"Гавел: его жизнь", Михаэл Жантовский (Эта бархатная вещь)
Эта бархатная вещь
«Каждая революция была сначала частной мыслью».
Ральф Уолдо Эмерсон
Тысячи страниц были исписаны по поводу того являются ли события ноября 1989 года, положившие конец коммунистической эпохе, революцией, взрывом, оговоренным переходом, секретным заговором или чем-то иным. Для любого, кто жил в то время, ответом будет сочетание всего, кроме секретного заговора. Эти события были уникальны, невероятно бархатны и возможно никогда не повторятся. Такое описание событий не игнорирует их радикальность, в особенности в ретроспективе. Это была революция, потому что она радикально и резко изменила индивидуальное и общественное сознание. Что казалось неизменным («Навсегда с СССР») оказалось лишь историческим эпизодом. За одну ночь люди избавились от своих страхов, отбросили свои защитные инстинкты и связанные с ними ограничения. Двадцать пять лет спустя, географический, геополитический, экономический, культурный и психологический облик Центральной и Восточной Европы полностью изменился.
Другой причиной для того, чтобы считать события 1989 года революцией является то, что уделение большого внимание стереотипному взгляду на революцию как насильственным действиям сделает их идеальной мишенью для реакционных сил. Стратегия оппозиционных движений в Европе того времени была примерно одинаковой и основанной на гражданских, ненасильственных и народных протестах. Кровавость событий зависела от властей и их желание использовать карательные органы. Если коммунисты в Чехословакии решили бы применить силу для разгона демонстраций, произошедших 24 ноября 1989 года, как это было в Румынии в этом же году, пролилась бы кровь и появились бы мученики, и чешские события с большей уверенностью считались революцией, но власть все-равно была бы свергнута.
Одной поразительной вещью, даже учитывая понятную нам неизбежность крушения режима, была то что никто этого не предугадал: ни кремлетологи, построившие науку из гадания на кофейной гуще, исходя из порядка рассадки на первомайских демонстрациях на Красной площади; ни разведывательные службы, тратившие безумные деньги на вербовку агентов, воровство секретов и изучение СМИ; ни западные СМИ, пославшие самых талантливых молодых репортеров для сбора интервью с зажатыми «реформаторами» в номенклатуре, считавшихся лидерами будущего; ни западные дипломаты. Еще за неделю до революции, Посольство США в Праге послало в Вашингтон сообщение, что «всенародное давление для реальных политических реформ остается слабым». Посол США в Чехословакии Ширли Тэмпл Блэк считало это следствием «очень нерискованной психологии чехов». Поэтому «обычный человек, кроме диссидентов и интеллектуалов, стал более, а не менее, осторожен в мыслях о переменах, глядя на опыт ГДР». Но не нужно обвинять в невежестве только американских дипломатов. Коммунистическое правительство, имевшее возможность мониторить настроения в обществе через осведомителей тайной полиции, членство в профсоюзах и прослушку за публичными местами оказалась также не готово к событиям ноября 1989 года, как и диссиденты, и западные наблюдатели. В своем интервью, данном в сентябре 1989 года в пражском рыбном ресторане, Вацлав Гавел выразил надежду о том, что перемены идут, но предположил, что «мы может не дожить этого дня», до которого оставалось около шести недели. Эти слова не были плодом пессимизма, потому что Гавел всегда было немного оптимистом и, на тот момент, он приложил все усилия для ускорения перемен. Скорее эти слова были его осознанием непредсказуемости истории и бесплотности попытки предсказать ход истории. «Я нахожу подозрительными таких людей, которые полностью подготовлены к историческим переменам» - он напишет через много лет.
В ночь того дня (17 мая), когда Гавела выпустили из тюрьмы, в его квартире была импровизированная вечеринка, которую, кроме обычных гостей, посетили Александр Дубчек и, бывший на тот момент корреспондентом Time, Уолтер Айзексон. Возможно в тот день, впервые в жизни ваш покорный слуга начал исполнять функции пресс-секретаря Вацлава Гавела, потому что весь вечер я был телефонистом, соединяющим Гавела с заграничными друзьями и СМИ. В этот раз в воздухе не пахало пост-тюремном депрессией или возвращением к «маленькой секте» Хартии 77. Те две петиции, требовавшие освобождения Вацлава Гавела, собравшие тысячи подписей за несколько дней убедили Гавела «переключить передачу». На следующий день, Вацлав Гавел встретился в своем любимом ресторане Rybarna с Сашей Вондра - самым молодым представителем Хартии за ее двенадцатилетнюю историю, - и Иржи Кризаном - организатором петиции за освобождение Вацлава Гавела, отец которого был расстрелян по приговору коммунистического суда. Последовали иные встречи, включая общую стратегическую встречу в Градечке. 29 июня, когда освобождению Гавела не исполнилось и шести недели, они запустили, вместе со Станиславом Девяты, иную петицию под названием «несколько предложений». Подобная петиция могла отправить Гавела обратно в тюрьму, но все же она содержала умеренный список требований, по сравнению с лозунгами ноября 1989 года. Петиция призывала к немедленному освобождению политических заключенных, полную свободу собраний, предоставление возможности для независимых инициатив, окончание цензуры, свободу религии, независимый экологический контроль за всеми новыми промышленными и строительными проектами и, среди прочего, открытие свободных дискуссий об истории Чехословакии, включая сталинский период, Пражскую весну и ее подавление. Петиция, к которой мог присоединиться любой, собрала сорок тысяч подписей за три месяца. Это уже не был междусобойчик кучки диссидентов, это стало гражданской акцией. Имена подписантов зачитывались каждый вечер венским корреспондентом Голоса Америки - музыковедом и будущим канцлером Вацлава Гавела Иваном Медеком.
Режим, боявшийся волны протестов, решил не арестовывать, устраивать чистки или жесткие допросы (хотя часть подписантов были вызваны на дачу «разъяснений»). Коммунистическое руководство проигнорировало призывы тайной полиции арестовать четвертых инициаторов петиции. Но официальное руководство также не собиралось вступать в диалог с гражданским обществом. Rude pravo осудило петицию как антисоциалистический провокационный призыв, назвав соответствующую статью «Пожнете бурю» и видно редактор был не очень силен в библейских аллюзиях. На одном из быстро организованных «идеологических семинарах» основных партийцев, проведенным 17 июля 1989 года, Генеральный секретарь ЦК КПЧ Милош Якеш попытался дать разъяснения по борьбе с кризисом. Вместо этого, речь Якеша была полна комедийных тонов. В попытке показать свою приверженность идеалам Перестройки, он признал право на частную инициативу, сказав «почему не разрешить им управлять баром в середине пустыря, на котором государство все-равно теряет деньги», обвинил экологических активистов в пустых разговорах и призвал их «самим очистить эту реку» и точно суммировал непопулярность коммунистической партии: «Мы стоим одни, как часовые у забора». Стенограмма встречи была слита в самиздат через несколько дней и сделало Якеша и его соратников клоунами и объектами для шуток, что подогрело храбрость каждого оппозиционного жителя страны.
Когда наступила дата годовщины разгрома Пражской весны (21 августа), Гавел, находившийся под домашним арестом, призвал граждан оставаться дома, потому что он боялся за их безопасность. Все же тысячи граждан снова пошли на Вацлавскую площадь и встали против дубинок и Народной милиции. Несколько человек было арестовано, включая двух юных венгров, пришедших выразить свою солидарность. Одним из арестованных венгров был Тамаш Дойч - будущий член партии Фидес, министр в венгерском правительстве и в настоящий момент являющийся членом Европейского парламента.
Лично для Гавела, череда этих памятных дат чуть не закончилась идиотской смертью. В конце августа, измотанный из-за лишения приватности в Градечке и Праге, где его постоянно преследовали граждане, полиция и СМИ, он решил проехаться оп стране, чтобы посетить ряд «понимающих друзей женского пола», обеспокоенных состоянием его здоровья и благополучием. В Градечке он оставил запечатанный конверт с инструкциями и местонахождением в случае событий, таких как «Горбачеву нужно будет срочно поговорить со мной». Ночью 2 сентября, после концерта одной из подпольных рок-групп Точная Вещь (Jasna Paka), Вацлав Гавел посетил вечеринку на мельнице, принадлежавшей фронтмену группы Михалу Амброзу, расположенной в северо-восточной богемской деревне Окроухлице. Гуляя с другом-художников в темноте, Вацлав Гавел упал в неиспользуемый мельничный поток, заполненный отходами и поросший гнилой травой. Не имея возможности выползти или быть вытащенным, Гавел наглотался отходов и уже считал себя погибшим и представлял злорадные заголовки в коммунистических СМИ («Он закончил также, как и жил»). Но музыканты достали лестницу и смогли его вытащить. Позже Гавел придал мистическое значение этому событию: если он смог наглотаться дерьма и выжить, то он был точно предназначен для большего.
Тем временем, в иных странах события начали ускоряться. Весной польское правительство вступило в переговоры с Солидарностью и согласились поделиться властью с оппозицией, что привело к триумфу независимого профсоюза на июньских выборах. Во всех городах Восточной Германии возрастали протесты. С середины августа множество граждан ГДР устремилось на Запад, сначала пересекая «нерушимую» границу между Венгрией и Австрией, а затем организовывали палаточные лагеря около пражского посольства ФРГ, требуя свободного доступа к западной части разделенной страны. К 27 сентября 1989 года в палаточном лагере находилось около 1,400 человек, что повлекло небольшой гуманитарный кризис. После нескольких дней переговоров с не сильно воодушевленным Правительством Чехословакии, 6300 счастливых восточных немцев отправились в ФРГ с пражского вокзала на пяти поездах, бросив сотни Трабантов и Вартбургов, которые были быстро разобраны на части чешскими автолюбителями. За ними последовало еще около 10 000 восточных немцев. Это служило четким сигналом того, что Железный занавес уже начал ржаветь.
Вацлав Гавел, вернувшийся в Прагу в ночь убытия восточных немцев, шел домой через Мала-Страну. Он увидел, как люди машут восточным немцам и как тысячи полицейских, имевших в наличии грузовики и БТР и брандспойты, оцепили район, чтобы скрыть от мира унижение режима. Страх чувствовался, но это уже был страх не граждан, а режима.
На следующий день был день рождения Гавела и в этот же день Комитет Нобелевской премии мира в Осло объявил лауреата. Вацлав Гавел был номинирован несколькими западными НКО. Опасаясь ареста в случае получения премии, Гавел предварительно записал интервью с Янушем, которое было бы выпущено в случае получения премии. В этом интервью, впервые в жизни, Гавел неохотно признает, что ему может придется занять «какую-нибудь должность» в «чрезвычайной ситуации». Интервью, выпущенное только через восемнадцать лет, оказалось ненужным. За полчаса до официального заявления, Reuters объявило лауреата - Тэнцзин Гьямцхо, XIV Далай-Ламе. Вацлав Гавел не мог знать, что этот человек станет его проводником в духовный мир, но он посчитал Далай-Ламу достойным лауреатом. Как он не уставал повторять, перемены придут не в результате помощи внешних сила, таких как Перестройка, западное давление или Нобелевский комитет, они придут в результате внутренней работы.
Также Гавела порадовал еще один подарок. 7 октября 1989 года Rude pravo опубликовало поздравление «Фердинанду Ванеку из Маленького замка». Ванек был альтер-эго Гавела в его одноактных пьесах, а Маленький замок был в чешском языке синонимом Градечка. Поздравление даже сопровождалось фотографией, поэтому бастион пропаганды уже начал сдаваться.
Музыка также продолжала играть значимую роль. 10 июля, на братиславском музыкальном фестивале, бывшего до этого лишь попсовым сборищем, Гавел, вышедший из тюрьмы три недели назад и находившийся под надзором StB, все-таки смог попасть в номер звезды фестиваля - американской фолк-певицы Джоан Баэз, где планировались «безобразия» и потом Гавел нес гитарный футляр певицы в концертный зал, вспоминая свою прошлую работу в качестве рабочего на сцене. Затем он вышел на сцену, когда Джоан посвятила на словацком одну из своих песен («Swing Low, Sweet Chariot») Хартии 77 и иной диссидентской группе. Используя свой музыкальных слух, чтобы фонетически повторить надиктованное Гавелом на диктофон приветствие, она успела обратить внимание публики на присутствие Вацлава Гавела, пока эфир и микрофоны не были отключены по требованию тайной полиции.
Внезапно, границы начали раздвигаться во всех отношениях. 1 августа 1989 года, группа писателей и переводчиков (официальных и диссидентов) собрались для повторного запуска чешского ПЕН-клуба, запрещенного в коммунистическое годы. Кто-то скорее всего донес о встрече и Гавела задержали, чтобы он не смог принять участие во встрече. Казалось, что одни и те же люди возрождали гражданское общество и «стучали». С группой коллег-писателей, все из которых являлись известными диссидентами, Вацлав Гавел запросил разрешение на открытие издательства, готового выпускать богатое литературное наследие запрещенной литературы. Вместо грубого отказа последовала долгая вежливая переписка с властями, что сигнализировало потерю уверенности у правительства и пропорциональный рост силы представителей оппозиции.
Другая награда дождалась Гавела 15 октября 1989 года, когда ему присудили на церемонии во Франкфурте престижную ежегодную Премию мира от немецких книготорговцев. Герой отсутствовал, потому что государство не выпускало его за границу, а даже если бы выпустило, лауреат бы не поехал, потому что государство могло не впустить его обратно. Скромный управляющий книжного магазина имени Карела Чапека Петр Когачек, который скоро станет членом парламента, организовал параллельную церемонию в своем пражском магазине. В отсутствии Канцлера Коля, церемония была более неформальной, но в своей речи Гавел отметил, что «впервые за двадцать лет меня пригласил управляющий государственного книжного магазина».
Благодарственная речь Гавела («Слово о словах»), зачитанное во Франкфурте актером Максимилианом Шеллом, было посвящено «силе слов в изменении истории». Оно началось со сравнения взрывной силы слов в таких тираниях, как коммунистические режимы, и их относительной неважности в таких свободных странах, как Западная Германия. После цитирования ряда знаменитых примером эпохальных и освободительных слов в чешской и зарубежной истории, он продолжил речь примерами слов, наносящих ущерб и вред, на примере Нацисткой Германии или Хомейнистского Ирана. Отметив, что у людей есть возможность использовать слова для добрых или злых целей, он переходит к настоящей цели своего послания, противоречащей его репутации: «Всегда нужно быть подозрительным насчет слов и остерегаться их, и мы никогда не можем быть слишком осторожными в этом аспекте… Одно слово может быть скромным в один момент и заносчивым в ином. И скромное слово может быть легко превращено в заносчивое, а превращение заносчивого слова в скромное является сложным и запутанным процессом…».
В конце концов, Гавел пошел дальше предупреждения об возможности извращения смысла слов властью, что уже было описано Джорджем Оруэллом и иными. Ответственность, о которой говорил Вацлав Гавел, было не только социальной, политической или гражданской, или всем вместе, а метафизической: «Однако эта ответственность расположена за горизонтами видимого мира, в той реальности, где Слово было в начале, и им было не слово человека».
В день независимости (28 октября) правительство вернулось к проверенной тактике. За ночь до праздника, полиция пришла задержать Гавела, который плохо себя чувствовал большую часть предыдущей недели и лежал в кровати в своей пражской квартире. Как всегда, Ольга была на страже и отказалась открывать дверь, пока полиция не показала ордер. Два молодых полицейских также были растеряны. «Ольга, пусти их. Из-за тебя их могут выгнать с работы» - внезапно крикнул жене Гавел, поднявшийся из кровати в пижаме. Поскольку Гавелу не очень хотелось снова испытать на своей шкуре казенное гостеприимство, он, с разрешения полиции, поехал в больницу в центре Праги. Этот компромисс устраивал обе стороны и в особенности пациента, у которого, по слухам, в этой больнице работала подруга. Но теперь все стало поводом для бунта. Небольшая группа доброжелателей собралась у больницы и кричала «Да здравствует Гавел». В эту же ночь в Реалистичном театре ставили коллаж в честь независимости, включавший впервые за 20 лет отрывки из «Праздника в саду». На следующий день собрался митинг в 10 000 человек, который был разогнан полицией, но они воздержались от жестоких методов, возможно из-за наличия иностранных корреспондентов.
Атмосфера ожидания и напряжения становилась все более удушающей, так как все, включая оппозицию, граждан, СМИ и даже полицию, ожидали очередного события. 9 ноября 1989 года рухнула Берлинская стена. Тогда в Праге было полно иностранных журналистов, медленно писавших репортажи и пивших за счет газет, что раздражало их редакторов. Все чувствовали перемены, но не могли предсказать их точную дату. Самым лучшим предположением было 10 декабря - День прав человека и первая годовщина официально разрешенной демонстрации. Действительно, Гавел и его соратники уже планировали крупную демонстрацию на площади Палацкого, расположенной в двухстах метрах от дома Гавела. Но на тот момент события шли все с большей скоростью, и никто не мог ждать так долго, в особенности студенты. 17 ноября 1989 года был пятидесятой годовщиной, когда нацисты арестовали более тысячи чешских студентов, казнили девять лидеров студенческих организаций и закрыли университеты. Эта скорбная годовщина была украдена коммунистическим Международным союзом студентов и объявлена «Международным днем студентов». Студенческая демонстрация была организована официальным Союзом Молодежи, но в ней могли участвовать все студенты, включая протестовавших в ходе недели Яна Палаха.
Неясность вокруг натуры этой демонстрации не делало ее идеальным инструментом для противостояния. Диссиденты слышали о ней, но не могли участвовать в ее организации и не думали, что она станет запалом для революции. Вацлав Гавел также был невысокого мнения об этой демонстрации и предпочел провести неделю в Градечке. Исходя из некоторых источников, включая слова Гавела, он покинул Прагу, чтобы из-за него не попытались жестоко разогнать демонстрацию. Кто-то другой говорит, что ему хотелось тихо отметить день рождения с Йиткой. В любом случае, исходя из интервью, взятом в Градечке за два дня до студенческой демонстрации, Гавел возлагал все надежды на демонстрацию на площади Палацкого и уже назначил время и дату (10 декабря, с 14:00 до 16:00).
Поэтому лидер революции находился в 150 километрах от Праги, когда студенческий марш 10-20 тысяч человек оторвался от официального маршрута и превратился в антиправительственную демонстрацию с криками «Да здравствует Гавел» и был особенно жестоко разогнан полицией. Сотни были избиты, кто-то покалечен, включая пожилых прохожих и иностранных журналистов. Один из студентов был объявлен погибшим и эти новости породили шок, хоть даже они не подтвердились.
Не найти лучшего доказательства центральной роли Гавела в оппозиции и свержении режима, чем произошедшее в следующие 72 часа. Хотя Гавел не был участником в первых событиях революции, он стоял в первых рядах, если не во главе, событий, когда наступил понедельник.
В субботу, среди беспорядков прошлой ночи, Гавел быстро поехал в Прагу. Международные СМИ передавали сообщения об убийстве студента. Днем субботы около тысячи человек участвовали в протесте через крупнейшую пражскую площадь, а полиции даже не было. Вечером, Гавел и иные активисты, встретились в Реалистичном театре. Студенты объявили забастовку, а за ними последовали театры. Гавел пытался объединить их всех под одной эгидой. Утром воскресенья встреча продолжилась в доме, ставшем форумом и организационным комитетом. Для названия их движения, Гавел предложил слово «Гражданский». Учитель истории Ян Урбан добавил «Форум», вдохновленный успехом одноименного движения в соседней Германии.
В конце концов ни сцена Театра на Балюстраде стала местом рождения Гражданского Форума, а сцена соперничающего театра - Актерской студии, - ставшей доступной благодаря усилия актера Владимира Кратины и его коллеги Петра Чепека. Вацлав Гавел, чтобы уйти от слежки, пришел на встречу в воскресенье рано утром. Как потом заметили многие, если бы правительство решило обезглавить оппозицию, то они могли легко это найти. Для всех непосвященных, включая дюжины агентов под прикрытием и полицейские машины, патрулирующие Вацлавскую площадь, подготовка к встрече выглядела сборищем кучи людей, не хотевших опоздать на шоу. Но не было того шоу, о котором писали в газетах. На небольшой сцене было несколько человек, на которых смотрело около сотни зрителей. Были Иржи Кризан и Саша Вондра (организаторы петиции «Несколько предложения»), был Ян Шкода (одноклассник Гавела по частной школе и высшее должностное лицо Социалистической партии), был Иржи Свобода (представлявший молодое поколение КПЧ и ставший позже искренним, но неэффективным реформатором), Милан Хрушка (взрывной шахтер из шахт Северной Богемии), был Радим Палуш (философский отец Кампадемии) и, конечно же, был Вацлав Гавел. После около двух часов страстных и свободных дебатов, в которых Вацлав Гавел играл второстепенную роль, участники одобрили Декларацию Гражданского Форму, ранее написанную Гавелом.
Язык Декларации сильно отличался от языка «Нескольких предложений». Он отражает и гнев от бессмысленного насилия двухдневной давности, и растущую уверенность оппозиции. В Декларации требовалась незамедлительная отставка пяти высших партийных чинов, одобривших план разгрома Пражской весны, Президента Густава Гусака и партийных функционеров, ответственных за насилие против мирных демонстрантов, независимого расследования этих события и немедленного освобождения всех узников совести, включая задержанных во время демонстрации. Чтобы поддержать эти требования, Гражданский Форум призвал к всеобщей забастовке 27 ноября 1968 года, которая уже была предложена студентами.
Были люди, которые могли бы созвать встречу Хартии 77 или совместную встречу с иными, меньшими оппозиционными группами. Были люди, которые могли бы мобилизовать актеров, студентов, коммунистов-реформаторов и даже профсоюзных деятелей. Но только Гавел мог собрать в театре абсолютно разных людей с различными идеологиями и мотивами и объединить под общей идеологической крышей. Философ Ладислав Гейданек называл Гавела «углеродом» - химическим элементом, способным смешиваться с многими иными элементами, чтобы создавать крепкие субстанции, состоящие из различных элементов, способных вызывать значительные изменения.
Студенты и актеры уже объявили забастовку. Декларация Гражданского Форму была смелым шагом, но она не стала катализатором революции. Позже вечером, небольшая группа участников встречи в Актерской студии, отправили в любимый ресторан Гавела Rybarna, чтобы обсудить следующие шаги. Это стало катализатором «Группы Действия», число членов которой не превышало дюжины человек, но которое стало основных катализатором событий последующих недель и месяцев.
В понедельник дамба была прорвана. Международные СМИ ждали на Вацлавской площади с утра. Когда число участников демонстрации превысило обычные пять, десять, пятнадцать и двадцать тысяч человек, и достигло цифры в 150 000 и продолжило расти, оставалось только написать заголовок: «Все кончено».