Удовольствие от обмана (опыт парадоксального мышления)
Юрий РАЗИНОВ *
О, наслажденье скользить по краю...
Обманывать плохо? Отнюдь не всегда, но не рассказывайте это детям. Существует множество форм культурной легитимации лжи, и можно утверждать, что ложь вплетена в ткань культуры и является элементом культурной кодировки. Разумеется, речь идет о социально нейтрализованных (безопасных) формах лжи.
Начну издалека. Любителям детективного жанра, шпионских историй и авантюрного романа хорошо знакомо неловкое чувство того, что они становятся невольными соучастниками преступных схем, коварных замыслов и хитроумных комбинаций. Речь идет о незаконном сочувствии, которым пропитывается читатель в процессе идентификации себя с героем-обманщиком, будь то изобретательный плут Рейнеке-лис, виртуозный аферист Остап Бендер или наивно-романтический вор Юрий Деточкин. Даже если за преступниками тянется кровавый след, как в истории Бонни и Клайда, читатель и зритель способен болеть за героев, искушаясь тем, как они ловко заметают следы и уходят от погони. Мотивы столь странного соучастия в судьбе преступников и аферистов сложны и не всегда прозрачны, но очевидно, что они связаны с удовольствием - удовольствием от обмана.
Спрашивается, как связаны обман и удовольствие и что лежит в основе этой связи?
[Spoiler (click to open)]
Первое, что приходит на ум, - это игра. Игра приносит удовольствие, а обман - это элемент игры. Прежде всего, это характерно для того рода игр, где главным содержанием являются соперничество и единоборство - не важно, силовое или интеллектуальное. Там, где силы противников равны (при том, что со слабым противником играть неинтересно), решающее значение приобретает некое ухищрение - обманка, уловка. Наиболее показательным примером является карточный блеф. Но и в игровых видах спорта, таких как футбол, хоккей, гандбол, волейбол, ключевое значение имеют не только сила, быстрота и выносливость, но и ложный замах, финт - словом, дезориентация соперника. Всё это можно назвать легальными формами обмана.
На границе дозволенного расположены трудноверифицируемые приемы нечестной игры, такие как симуляция нарушения в штрафной, «удар ниже пояса», давление на арбитра и т. д. Восторг игрока по поводу того, как он ловко всех обвел вокруг пальца, - свидетельство того, что надувательство является неким ци́месом игры, без которого она была бы рутинным занятием.
Игровой азарт - прибавочный продукт любой игры, но в обманных стратегиях он приобретает особенно сильную, агональную форму, что связано с высокой ставкой и риском провала.
«Обмани меня, если сможешь!» - победитель в такой игре получает символические преференции, в то время как обманутый - весьма обидный статус «лоха», «дурака», «простофили».
Между тем, блеф - не только элемент игры, это еще и признанная культурой норма того, что принято считать более серьезным: дипломатии, публичной политики, войны. Повседневный обмен ложью имеет широкий спектр: от банальных ухаживаний до собеседования при приеме на работу. Блеф - легальная разновидность обмана. Как способ представления себя другому в качестве того, кем на самом деле не являешься. Блеф - феномен социальной конкуренции и негласно признанный способ борьбы за место под солнцем. И если в мире животных уступка является законом и безотказно действующим механизмом самосохранения, то в мире людей вызов более сильному противнику становится проявлением отваги и доблести. Способность обмануть в противовес быть обманутым считается признаком социальной зрелости. Хитроумие, находчивость и изобретательность входят в список человеческих достоинств, а хитрость, коварство и изворотливость расцениваются всего лишь как этически негативное их продолжение.
Блеф - это феномен сильной игры слабыми картами. Значение такой игры тем весомее, чем выше ставка и чем сильнее соперник. Обман слабого соперника не делает чести, а победа за явным преимуществом не приносит удовлетворения. Напротив, блефовать, находясь в проигрышной позиции, равно как и переиграть шулера на его собственной территории - территории лжи - вот доблесть для свободного и авантюрного ума.
***
Изобретение лжи, вероятно, было одним из первых изобретений человечества. Ложь нарушает фатализм природной зависимости, давая слабому представителю рода шанс на лучшее место в социальной иерархии.
В зародышевой форме обман существует у высших животных, однако подлинный размах он приобретает в процессе общественной деятельности людей. Коллективная защита или охота на более сильных животных потребовали не только общественной солидарности, но и искусственных изобретений в виде ловушек и загонов. В некотором отношении орудийная деятельность как таковая - техника и соответствующая изобретательность - есть обман, обман самой природы. По этой причине техника может пониматься как модус лжи.
Архетипом и образцом технического обмана служит троянский конь - хитроумная машина Одиссея. Именно обман, а не сила и бесстрашие Ахиллеса стал решающим фактором победы в Троянской войне. И это объяснимо: поскольку доблести эллинов противостояла соразмерная доблесть троянцев, постольку квантом, нарушившим баланс сил, стал креативный акт фальсификации.
Ложь есть умножение реальности, следовательно, производство избытка бытия.
Несмотря на то, что в ходе истории ложь была вытеснена на маргиналии культуры, уступив место более надежным формам противостояния внешним угрозам в виде институтов общественной солидарности и стратегического планирования, ее значение как сильной игры слабыми картами отнюдь не уменьшилось. Напротив, как только карты оказываются биты, крапленая карта лжи достается из рукава и используется в качестве козырного аргумента в столкновении интересов и сил. Таково реальное положение дел, весьма далекое от праздного морализаторства.
Проблема в том, что культура сама в определенной мере заинтересована в существовании субъектов, способных к распознанию лжи, а следовательно, и к самому обману. Обманщик необходим культуре как хирургический скальпель, взрезающий пласты наивности и мнимой реальности и тем самым испытывающий содержание культуры на фальсифицируемость. Прямо скажем: инфантилизм заслуживает диверсии со стороны лжеца. Общество, не способное ко лжи, подобно стаду тучных животных, которое привлекает к себе хищников.
Важно понимать, что фальсификация не является односторонним действием лжеца в отношении жертвы. Обман осуществляется на встречных курсах: лжец использует идущую ему навстречу собственную энергию обманываемого. Обман осуществляется на почве иллюзий, пороков и страстей того, кого обманывают.
Как писал классик, «ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад». И если обманывать детей грешно, то надувать корыстных скряг, непроходимых тупиц и самовлюбленных нарциссов полезно для их же собственного ментального здоровья. Уловка обманщика может оказаться лишь квантом в механике человеческих страстей и желаний. И чем мощнее желание, тем сильнее рычаг обмана. Таков обман графа Монте-Кристо, вершащего суд с помощью алчности своих обвинителей. Таков механизм обмана карточных шулеров и уличных «кидал», которые раздевают азартных игроков до нитки.
Профессиональные обманщики прекрасно знают, что людьми движут жадность, страх и раздутое самомнение, которое внушает им иллюзию легкого выигрыша. Поэтому с идеологическим обеспечением у шулеров обычно всё в порядке. У них всегда найдется оправдание на случай разоблачения. Они с легкостью докажут, что причиной обмана являются собственные мотивы жертвы, да еще и выставят себя своеобразными учителями мудрости, вовремя указавшими на скрытые пороки, что одновременно является очередной уловкой.
Итак, обман есть действие в направлении желания желающего субъекта. Азарт обманщика питается идущим навстречу желанием обманутого. Сила этого желания бывает такова, что она сама провоцирует обман. По этой причине существенной стороной обмана является самообман.
Вместе с тем, искусно работая с желанием другого, обманщик и сам подвержен желаниям. Он так же, как и его жертва, бывает одержим страстью и азартом. Последнее часто играет с обманщиком злую шутку. Азарт либо выдает лжеца, либо предает его в том смысле, что захватывает его и мешает вовремя остановиться.
Такой азарт не обязательно связан с алчностью и мотивом наживы. Корпус лжи слишком широк и разнообразен, чтобы пытаться уложить его на столь узкое ложе. Это заметил уже Аристотель, который выделил такой модус лжи, как «ложь просто так». Этот вид лжи Аристотель противопоставил лжи «по необходимости» и тем самым указал направление для дальнейшего рассмотрения, каковым является свободная «ничем» не мотивированная ложь. Не решившись продумать ложь в этом направлении, Аристотель, тем не менее, создал повод для разработки концепта. Ведь если речь вести о свободе и опыте свободы во лжи, то это, возможно, прояснит природу того игрового азарта, который явно указывает на нечто во лжи, что больше самой лжи. Ведь очевидно, что азарт обманщика не отсекается никаким морализаторским секвестром моральной бухгалтерии, а потому должен быть вынесен за скобки тех мотивов, которыми обычно объясняется ложь: корысть, страх и зависть. Мотив лжи кроме всего прочего связан с пограничной формой существования человека как свободного существа, соответствующей пробой сил и испытанием границ возможностей.
***
Для того, чтобы получше разобраться в мотивах лжи, обратимся к исследованию американского психолога Пола Экмана. Решая задачу детекции лжи, Экман выделил три вида эмоций, которые являются поведенческими признаками обмана. Это страх разоблачения, угрызение совести и восторг надувательства. Основной постулат его труда «Психология лжи» заключается в том, что ложь, переживаемая как моральное, религиозное или правовое преступление, сопряжена с сильным эмоциональным переживанием, которое трудно скрыть полностью. Следовательно, ложь можно диагностировать не только с помощью технических приспособлений (детектора лжи), но и в непосредственном наблюдении. Согласно Экману, каждая из перечисленных эмоций есть проявление той внутренней борьбы, которая происходит в сознании лжеца, находящегося в силовом поле морально-правового взаимодействия.
Мысль Экмана не является новой. Именно так, а не с помощью приборов для объективного анализа, выявлялся обманщик испокон веков. Однако, при всей справедливости подхода, бросается в глаза явная асимметрия в самом эмоциональном спектре лжеца. Если первые две эмоции («страх разоблачения» и «угрызение совести») характеризуют морально-правовое сознание и переживаются им негативно, то «восторг надувательства» - это эмоция, которая не детерминирована морально-правовым сознанием и переживается позитивно.
Восторг обманщика говорит о том, что его действия не скованы чувством вины и свободны от страха наказания. Такая ложь связана с трансгрессией за границу добра и зла и мотивирована удовольствием.
Конечно, такое удовольствие не лишено моральной составляющей хотя бы потому, что оно бывает сдержанной эмоцией. За исключением наглой лжи и самозабвенного вранья азарт обманщика сопряжен с чувством легкого стеснения, неловкости. Но и в этом случае он кажется весьма подозрительным и незаконным с этической точки зрения. Он явно противоречит нашим обычным установкам. Напротив, боязнь разоблачения и муки совести представляются вполне законными эмоциями, так как свидетельствуют о сознании греха. Такова естественная установка сознания. Находясь в ней, мы машинально определяем удовольствие от обмана как нечто циничное и беспринципное, как нечто чудовищное.
Но не является ли такой взгляд следствием односторонней оценки и упрощенного понимания гораздо более сложного феномена? Заняв позицию осуждающего, ответим ли мы на вопрос о природе обмана, а главное, о мотивах столь странного и незаконного восторга?
Как психолога-практика Пола Экмана интересовала не природа удовольствия от обмана, а характер его внешнего проявления. Мы же поставим вопрос иначе: есть ли в обмане нечто, помимо самого обмана? В чем секрет того азарта, который захватывает обманщика, остающегося при этом нормальным членом общества?
Само выражение «восторг надувательства» (duping delight) указывает на то, что речь идет чём-то большем, чем сопутствующая всякому обману ложь. Слово delight означает «удовольствие», «наслаждение», «восторг», «прелесть», «услада». В целом ряде моральных систем удовольствие само по себе, то есть как таковое, уже является тем, чего следует стыдиться. А тут наслаждение! И чем? Ложью! - Верх моральной распущенности!
Между тем выражение «восторг надувательства» несет в себе явную иронию. Глагол to dupe аналогичен русскому глаголу «дурить», «одурачивать» и буквально означает делать дураком. Ему соответствует слово с еще более сильной коннотацией - околпачивать, то есть надевать шутовской колпак. Таким образом, «восторг надувательства» относится не к эпистемологически нейтральному акту введения в заблуждение, дезинформации, искажению и т. п., а отсылает к эмоционально окрашенной ситуации состязания, в котором кто-то оказывается в положении проигравшего - идиота, простофили, дурака, терпилы, лузера. Ирония здесь играет на стороне обманщика, а не его «жертвы».
Как свидетельствует целый ряд идиоматических выражений, положение обманутого представляется более постыдным, нежели статус обманщика. Старая английская пословица гласит: «Одурачишь меня один раз - позор тебе. Одурачишь меня дважды - позор мне». Шведская пословица: «Если кто-то обманул тебя один раз, то поступил несправедливо, а если дважды, то отдал тебе должное». Румынская пословица: «Если обманулся ты впервые, виноват обманщик, а если дважды - ты сам». Адыгейская мудрость: «Если обманет тебя один и тот же человек трижды, ты глуп; если ты упадешь в одну и ту же яму трижды, ты слеп».
«Надуть», «одурачить», «околпачить», «обмишулить», «обвести вокруг носа» - подобные выражения представляют обман не просто как корыстное действие лжеца, а как особое энергичное противостояние двух субъектов, один из которых предположительно способен противостоять обману другого. Обмануть того, кто сам способен обманывать, то есть не отнять, не украсть незаметно, а выиграть в дуэли - вот что доставляет наслаждение.
Обман как коммуникативный акт, не скованный этической рефлексией, содержит в себе радостное состояние вызова, игру сил и азарт сопутствующего риска. Удовольствие от обмана тем выше, чем сильнее противник, чем выше ставка или сложнее ситуация. Ведь любое оружие, в том числе и остриё лжи, может совершенствоваться, лишь пробивая всё более эффективную защиту и нейтрализуя сопротивление. Выигрыш в карточной игре с сильными картами не приносит той радости, которую приносит блеф. Обвести вокруг пальца целую институцию - жандармерию, налоговую инспекцию, контрольно-ревизионную комиссию, экспертное сообщество, спецслужбу и т. п. - вот заманчивая цель для настоящего авантюриста.
***
Азарт лжеца - странный довесок к традиционной оценке обмана в качестве корыстного и злонамеренного действия. Этот довесок спутывает карты морализирующему оппоненту, ибо свидетельствует о чем-то большем, чем элементарный сухой расчет. Азарт отсылает нас к влечению, удовольствию и наслаждению. Наслаждение же - это такой прибавочный объект («объект-штрих»), который делает влечение чем-то другим по отношению к его наличным целям. Удовольствие - это прибавочная стоимость, повышающая капитализацию обмана как прагматической операции. Благодаря такой капитализации стоимость активов афериста резко возрастает: он переходит из разряда банального жулика в ранг героя авантюрного приключения.
Примером может служить Остап Бендер. Помимо того, что Остап - «благородный жулик», обнажающий пороки системы, он азартен, смел, изобретателен. Он - «великий комбинатор», немного романтик и почти художник. Им движет романтический порыв получить всё и сразу - задача трудновыполнимая, а потому авантюрная. Его привлекает игра, а не выигрыш, точнее, игра, достойная выигрыша. Поэтому всякий раз, выпуская добычу из рук, он с легкостью возобновляет своё авантюрное предприятие. Он легок, так как искомый (и по существу символический) приз не висит на его ногах пудовыми гирями. Сумму мотивов, которые движут авантюристом, лучше всего выражают стихи Юлия Кима:
О, наслажденье скользить по краю,
Замрите, ангелы, смотрите, я играю,
Моих грехов разбор оставьте до поры,
Вы оцените красоту игры.
Именно так следует подходить к феномену авантюрного разума. Слово «авантюра», пришедшее из французского, в русском словоупотреблении нагружено негативным значением. В европейских языках оно звучит нейтрально и означает «рискованное предприятие», «приключение». Латинское adventura образовано от глагола venio со значением «наступать», «случаться», «приключаться», «возникать». Таким образом, само слово указывает на то, что природа авантюризма состоит в тяге к начинанию, предприятию, новизне, к постоянному обновлению чувств и форм жизни.
Авантюристом движет мотив «страстного открытия неизвестного» (М. Кундера). И этот смысл присутствует в первичном плане значения слова adventura - «предприятие». Авантюрист - это всегда предприниматель, хотя и не каждый предприниматель - авантюрист. Свойствами авантюрного героя являются соответствующее всякому начинанию бесстрашие, порой переходящее в бесшабашность, склонность к риску, хитрость, изобретательность и изворотливость ума. Таковым был древний герой Одиссей, который уже в античной традиции именовался polytropos, что весьма неточно переводится словами «хитроумный» и «многоопытный». В буквальном переводе polytropos означает «оборотистый» - проворный, изворотливый. Само многообразие кривых путей, символом которого служит морское путешествие, требовало от Одиссея изворотливости ума. Да и само его имя становится термином авантюрного приключения - одиссеи.
Сказанное позволяет прояснить природу того живого участия в судьбе обманщика, которое испытывает поклонник шпионского, детективного и авантюрного жанров. Ставя себя на место обманщика, читатель испытывает возможности трансгрессии. Его интересуют не моральная оценка или правовые последствия - они хорошо известны, его интересуют другие вопросы: как долго можно водить за нос? что еще можно придумать? как далеко можно в этом зайти?
Ему интересен обманщик, бросающий вызов системе. На мелкой краже можно построить морализирующую историю, в лучшем случае мелодраму. Для хорошей детективной истории необходимо большее - ограбление банка, побег из тюрьмы. Или просто задор, как в фильме «Лимита» (1994), где хорошо оплачиваемый хакер и программист вдруг воруют из магазина банку патиссонов: с хохотом и восторгом, сверкая пятками, авантюрные герои сбегают от рутины повседневной жизни. Кража «на хапок» здесь - не признак безрассудства, а, скорее, острая приправа в игре с пределом.
Интерес к трансгрессии и нарушению нормы заложен в самой культуре, которая в одной из своих ипостасей является культурой поощрения лжеца. Образ морализирующего персонажа неинтересен.
Поощрение лжеца - скандальная тема, но следует признать, что ложь играет важную антропо-, социо- и культурогенную функцию. Она направлена на формирование зон сокрытия и умолчания, необходимых любой культуре. Культурное поощрение обмана начинается с безобидной игры в прятки, где закладываются первые навыки сокрытия, а значит, и продуктивного воображения.
Кроме того, обман обладает высоким мобилизующим эффектом, таким как пресловутая «ложь во спасение» и злонамеренная ложь. Обычно, если и говорят о позитивной функции обмана, то имеют в виду так называемую благонамеренную ложь. Самый популярный пример - сокрытие негативной информации от неизлечимо больного, поддержка иллюзии выздоровления. Медицинская ложь оправдывается целым рядом моральных соображений, главным из которых является то, что она мобилизует жизненные ресурсы больного.
Но следует заострить внимание и на другом полюсе мобилизации, каковым является коварная ложь. Опыт коварного обмана не только обладает отрезвляющим эффектом, он формирует особый вид резистентности - устойчивость к обману. Сознание лжи - это состояние бодрствующего сознания. С этой точки зрения, способность ко лжи (как и способность к сопротивлению лжи) следует рассматривать как признаки духовной развитости человека и лишь в последнюю очередь - как признаки его порочности.
***
Подведем итог. Обман - не просто вид коммуникативного акта, это экзистенциальное предприятие субъекта. Являясь важной составляющей многих игр, обман сам осуществляется в модусе игры. При положительном исходе он дает превосходство над соперником. Напротив, сознание того, что тебя надули, «развели, как лоха», приносит подчас большие мучения, нежели корыстный предмет надувательства.
Чувство превосходства, конечно, может быть гипертрофированным и доходить до степени презрения к жертве обмана, но такое презрение - лишь следствие того, что противник изначально более слаб. Потешаться над простаком или обманутым ребенком - убогий поступок, означающий лишь то, что обманщик, по большому счету, сам простак. Вот и Экман признает: «Удовольствие от обмана возникает, вероятнее всего, тогда, когда человека, которому адресуется ложь, довольно трудно одурачить». Этот важный момент позволяет нам признать, что стратегия обмана - это не просто фальсификация и дезинформация. Это полное напряжением событие субъекта, за которым скрыто важное экзистенциальное основание. Удовольствие, которое испытывает обманщик, есть всего лишь эмоциональное проявление того фундаментального отношения, которое есть влечение к обману.
* Доктор философских наук, профессор Самарского университета
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 17 марта 2022 года, № 6 (227)
О, наслажденье скользить по краю...
Обманывать плохо? Отнюдь не всегда, но не рассказывайте это детям. Существует множество форм культурной легитимации лжи, и можно утверждать, что ложь вплетена в ткань культуры и является элементом культурной кодировки. Разумеется, речь идет о социально нейтрализованных (безопасных) формах лжи.
Начну издалека. Любителям детективного жанра, шпионских историй и авантюрного романа хорошо знакомо неловкое чувство того, что они становятся невольными соучастниками преступных схем, коварных замыслов и хитроумных комбинаций. Речь идет о незаконном сочувствии, которым пропитывается читатель в процессе идентификации себя с героем-обманщиком, будь то изобретательный плут Рейнеке-лис, виртуозный аферист Остап Бендер или наивно-романтический вор Юрий Деточкин. Даже если за преступниками тянется кровавый след, как в истории Бонни и Клайда, читатель и зритель способен болеть за героев, искушаясь тем, как они ловко заметают следы и уходят от погони. Мотивы столь странного соучастия в судьбе преступников и аферистов сложны и не всегда прозрачны, но очевидно, что они связаны с удовольствием - удовольствием от обмана.
Спрашивается, как связаны обман и удовольствие и что лежит в основе этой связи?
[Spoiler (click to open)]
Первое, что приходит на ум, - это игра. Игра приносит удовольствие, а обман - это элемент игры. Прежде всего, это характерно для того рода игр, где главным содержанием являются соперничество и единоборство - не важно, силовое или интеллектуальное. Там, где силы противников равны (при том, что со слабым противником играть неинтересно), решающее значение приобретает некое ухищрение - обманка, уловка. Наиболее показательным примером является карточный блеф. Но и в игровых видах спорта, таких как футбол, хоккей, гандбол, волейбол, ключевое значение имеют не только сила, быстрота и выносливость, но и ложный замах, финт - словом, дезориентация соперника. Всё это можно назвать легальными формами обмана.
На границе дозволенного расположены трудноверифицируемые приемы нечестной игры, такие как симуляция нарушения в штрафной, «удар ниже пояса», давление на арбитра и т. д. Восторг игрока по поводу того, как он ловко всех обвел вокруг пальца, - свидетельство того, что надувательство является неким ци́месом игры, без которого она была бы рутинным занятием.
Игровой азарт - прибавочный продукт любой игры, но в обманных стратегиях он приобретает особенно сильную, агональную форму, что связано с высокой ставкой и риском провала.
«Обмани меня, если сможешь!» - победитель в такой игре получает символические преференции, в то время как обманутый - весьма обидный статус «лоха», «дурака», «простофили».
Между тем, блеф - не только элемент игры, это еще и признанная культурой норма того, что принято считать более серьезным: дипломатии, публичной политики, войны. Повседневный обмен ложью имеет широкий спектр: от банальных ухаживаний до собеседования при приеме на работу. Блеф - легальная разновидность обмана. Как способ представления себя другому в качестве того, кем на самом деле не являешься. Блеф - феномен социальной конкуренции и негласно признанный способ борьбы за место под солнцем. И если в мире животных уступка является законом и безотказно действующим механизмом самосохранения, то в мире людей вызов более сильному противнику становится проявлением отваги и доблести. Способность обмануть в противовес быть обманутым считается признаком социальной зрелости. Хитроумие, находчивость и изобретательность входят в список человеческих достоинств, а хитрость, коварство и изворотливость расцениваются всего лишь как этически негативное их продолжение.
Блеф - это феномен сильной игры слабыми картами. Значение такой игры тем весомее, чем выше ставка и чем сильнее соперник. Обман слабого соперника не делает чести, а победа за явным преимуществом не приносит удовлетворения. Напротив, блефовать, находясь в проигрышной позиции, равно как и переиграть шулера на его собственной территории - территории лжи - вот доблесть для свободного и авантюрного ума.
***
Изобретение лжи, вероятно, было одним из первых изобретений человечества. Ложь нарушает фатализм природной зависимости, давая слабому представителю рода шанс на лучшее место в социальной иерархии.
В зародышевой форме обман существует у высших животных, однако подлинный размах он приобретает в процессе общественной деятельности людей. Коллективная защита или охота на более сильных животных потребовали не только общественной солидарности, но и искусственных изобретений в виде ловушек и загонов. В некотором отношении орудийная деятельность как таковая - техника и соответствующая изобретательность - есть обман, обман самой природы. По этой причине техника может пониматься как модус лжи.
Архетипом и образцом технического обмана служит троянский конь - хитроумная машина Одиссея. Именно обман, а не сила и бесстрашие Ахиллеса стал решающим фактором победы в Троянской войне. И это объяснимо: поскольку доблести эллинов противостояла соразмерная доблесть троянцев, постольку квантом, нарушившим баланс сил, стал креативный акт фальсификации.
Ложь есть умножение реальности, следовательно, производство избытка бытия.
Несмотря на то, что в ходе истории ложь была вытеснена на маргиналии культуры, уступив место более надежным формам противостояния внешним угрозам в виде институтов общественной солидарности и стратегического планирования, ее значение как сильной игры слабыми картами отнюдь не уменьшилось. Напротив, как только карты оказываются биты, крапленая карта лжи достается из рукава и используется в качестве козырного аргумента в столкновении интересов и сил. Таково реальное положение дел, весьма далекое от праздного морализаторства.
Проблема в том, что культура сама в определенной мере заинтересована в существовании субъектов, способных к распознанию лжи, а следовательно, и к самому обману. Обманщик необходим культуре как хирургический скальпель, взрезающий пласты наивности и мнимой реальности и тем самым испытывающий содержание культуры на фальсифицируемость. Прямо скажем: инфантилизм заслуживает диверсии со стороны лжеца. Общество, не способное ко лжи, подобно стаду тучных животных, которое привлекает к себе хищников.
Важно понимать, что фальсификация не является односторонним действием лжеца в отношении жертвы. Обман осуществляется на встречных курсах: лжец использует идущую ему навстречу собственную энергию обманываемого. Обман осуществляется на почве иллюзий, пороков и страстей того, кого обманывают.
Как писал классик, «ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад». И если обманывать детей грешно, то надувать корыстных скряг, непроходимых тупиц и самовлюбленных нарциссов полезно для их же собственного ментального здоровья. Уловка обманщика может оказаться лишь квантом в механике человеческих страстей и желаний. И чем мощнее желание, тем сильнее рычаг обмана. Таков обман графа Монте-Кристо, вершащего суд с помощью алчности своих обвинителей. Таков механизм обмана карточных шулеров и уличных «кидал», которые раздевают азартных игроков до нитки.
Профессиональные обманщики прекрасно знают, что людьми движут жадность, страх и раздутое самомнение, которое внушает им иллюзию легкого выигрыша. Поэтому с идеологическим обеспечением у шулеров обычно всё в порядке. У них всегда найдется оправдание на случай разоблачения. Они с легкостью докажут, что причиной обмана являются собственные мотивы жертвы, да еще и выставят себя своеобразными учителями мудрости, вовремя указавшими на скрытые пороки, что одновременно является очередной уловкой.
Итак, обман есть действие в направлении желания желающего субъекта. Азарт обманщика питается идущим навстречу желанием обманутого. Сила этого желания бывает такова, что она сама провоцирует обман. По этой причине существенной стороной обмана является самообман.
Вместе с тем, искусно работая с желанием другого, обманщик и сам подвержен желаниям. Он так же, как и его жертва, бывает одержим страстью и азартом. Последнее часто играет с обманщиком злую шутку. Азарт либо выдает лжеца, либо предает его в том смысле, что захватывает его и мешает вовремя остановиться.
Такой азарт не обязательно связан с алчностью и мотивом наживы. Корпус лжи слишком широк и разнообразен, чтобы пытаться уложить его на столь узкое ложе. Это заметил уже Аристотель, который выделил такой модус лжи, как «ложь просто так». Этот вид лжи Аристотель противопоставил лжи «по необходимости» и тем самым указал направление для дальнейшего рассмотрения, каковым является свободная «ничем» не мотивированная ложь. Не решившись продумать ложь в этом направлении, Аристотель, тем не менее, создал повод для разработки концепта. Ведь если речь вести о свободе и опыте свободы во лжи, то это, возможно, прояснит природу того игрового азарта, который явно указывает на нечто во лжи, что больше самой лжи. Ведь очевидно, что азарт обманщика не отсекается никаким морализаторским секвестром моральной бухгалтерии, а потому должен быть вынесен за скобки тех мотивов, которыми обычно объясняется ложь: корысть, страх и зависть. Мотив лжи кроме всего прочего связан с пограничной формой существования человека как свободного существа, соответствующей пробой сил и испытанием границ возможностей.
***
Для того, чтобы получше разобраться в мотивах лжи, обратимся к исследованию американского психолога Пола Экмана. Решая задачу детекции лжи, Экман выделил три вида эмоций, которые являются поведенческими признаками обмана. Это страх разоблачения, угрызение совести и восторг надувательства. Основной постулат его труда «Психология лжи» заключается в том, что ложь, переживаемая как моральное, религиозное или правовое преступление, сопряжена с сильным эмоциональным переживанием, которое трудно скрыть полностью. Следовательно, ложь можно диагностировать не только с помощью технических приспособлений (детектора лжи), но и в непосредственном наблюдении. Согласно Экману, каждая из перечисленных эмоций есть проявление той внутренней борьбы, которая происходит в сознании лжеца, находящегося в силовом поле морально-правового взаимодействия.
Мысль Экмана не является новой. Именно так, а не с помощью приборов для объективного анализа, выявлялся обманщик испокон веков. Однако, при всей справедливости подхода, бросается в глаза явная асимметрия в самом эмоциональном спектре лжеца. Если первые две эмоции («страх разоблачения» и «угрызение совести») характеризуют морально-правовое сознание и переживаются им негативно, то «восторг надувательства» - это эмоция, которая не детерминирована морально-правовым сознанием и переживается позитивно.
Восторг обманщика говорит о том, что его действия не скованы чувством вины и свободны от страха наказания. Такая ложь связана с трансгрессией за границу добра и зла и мотивирована удовольствием.
Конечно, такое удовольствие не лишено моральной составляющей хотя бы потому, что оно бывает сдержанной эмоцией. За исключением наглой лжи и самозабвенного вранья азарт обманщика сопряжен с чувством легкого стеснения, неловкости. Но и в этом случае он кажется весьма подозрительным и незаконным с этической точки зрения. Он явно противоречит нашим обычным установкам. Напротив, боязнь разоблачения и муки совести представляются вполне законными эмоциями, так как свидетельствуют о сознании греха. Такова естественная установка сознания. Находясь в ней, мы машинально определяем удовольствие от обмана как нечто циничное и беспринципное, как нечто чудовищное.
Но не является ли такой взгляд следствием односторонней оценки и упрощенного понимания гораздо более сложного феномена? Заняв позицию осуждающего, ответим ли мы на вопрос о природе обмана, а главное, о мотивах столь странного и незаконного восторга?
Как психолога-практика Пола Экмана интересовала не природа удовольствия от обмана, а характер его внешнего проявления. Мы же поставим вопрос иначе: есть ли в обмане нечто, помимо самого обмана? В чем секрет того азарта, который захватывает обманщика, остающегося при этом нормальным членом общества?
Само выражение «восторг надувательства» (duping delight) указывает на то, что речь идет чём-то большем, чем сопутствующая всякому обману ложь. Слово delight означает «удовольствие», «наслаждение», «восторг», «прелесть», «услада». В целом ряде моральных систем удовольствие само по себе, то есть как таковое, уже является тем, чего следует стыдиться. А тут наслаждение! И чем? Ложью! - Верх моральной распущенности!
Между тем выражение «восторг надувательства» несет в себе явную иронию. Глагол to dupe аналогичен русскому глаголу «дурить», «одурачивать» и буквально означает делать дураком. Ему соответствует слово с еще более сильной коннотацией - околпачивать, то есть надевать шутовской колпак. Таким образом, «восторг надувательства» относится не к эпистемологически нейтральному акту введения в заблуждение, дезинформации, искажению и т. п., а отсылает к эмоционально окрашенной ситуации состязания, в котором кто-то оказывается в положении проигравшего - идиота, простофили, дурака, терпилы, лузера. Ирония здесь играет на стороне обманщика, а не его «жертвы».
Как свидетельствует целый ряд идиоматических выражений, положение обманутого представляется более постыдным, нежели статус обманщика. Старая английская пословица гласит: «Одурачишь меня один раз - позор тебе. Одурачишь меня дважды - позор мне». Шведская пословица: «Если кто-то обманул тебя один раз, то поступил несправедливо, а если дважды, то отдал тебе должное». Румынская пословица: «Если обманулся ты впервые, виноват обманщик, а если дважды - ты сам». Адыгейская мудрость: «Если обманет тебя один и тот же человек трижды, ты глуп; если ты упадешь в одну и ту же яму трижды, ты слеп».
«Надуть», «одурачить», «околпачить», «обмишулить», «обвести вокруг носа» - подобные выражения представляют обман не просто как корыстное действие лжеца, а как особое энергичное противостояние двух субъектов, один из которых предположительно способен противостоять обману другого. Обмануть того, кто сам способен обманывать, то есть не отнять, не украсть незаметно, а выиграть в дуэли - вот что доставляет наслаждение.
Обман как коммуникативный акт, не скованный этической рефлексией, содержит в себе радостное состояние вызова, игру сил и азарт сопутствующего риска. Удовольствие от обмана тем выше, чем сильнее противник, чем выше ставка или сложнее ситуация. Ведь любое оружие, в том числе и остриё лжи, может совершенствоваться, лишь пробивая всё более эффективную защиту и нейтрализуя сопротивление. Выигрыш в карточной игре с сильными картами не приносит той радости, которую приносит блеф. Обвести вокруг пальца целую институцию - жандармерию, налоговую инспекцию, контрольно-ревизионную комиссию, экспертное сообщество, спецслужбу и т. п. - вот заманчивая цель для настоящего авантюриста.
***
Азарт лжеца - странный довесок к традиционной оценке обмана в качестве корыстного и злонамеренного действия. Этот довесок спутывает карты морализирующему оппоненту, ибо свидетельствует о чем-то большем, чем элементарный сухой расчет. Азарт отсылает нас к влечению, удовольствию и наслаждению. Наслаждение же - это такой прибавочный объект («объект-штрих»), который делает влечение чем-то другим по отношению к его наличным целям. Удовольствие - это прибавочная стоимость, повышающая капитализацию обмана как прагматической операции. Благодаря такой капитализации стоимость активов афериста резко возрастает: он переходит из разряда банального жулика в ранг героя авантюрного приключения.
Примером может служить Остап Бендер. Помимо того, что Остап - «благородный жулик», обнажающий пороки системы, он азартен, смел, изобретателен. Он - «великий комбинатор», немного романтик и почти художник. Им движет романтический порыв получить всё и сразу - задача трудновыполнимая, а потому авантюрная. Его привлекает игра, а не выигрыш, точнее, игра, достойная выигрыша. Поэтому всякий раз, выпуская добычу из рук, он с легкостью возобновляет своё авантюрное предприятие. Он легок, так как искомый (и по существу символический) приз не висит на его ногах пудовыми гирями. Сумму мотивов, которые движут авантюристом, лучше всего выражают стихи Юлия Кима:
О, наслажденье скользить по краю,
Замрите, ангелы, смотрите, я играю,
Моих грехов разбор оставьте до поры,
Вы оцените красоту игры.
Именно так следует подходить к феномену авантюрного разума. Слово «авантюра», пришедшее из французского, в русском словоупотреблении нагружено негативным значением. В европейских языках оно звучит нейтрально и означает «рискованное предприятие», «приключение». Латинское adventura образовано от глагола venio со значением «наступать», «случаться», «приключаться», «возникать». Таким образом, само слово указывает на то, что природа авантюризма состоит в тяге к начинанию, предприятию, новизне, к постоянному обновлению чувств и форм жизни.
Авантюристом движет мотив «страстного открытия неизвестного» (М. Кундера). И этот смысл присутствует в первичном плане значения слова adventura - «предприятие». Авантюрист - это всегда предприниматель, хотя и не каждый предприниматель - авантюрист. Свойствами авантюрного героя являются соответствующее всякому начинанию бесстрашие, порой переходящее в бесшабашность, склонность к риску, хитрость, изобретательность и изворотливость ума. Таковым был древний герой Одиссей, который уже в античной традиции именовался polytropos, что весьма неточно переводится словами «хитроумный» и «многоопытный». В буквальном переводе polytropos означает «оборотистый» - проворный, изворотливый. Само многообразие кривых путей, символом которого служит морское путешествие, требовало от Одиссея изворотливости ума. Да и само его имя становится термином авантюрного приключения - одиссеи.
Сказанное позволяет прояснить природу того живого участия в судьбе обманщика, которое испытывает поклонник шпионского, детективного и авантюрного жанров. Ставя себя на место обманщика, читатель испытывает возможности трансгрессии. Его интересуют не моральная оценка или правовые последствия - они хорошо известны, его интересуют другие вопросы: как долго можно водить за нос? что еще можно придумать? как далеко можно в этом зайти?
Ему интересен обманщик, бросающий вызов системе. На мелкой краже можно построить морализирующую историю, в лучшем случае мелодраму. Для хорошей детективной истории необходимо большее - ограбление банка, побег из тюрьмы. Или просто задор, как в фильме «Лимита» (1994), где хорошо оплачиваемый хакер и программист вдруг воруют из магазина банку патиссонов: с хохотом и восторгом, сверкая пятками, авантюрные герои сбегают от рутины повседневной жизни. Кража «на хапок» здесь - не признак безрассудства, а, скорее, острая приправа в игре с пределом.
Интерес к трансгрессии и нарушению нормы заложен в самой культуре, которая в одной из своих ипостасей является культурой поощрения лжеца. Образ морализирующего персонажа неинтересен.
Поощрение лжеца - скандальная тема, но следует признать, что ложь играет важную антропо-, социо- и культурогенную функцию. Она направлена на формирование зон сокрытия и умолчания, необходимых любой культуре. Культурное поощрение обмана начинается с безобидной игры в прятки, где закладываются первые навыки сокрытия, а значит, и продуктивного воображения.
Кроме того, обман обладает высоким мобилизующим эффектом, таким как пресловутая «ложь во спасение» и злонамеренная ложь. Обычно, если и говорят о позитивной функции обмана, то имеют в виду так называемую благонамеренную ложь. Самый популярный пример - сокрытие негативной информации от неизлечимо больного, поддержка иллюзии выздоровления. Медицинская ложь оправдывается целым рядом моральных соображений, главным из которых является то, что она мобилизует жизненные ресурсы больного.
Но следует заострить внимание и на другом полюсе мобилизации, каковым является коварная ложь. Опыт коварного обмана не только обладает отрезвляющим эффектом, он формирует особый вид резистентности - устойчивость к обману. Сознание лжи - это состояние бодрствующего сознания. С этой точки зрения, способность ко лжи (как и способность к сопротивлению лжи) следует рассматривать как признаки духовной развитости человека и лишь в последнюю очередь - как признаки его порочности.
***
Подведем итог. Обман - не просто вид коммуникативного акта, это экзистенциальное предприятие субъекта. Являясь важной составляющей многих игр, обман сам осуществляется в модусе игры. При положительном исходе он дает превосходство над соперником. Напротив, сознание того, что тебя надули, «развели, как лоха», приносит подчас большие мучения, нежели корыстный предмет надувательства.
Чувство превосходства, конечно, может быть гипертрофированным и доходить до степени презрения к жертве обмана, но такое презрение - лишь следствие того, что противник изначально более слаб. Потешаться над простаком или обманутым ребенком - убогий поступок, означающий лишь то, что обманщик, по большому счету, сам простак. Вот и Экман признает: «Удовольствие от обмана возникает, вероятнее всего, тогда, когда человека, которому адресуется ложь, довольно трудно одурачить». Этот важный момент позволяет нам признать, что стратегия обмана - это не просто фальсификация и дезинформация. Это полное напряжением событие субъекта, за которым скрыто важное экзистенциальное основание. Удовольствие, которое испытывает обманщик, есть всего лишь эмоциональное проявление того фундаментального отношения, которое есть влечение к обману.
* Доктор философских наук, профессор Самарского университета
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 17 марта 2022 года, № 6 (227)