, которая не терпит грубой упряжки простословия. Поэтому красноречие попадает в истину, даже когда не целится в нее. Более того, оно чаще достигает цели именно тогда, когда не целится. И напротив, красноречие движется в смехотворном отклонении, когда надеется заплести истину в словесные кружева. Искусные сети расставлены, замысловатые трели спеты, но истина не попалась, а ходит рядом.
Стало быть, говоря о красноречии как форме лжи, мы должны иметь в виду опять-таки пустое красноречие. Справедливо, что сущностное мышление осуществляется в союзе с языком, все богатство которого оно стремится взять себе на вооружение. Но и пустое красноречие тоже ведь в ладу с языком. Правда, оно паразитирует на языке так же, как болтовня паразитирует на сюжетах и темах. Целью пустого красноречия обычно является самолюбование оратора путем завоевания внимания слушателей. Как гласит русская поговорка, «речь красна слушанием». Однако акцент этого слушания неизменно переносится с предмета речи на оратора. Как инструмент производства эффектов, а не смысла красивая речь чаще всего оказывается не зрелищем ума, а зрелищем субъекта на подиуме. Прекрасные слова отсылают не только к прекрасному. Они отсылают к автору слов. С их помощью автор авторствует на публику. Вплетая себя в поэтические референции, он затмевает своим присутствием существо проговариваемого. В этом смысле прав Монтень, говоривший, что «красноречие, отвлекая внимание на себя, наносит ущерб самой сути вещей».
***Между тем, многое зависит от того, что является действительным предметом и целью речи. На откровенный вопрос о цели красноречия можно получить откровенный же ответ: «Ради красного словца». Игра в словесный бисер, на который все привычно падки, оказывается лучшим инструментом соблазна и утверждения авторитета оратора. Прекрасные слова («виньетка ложной сути») легко обходят заградительные кордоны рационального мышления, попадая в то место, где находится наше спящее желание. Именно поэтому красноречие становится основой языка любви и мощным инструментом соблазна.
Всё дело в том, что с помощью красного словца легче обмануть предметно-ориентированное желание и достигнуть того места, где находится его чистый интенциональный предмет. В этом отношении выражение «ты богиня, посланная ко мне с небес» способно произвести гораздо больший эффект, нежели простое «вы мне нравитесь».
Уже древним было известно, что язык лжи сложен, изыскан, пестр и лукав. В этом отношении он искусен или искушён, как сама ложь, которая, в отличие от простой и наивной правды, опытна в делах мирских, а в качестве вымысла к тому же умна и поэтична.
«Умная ложь лучше глупой правды», «с голой правдой в люди не кажись», «прямиковое слово - что рогатина», «за правдивую погудку смычком по рылу бьют» - в этих пословицах и поговорках отражена неявленная истина самой лжи. При всей видимой парадоксальности выражение «истина лжи» ориентирует нас на неявную истину сокрытого. В затмении, забвении, экранировании, маскировке присутствует своя истина - истина, которая, исходя из древнего значения, есть «несокрытость» (алетейя). Само это слово говорит нам о том, что истина, осуществляемая из сферы сокрытого, сущностно принадлежит этой сфере.
Истина, как писал о ней Хайдеггер, «сама есть нечто утаенное и в качестве такового - высшее». Попытка высказать ее в простых словах зачастую оказывается кражей, на фоне которой лукавое сокрытие оказывается ближе к истине. Один из китайских комментаторов Лао-цзы заметил, что нет большего воровства, чем пытаться представить истину Пути (Дао) в качестве доступного всем предмета знания. То же самое, по всей видимости, имел в виду Гераклит, когда говорил, что «тайная гармония лучше явной».
Сила красноречия состоит в способности указать истину непрямым путем - через непредметный и утонченный язык косвенного описания. Красноречие в этом смысле есть хитрость логоса. Как цветистое многословие оно лукаво. Многословие само по себе издревле считалось признаком лукавства, ибо само плетение пестрого речевого рисунка требует многообразия средств. Сказать о речи, что она «пестра», значит указать на три её особенности: красоту, многосложность и околичность. Семантика извилистости и сложности представлена целым рядом идиоматических выражений: «кудрявая речь», «плести словесные кружева», «словесные трели», «пестрословие». Слово «пестрый» в своей исходной семантике означает «многообразный», «цветистый», «узорчатый», а слово «лукавый» - «кривой», «гибкий». В народном сознании оба семантических ряда сходились в образе пестрой змеи или хитроумного дьявола, образ которого, по некоторым версиям, производен от лукавой змеи (отсюда одно из прозвищ сатаны - «лукавый»). Красота - основной инструмент дьявольской хитрости и соблазна.
***Лукавство пестрословия состоит в том, что с его помощью совершается обходной маневр, следовательно, в некотором смысле обман. Этот маневр осуществляется не только в отношении предметно-ориентированного желания, но и в отношении установки на обналиченность истины и предметность смысла. Красноречие - форма сокрытия, но такого сокрытия, от которого истина бывает только в выигрыше.
Красноречие поэтому двусмысленно. С одной стороны, оно скрывает отсутствие смысла, а с другой - удерживает смысл вне зоны прямого доступа. Оно удерживает истину в качестве того, что не проявлено, то есть сокрыто и раскрыто одновременно. Иными словами, красноречие имеет в виду то, что осуществляется в этой борьбе сокрытого и несокрытого, что только при-открыто, но никогда не лежит на виду. Красноречие создает просвет в нашей речи, в которой истинное само себя кажет.
Из сказанного следует, что как бы мы ни относились к болтовне и красноречию, стоит признать, что они все же являют собой некую разновидность логоса. Позитивная функция этого логоса в случае болтовни заключается в заполнении лакун сущностной речи, а в случае красноречия - в союзе с языком, который сам содержит в себе скрытые референции к истине. Но и в том и в другом случае мы имеем дело с разными формами сокрытия, каждая из которых несет свой позитивный смысл.
* Доктор философских наук, профессор Самарского университета
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 28 апреля 2022 года, № 9 (230)
Вначале было Слово.
Потом слово мельчало,
потом попало в социальные сети
и превратилось в пыль.
Рассуждением о болтовне и красноречии философ касается интимной стороны своей профессии. Занятый производством слов, он берет на себя право быть субъектом истинной речи, по отношению к которой обыденная речь может квалифицироваться как заурядная болтовня. Однако это рискованный шаг, ибо философ, не достигший планки сущностной речи, рискует оказаться распятым на собственном кресте. Так зачастую и происходит, когда вынужденный гнаться за числом публикаций старатель словесного прииска производит тома квазифилософской чепухи. Измеряемый тоннами макулатуры, квалифицированный дискурс всё больше становится похожим на обычную, хотя и сложно артикулированную болтовню. Что же касается красноречия, то и оно играет на грани фола, рискуя утопить истину как красоту в омуте бессмысленных фраз.
Понять болтовню и красноречие как дискурсивные возможности - значит определить место самой философии в нескончаемых потоках научной, художественной и обыденной речи. Но каковы эти возможности с точки зрения главных философских категорий - истины и лжи? Является ли ложь позитивной возможностью речи или она может быть понята сугубо негативно?
[Spoiler (click to open)]
***«Красно поле рожью, а речь ложью»; «всякая прибаска хороша с прикраской» - так гласят русские поговорки. Имеют ли они какой-либо существенный смысл или являются всего лишь по-говорками? Попробуем в этом разобраться.
Болтовню и красноречие обычно не определяют в терминах лжи: мало ли кто что болтает; не всё выболтанное - ложь. Кроме того, сказать, что болтовня есть модус лжи, значит признаться в том, что большую часть жизни человек говорит впустую - мимо истины: врет, как дышит.
Уподоблению болтуна лжецу мешает расхожее мнение, что ложь - злонамеренное действие, обман. С этой точки зрения, балабол, не имеющий намерения к обману, не является лжецом. Но если понимать ложь в более фундаментальном смысле - как форму сокрытия и бытия-в-сокрытости, - то болтовня и красноречие окажутся феноменами лжи, причем рядовыми феноменами, незаметно встроенными в нашу жизнь.
В начальных словах Евангелия говорится: «В начале было Слово» и «это слово было Бог». А поскольку «бог» есть слово для абсолютной истины, то начальное слово - это истинное слово. Болтовня как феномен дискурсивного размножения и измельчения слов, таким образом, есть отклонение от истины (первоначала). В болтовне истина не является предметом, но есть истина самой болтовни. И эта истина связана с болтовней позитивной возможностью бытия-в-мире.
***Первым, кто отважился на такую мысль, был Мартин Хайдеггер. Радикальная, хотя и только намеченная идея немецкого философа заключалась в том, что ложь наряду с истиной является «основным экзистенциалом». Отношение ко лжи как безусловному злу - продукт метафизического мышления. Но в ракурсе экзистенциальной феноменологии ложь - это явление повседневный жизни, и это нормальный феномен «людей» (Das Man). Проще говоря, люди живут ложью, поскольку она обустраивает их быт.
В болтовне как нельзя лучше представлен этот банальный и заурядный характер лжи, поскольку болтовня образует рутинный стиль общения большинства людей. По этой причине Хайдеггер отнес ее к числу основных «экзистенциалов», или «способов присутствия». Уделив «болтовне» (Das Gerede) всего пару страниц, он сумел сказать главное: болтовня - это такое говорение, которое «утратило первичную бытийную связь с сущим, о котором речь, соответственно, никогда ее не достигало».
Термину Das Gerede в русском языке соответствует несколько слов: «разговоры», «пересуды», «сплетни», «болтовня», «молва», «слухи», «толки». По Хайдеггеру, в болтовне речь не соответствует своему сущностному предназначению. Она не размыкает бытие-в-мире и не держит его «открытым в членораздельной понятности», но замыкает и скрывает его. С учетом того, что размыкание и раскрытие Хайдеггер понимал как способ бытия истины, остается добавить, что в болтовне реализуется обратное - сокрытие как основная функция лжи.
Впрочем, болтовня является самой безопасной, равно как и бессмысленной формой лжи. Хотя, возможно, эта бессмысленность только внешняя. Дело не только в том, что болтовня и краснобайство представляют собой определенное истолкование, дело в том, что они являют собой определенный способ бытия. Это обстоятельство побуждает рассмотреть их как позитивные феномены. Спрашивается, что скрывают красноречие и болтовня и в чем позитивный смысл такого сокрытия?
I. Болтовня
Как пустое словесное перемалывание темы болтовня есть форма сокрытия и экранирования настоящего предмета разговора. Этим предметом, кроме всего прочего, становится собственное неизъяснимое бытие индивида. Удовольствие, получаемое от болтовни, - это удовольствие от самовыражения, которое никогда не стремится к ясности. В самом деле, к чему ясность, если скрытым мотивом самовыражения выступает самоублажение? Болтун как бы предъявляет «собственное Я» для выбалтывания, создавая лишь видимость того, что его по-настоящему интересует тема разговора.
Скрытым в болтовне является то, что тема, вокруг которой идет речь, по большому счету, не имеет значения. Поэтому видимость того, что собеседники поддерживают ее с жаром, не должна смущать: остынув к одной теме, они тотчас же перекинутся на другую. Однако это не значит, что тема разговора тем самым исчерпана. Исчерпание происходит лишь при движении в глубину предмета. Болтовня же скользит по поверхности явлений и сюжетов, не проникая в их суть. «Неисчерпаемым» в разговоре остается только собственное невыболтанное бытие. Именно это обстоятельство остается экранированным от разговорщиков. В этом смысле болтовня - та же ложь, причем независимо от намерения говорить «неправду».
Удивительно, что пустая речь требует для своего обозначения большого количества терминов. В плане лексической оснастки болтовня - самый продвинутый феномен. В русском «болтологическом словаре» он представлен множеством синонимов и синонимических выражений с трудно верифицируемыми, а подчас двусмысленными коннотациями. «Болтать» значит: балаболить, балясничать, калякать, тараторить, трещать, щебетать, лепетать, лясы точить, трезвонить, сплетничать, балагурить, пустословить, разводить бобы, молоть вздор (чепуху, муть, ерунду), чесать язык, огород городить, переливать из пустого в порожнее.
Помимо общеупотребительных литературных терминов, метаязык болтовни усилен массивом повседневной народной лексики: тары-бары, треп, брехня, буки, гон, бздо, лажа, фуфло, туфта, транда, порожняк, свист, телега, частушки, кружева, лапша, клюква, канифоль, бабские забобоны и т. д.
Важно и то, что многие из этих слов не только служат для обозначения пустой речи, но и имеют прямое значение лжи. По всей видимости, существует прямая зависимость между уровнем рефлексивности языка (и соответствующего менталитета) и количеством слов и устойчивых выражений, в которых отражается отношение к пустопорожней речи. Например, английский словарь содержит около 60 слов, соответствующих русскому слову «болтовня». Большинство из них имеет подчеркнуто ироничную семантику: hubble-bubble, skimble-skamble, tittle-tattle, bla-bla... Вирусное размножение слов, служащих для обозначения пустой речи, само по себе указывает на паразитарный характер болтовни.
***При всем тематическом разбросе словесных болталок они остаются, в сущности, одним и тем же - формой переливания из пустого в порожнее.
Так как подлинным мотивом болтовни являются самовыражение и получаемое в его процессе удовольствие от коммуникации, для неё подходит любая тема. Болтуны обнаруживают стопроцентную готовность нести всякий вздор, чушь, бред, пургу, дичь, белиберду, нисколько не задумываясь о сущности предмета. В темпоральном аспекте болтовня осмысляется как пустая трата времени, что весьма точно выражается поговоркой о переливании из пустого в порожнее или жаргонизмом «гнать порожняк». Совершающиеся при этом непроизвольные отклонения от темы, подмена понятий и азартное перескакивание с сюжета на сюжет не имеют решающего значения. Более того, зачастую именно они служат средствами для оживления разговора. Болтуны фатально не способны к удержанию предмета речи в фокусе внимания. Сюжеты и темы тасуются ими, как карточная колода. Им интересно лишь мелькание картинок.
Очевидно, что в болтовне мы имеем дело с паразитарной формой дискурса, механизмом поддержания которого будет простое прибавление к сказанному. Основная единица такого рода общения - сорное слово. Балаболить - значит попусту сорить словами. По этой причине болтовня напоминает заросший бурьяном пустырь коммуникации. Борьба с сорняками в виде попыток строго придерживаться заданной темы или уточнять понятия в ходе разговора очень быстро заставит собеседника скучать. Она заставит желать обратного - скольжения в мутном потоке речи, единственной целью которого является воспроизводство невнятицы бытия. Коммуникация ради коммуникации - вот основной мотив болтовни.
Такой тип общения как нельзя лучше выражает метафора речевого потока или наводнения, затопляющего тишину. Дело в том, что паузы в речи ставят говорящих перед невыносимой невысказанностью бытия. В этом смысле болтовня - верный способ забвения истины. Возгонка дискурсов не знает предела. По этой причине в современном мире почти не осталось тишины. Размножающиеся, как вирус, слова лезут в уши и вываливаются изо рта. Они обрушиваются нескончаемым потоком со страниц газет и web-сайтов, шумят в эфире радио и телевидения. «Балабометр» зашкаливает! При этом все меньше становится тех, кто готов ответить «за базар».
***Желание непрерывно говорить становится новым неврозом, для выражения которого подошел бы термин «логоневроз», но он, к сожалению, уже занят для обозначения другого явления, связанного, наоборот, с прерыванием речи. Для страдающих недержанием слов молчание является угрозой, создающей бреши в континууме мягко струящейся лжи. Отсюда посыл, который можно сформулировать на манер Канта: «Говорите что угодно и сколько угодно, только не молчите!» При этом забывается, что выпадение из разговора бывает важнее самого разговора, ибо в этом выпадении, в этой паузе зависания, подчас случается нечто более весомое, чем банальный ответ собеседнику.
Образ потока сорной речи, затопляющего пространство жизненного мира, хорошо передает английское слово flood, что буквально означает поток, потоп, наводнение, паводок. Это слово сегодня само наводнило Интернет, где оно служит одним из тех рефлексивных терминов, с помощью которых регулируются речевые потоки на различных форумах.
В широком и обычном смысле flood - это та же болтовня. Однако, как это обычно бывает с заимствованными словами, оно приобрело специфическое значение. В русскоязычном сегменте Интернета слово flood по смыслу приближается к софистике (софистической болтовне). Болтать можно как угодно и о чем угодно: для этого в Интернете есть особые места, которые так и называются «болталки» («чаты»). Флуд же становится формой коммуникации в конкретных сообществах, где общение подлежит техническому регламентированию.
Проблема flood состоит в том, что ему как логосу присуще свойство самовозрастания. Но, в отличие от нормального логоса, flood развивается по модели тупикового лабиринта, рано или поздно заводящего не туда. По этой причине модераторы вынуждены производить как flood, так и самих флудящих, выдворяя их за пределы форума. В этом более узком смысле флудом является логос, выходящий за границы компетенции, отклоняющийся в сторону и таким образом затемняющий, искажающий либо подменяющий предмет обсуждения.
Как всякая болтовня, flood выполняет функцию затопления лакун и засорения пустых мест, то и дело образующихся в пространстве коммуникации. Как всякий паразит, сорное слово обладает живучестью и высокой степенью приспособляемости, причем гораздо большей, нежели у культурных растений. Для последних необходима специально созданная и постоянно поддерживаемая среда обитания. Сорные слова же быстро прорастают в пустые места речи, ибо эти пустоты и есть их универсальное место.
***Итак, пустословие и празднословие всегда приходят туда, где не хватает сущностной речи. Эта нехватка, однако, - не признак чего-то легковесного и легкомысленного. Нехватка сущностной речи является характеристикой самого человеческого бытия. Она не преодолевается требованием «быть серьезным», «говорить по существу», «не отклоняясь от темы». Эта нехватка всего острее обнаруживается там, где сущностная речь вообще имеет место. Данное обстоятельство обязывает нас более внимательно всмотреться в феномен болтовни, слегка понизив тон нашего метафизического ворчания по поводу ее абсолютной беспочвенности.
Спрашивается, способны ли мы всегда и при любых обстоятельствах поддерживать уровень сущностной речи? Способны ли мы постоянно выдерживать ее высокий накал? Можем ли мы, отказавшись от празднословия, непрерывно толкать котировки смысла вверх, удерживая истину в точке её предельного откровения? Или мы должны признать, что возгонка дискурса рано или поздно приведет нас к неминуемому провалу, к развороту тренда и игре на понижение, как только обнаружится наша неспособность к сущностной речи? Как говорил Лао-цзы, «кто поднимается на цыпочки, долго не простоит».
Достигнув предельной точки дискурса, за которой открывается пустота, зависнув в паузе неловкого молчания, мы, однако, с удовольствием замечаем, что существует много других приятных тем для разговора. Когда пар выпущен и в пустом котле коммуникации наступает тишина, когда по существу говорить больше не о чем, тогда остается либо молчать, либо болтать о чем угодно. Сущностная речь немеет перед неосуществимостью задачи. Ей срочно требуются перезагрузка и пауза для нового набора высоты. Вот тут-то и рождается очередная партия словесных трелей, приводящая к стремительной девальвации только что открытых истин. Когда гумус высокого дискурса истощается, в права вступает болтовня.
Наблюдая, как возвышенно-апостольская речь недавнего оратора по окончании доклада преображается под воздействием дозы алкоголя в речь портового грузчика, начинаешь грустить о молчании и тишине.
Но здесь нас подстерегает новая проблема. Дело в том, что молчание есть не что иное, как невербальное продолжение сущностного разговора. В молчании существо речи не забыто, но помнится. Поэтому молчание - это тяжелый груз и работа.
Поскольку пауза становится лишь поводом для новой мысли, постольку настоящим забвением речи становится не пауза, а болтовня. Болтовня в биржевой терминологии - это глубокая коррекция сущностной речи.
II. Красноречие
Изысканной формой болтовни, а стало быть, и сокрытия истины является красноречие. «Правдивая речь не искусна, искусная - не правдива», - утверждал Лао-цзы. «Речь истины проста», - как будто бы говорил Платон.
Как феномен говорящего сокрытия красноречие столь же двусмысленно, как и болтовня. Только эта двусмысленность - другого рода. В болтовне нехватка сущностной речи остается скрытой от собеседников. Ложь болтовни неумышленна и непроизвольна. В красноречии же эта нехватка обнажена тем, что открыто восполняется цветистостью речи. Оратор намеренно и искусно использует красное словцо для создания эффекта существенности. Вместе с тем он обнаруживает ее нехватку характером самой маскировки. Чем цветистее речь, тем меньше в ней существенности. Так обычно ведет себя плохо подготовленный шпион или разведчик, который выдает себя тем, что слишком откровенно «шифруется». Нехватка сущностной речи здесь ходит по лезвию ножа.
Между тем красивая речь, какой бы пустой она ни была, всё же задета опытом истины как красоты. Красноречие искрится отраженным светом истины, которая не терпит грубой упряжки простословия. Поэтому красноречие попадает в истину, даже когда не целится в нее. Более того, оно чаще достигает цели именно тогда, когда не целится. И напротив, красноречие движется в смехотворном отклонении, когда надеется заплести истину в словесные кружева. Искусные сети расставлены, замысловатые трели спеты, но истина не попалась, а ходит рядом.
Стало быть, говоря о красноречии как форме лжи, мы должны иметь в виду опять-таки пустое красноречие. Справедливо, что сущностное мышление осуществляется в союзе с языком, все богатство которого оно стремится взять себе на вооружение. Но и пустое красноречие тоже ведь в ладу с языком. Правда, оно паразитирует на языке так же, как болтовня паразитирует на сюжетах и темах. Целью пустого красноречия обычно является самолюбование оратора путем завоевания внимания слушателей. Как гласит русская поговорка, «речь красна слушанием». Однако акцент этого слушания неизменно переносится с предмета речи на оратора. Как инструмент производства эффектов, а не смысла красивая речь чаще всего оказывается не зрелищем ума, а зрелищем субъекта на подиуме. Прекрасные слова отсылают не только к прекрасному. Они отсылают к автору слов. С их помощью автор авторствует на публику. Вплетая себя в поэтические референции, он затмевает своим присутствием существо проговариваемого. В этом смысле прав Монтень, говоривший, что «красноречие, отвлекая внимание на себя, наносит ущерб самой сути вещей».
***Между тем, многое зависит от того, что является действительным предметом и целью речи. На откровенный вопрос о цели красноречия можно получить откровенный же ответ: «Ради красного словца». Игра в словесный бисер, на который все привычно падки, оказывается лучшим инструментом соблазна и утверждения авторитета оратора. Прекрасные слова («виньетка ложной сути») легко обходят заградительные кордоны рационального мышления, попадая в то место, где находится наше спящее желание. Именно поэтому красноречие становится основой языка любви и мощным инструментом соблазна.
Всё дело в том, что с помощью красного словца легче обмануть предметно-ориентированное желание и достигнуть того места, где находится его чистый интенциональный предмет. В этом отношении выражение «ты богиня, посланная ко мне с небес» способно произвести гораздо больший эффект, нежели простое «вы мне нравитесь».
Уже древним было известно, что язык лжи сложен, изыскан, пестр и лукав. В этом отношении он искусен или искушён, как сама ложь, которая, в отличие от простой и наивной правды, опытна в делах мирских, а в качестве вымысла к тому же умна и поэтична.
«Умная ложь лучше глупой правды», «с голой правдой в люди не кажись», «прямиковое слово - что рогатина», «за правдивую погудку смычком по рылу бьют» - в этих пословицах и поговорках отражена неявленная истина самой лжи. При всей видимой парадоксальности выражение «истина лжи» ориентирует нас на неявную истину сокрытого. В затмении, забвении, экранировании, маскировке присутствует своя истина - истина, которая, исходя из древнего значения, есть «несокрытость» (алетейя). Само это слово говорит нам о том, что истина, осуществляемая из сферы сокрытого, сущностно принадлежит этой сфере.
Истина, как писал о ней Хайдеггер, «сама есть нечто утаенное и в качестве такового - высшее». Попытка высказать ее в простых словах зачастую оказывается кражей, на фоне которой лукавое сокрытие оказывается ближе к истине. Один из китайских комментаторов Лао-цзы заметил, что нет большего воровства, чем пытаться представить истину Пути (Дао) в качестве доступного всем предмета знания. То же самое, по всей видимости, имел в виду Гераклит, когда говорил, что «тайная гармония лучше явной».
Сила красноречия состоит в способности указать истину непрямым путем - через непредметный и утонченный язык косвенного описания. Красноречие в этом смысле есть хитрость логоса. Как цветистое многословие оно лукаво. Многословие само по себе издревле считалось признаком лукавства, ибо само плетение пестрого речевого рисунка требует многообразия средств. Сказать о речи, что она «пестра», значит указать на три её особенности: красоту, многосложность и околичность. Семантика извилистости и сложности представлена целым рядом идиоматических выражений: «кудрявая речь», «плести словесные кружева», «словесные трели», «пестрословие». Слово «пестрый» в своей исходной семантике означает «многообразный», «цветистый», «узорчатый», а слово «лукавый» - «кривой», «гибкий». В народном сознании оба семантических ряда сходились в образе пестрой змеи или хитроумного дьявола, образ которого, по некоторым версиям, производен от лукавой змеи (отсюда одно из прозвищ сатаны - «лукавый»). Красота - основной инструмент дьявольской хитрости и соблазна.
***Лукавство пестрословия состоит в том, что с его помощью совершается обходной маневр, следовательно, в некотором смысле обман. Этот маневр осуществляется не только в отношении предметно-ориентированного желания, но и в отношении установки на обналиченность истины и предметность смысла. Красноречие - форма сокрытия, но такого сокрытия, от которого истина бывает только в выигрыше.
Красноречие поэтому двусмысленно. С одной стороны, оно скрывает отсутствие смысла, а с другой - удерживает смысл вне зоны прямого доступа. Оно удерживает истину в качестве того, что не проявлено, то есть сокрыто и раскрыто одновременно. Иными словами, красноречие имеет в виду то, что осуществляется в этой борьбе сокрытого и несокрытого, что только при-открыто, но никогда не лежит на виду. Красноречие создает просвет в нашей речи, в которой истинное само себя кажет.
Из сказанного следует, что как бы мы ни относились к болтовне и красноречию, стоит признать, что они все же являют собой некую разновидность логоса. Позитивная функция этого логоса в случае болтовни заключается в заполнении лакун сущностной речи, а в случае красноречия - в союзе с языком, который сам содержит в себе скрытые референции к истине. Но и в том и в другом случае мы имеем дело с разными формами сокрытия, каждая из которых несет свой позитивный смысл.
* Доктор философских наук, профессор Самарского университета
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 28 апреля 2022 года, № 9 (230)