(no subject)
... японское кино не всегда было терапевтическим - видимо, только в период с конца 1940-х по конец-1950-х - м.б. в начале 1960-х - но уже и у Одзу, и у Мидзогути в этот период - 1960-е - чувствуется некая если не тревога, то - смущение
... дело видимо в том, что терапевтический эффект основан на присутствии в их кинематографе ссылок на трансцендентное ("натюрморты" Одзу, "зеркала" Мидзогути) - или иначе - плана имманентности Иного, чей терапевтический эффект известен по религиозному искусству
... у Одзу этот план имманентности репрезентуется через нормативность - графику жеста - киллиграфичность (=иероглифичность) - и та тревога/ смущение которое ощущается у Одзу в поздние 1950-е - как-будто является следствием сомнения, что та степень рассеивания нормативности - снижение требований к строгости Письма, что проявляется в большей вариантивности женского поведения, снижения в первую очередь нормативности женского жеста - мужчины как-будто остаются прежними - все еще входит в план имманентности Иного - т.е. как-будто Одзу в конце 1950-х ставит перед собой вопрос - сохраняется ли в той степени нормативности, которая сохраняется в современной ему Японии, "дыхание" Иного?
... то же самое сомнение ощущается у Мидзогути - но он, кажется, все-таки дает положительный ответ
... Нарусе же, кажется, сомневается в сохранении Иного вообще
... позже у японцев это исчезнет - и Ёшида, и Имамура, Тэсигахара и Синдо, Осима и т.п. уже будут по настоящему тревожить - никакой терапии (из терапевтического я могу вспомнить только Красную бороду и Тень воина Куросавы) - ницшеанских "порций здоровья" - к которым японское кино так и не вернется
... дело видимо в том, что терапевтический эффект основан на присутствии в их кинематографе ссылок на трансцендентное ("натюрморты" Одзу, "зеркала" Мидзогути) - или иначе - плана имманентности Иного, чей терапевтический эффект известен по религиозному искусству
... у Одзу этот план имманентности репрезентуется через нормативность - графику жеста - киллиграфичность (=иероглифичность) - и та тревога/ смущение которое ощущается у Одзу в поздние 1950-е - как-будто является следствием сомнения, что та степень рассеивания нормативности - снижение требований к строгости Письма, что проявляется в большей вариантивности женского поведения, снижения в первую очередь нормативности женского жеста - мужчины как-будто остаются прежними - все еще входит в план имманентности Иного - т.е. как-будто Одзу в конце 1950-х ставит перед собой вопрос - сохраняется ли в той степени нормативности, которая сохраняется в современной ему Японии, "дыхание" Иного?
... то же самое сомнение ощущается у Мидзогути - но он, кажется, все-таки дает положительный ответ
... Нарусе же, кажется, сомневается в сохранении Иного вообще
... позже у японцев это исчезнет - и Ёшида, и Имамура, Тэсигахара и Синдо, Осима и т.п. уже будут по настоящему тревожить - никакой терапии (из терапевтического я могу вспомнить только Красную бороду и Тень воина Куросавы) - ницшеанских "порций здоровья" - к которым японское кино так и не вернется