Диалектика - это универсальная форма бытия и мышления

[aivakin]

Часть вторая.

Диалектика и псевдодиалектика

(критический анализ гегелевской схемы строения логического)

Так уж получилось, что великий диалектик Гегель тоже вложил свою лепту в терминологическую путаницу, сложившуюся вокруг определения диалектики. И более того: анализ терминов вызывает целый ряд вопросов и к самому содержанию гегелевской схемы строения логического.


Анализируя строение логического, Гегель выделяет в нём три момента: 1) абстрактный, или рассудочный, 2) диалектический, или отрицательно-разумный, 3) спекулятивный, или положительно-разумный.

Современному читателю, только что приступающему к изучению философии, очень непросто разобраться в этой принципиально важной схеме, и происходит это, во многом, из-за несовпадения значений гегелевских терминов с современным их пониманием.

Прежде всего, начинающему философу следует помнить, что, по Гегелю, «абстрактное» - это совсем не то, к чему следует испытывать чувство почтения, а, напротив, - то, что следует расценивать как неизбежную ущербность начала процесса мышления, которую необходимо затем последовательно преодолевать, ибо абстрактное - это значит вырванное, изолированное от целого, конкретного. И здесь сразу же хотелось бы обозначить принципиальный, в моем понимании, вопрос: можем ли мы ставить безусловный знак равенства между понятием «абстрактный» и «рассудочный»?

Далее, и это главное, - термин «диалектический» Гегель включает в свою схему всего лишь для обозначения момента отрицательности, противостоящего (как тезису - антитезис) моменту самотождественности рассудочной определенности.

Такое промежуточное положение диалектического момента в строении логического вынуждает Гегеля упорно и многословно разъяснять читателю, что «диалектическое» он употребляет как в подлинной, так, следовательно, и в неподлинной его определенности. Так, в неподлинной определенности это слово употребляется тогда, когда диалектическое берется «для себя, обособленно от рассудка». В таком случае диалектика выступает «как скептицизм, где результатом диалектики является голое отрицание». (Гегель. Энциклопедия философских наук, Т.1. Наука логики. М., 1974. С.205)

Итак, диалектика, обособляя себя от рассудка, становится скептицизмом, но Гегель, тем не менее, продолжает называть ее диалектикой, хотя здесь куда больше подходит другой термин - псевдодиалектика. При этом принципиально важно обратить внимание на то, что данная разновидность диалектического, не соответствующая своей подлинной определенности, оказывается ни чуть не менее односторонней и абстрактной, чем противостоящий ей в гегелевской схеме рассудочный момент. Тем не менее, как мы видим, Гегель по отношению к скептицизму с его «голым отрицанием» таких слов не применяет.

Он их применяет только тогда, когда просит не «смешивать диалектику с софистикой, сущность которой как раз и состоит в том, что она пользуется односторонними и абстрактными определениями в их изолированности, в зависимости от того, какого из этих определений требуют в данный момент интересы индивидуума и то положение, в котором он сейчас находится» (Там же. С.206-207).

Но смешал же диалектику с софистикой Аристофан в своей пьесе «Облака», и он был и остается в этом вопросе далеко не одиноким. Да и как, спрашивается, не смешать диалектику с софистикой, если мы будем диалектикой называть не только тождество противоположностей, но и одностороннее, голое отрицание рассудочных определений? Софистика, в связи со сказанным, мало чем отличается от скептицизма, и есть закономерный результат деятельности диалектического в его неподлинной определенности, то есть в качестве псевдодиалектического момента.

Есть, однако, и еще одна разновидность «псевдодиалектического», которая является как бы «бескорыстным» вариантом софистики, то есть тем самым, что Декарт обозначал как то, что не содействует исследованию нового, а лишь учит нас лихо рассуждать о чем угодно. Гегель пишет о ней так: «Часто диалектика… представляет собой не что иное, как субъективную игру, которая по произволу выдвигает то доказательства, то опровержения - рассуждательство, в котором отсутствует содержание и пустота которого прикрывается остроумными соображениями». (Там же. С.205-206). При этом Гегель полагает, что и Сократа, в известной мере, можно присоединить к диалектикам-субъективистам: «У Сократа диалектика, в согласии с общим характером его философствования, имеет еще преимущественно субъективную форму, а именно форму иронии». (Там же. С.207).

Вот Платон, считает Гегель, - это совсем другое дело: «Среди древних изобретателем диалектики называют Платона и делают это с полным правом, поскольку в философии Платона диалектика впервые встречается в свободной научной и, следовательно, в объективной форме» (Там же).

Итак, по Гегелю, важнейшим свойством диалектики, взятой уже в ее подлинной определенности, является нацеленность на выявление объективности знания: «Диалектика… ставит себе целью рассматривать вещи в себе и для себя, т.е. согласно их собственной природе…» (Там же). Непонятно только, почему в этом отношении следует отделять от Платона его учителя Сократа. Ведь для Сократа метод «иронии» являлся не самоцелью, а всего лишь подготовительным шагом для применения метода «майевтики» (повивального искусства) способствующего рождению истинной, то есть объективной, мысли.

Конечно, Платон сделал свой собственный, и очень значительный, вклад в развитие диалектического метода Сократа, перенес его из чисто этической сферы применения в более широкое философское поле, но из этого вовсе не следует, что у Сократа диалектика была субъективной, а у Платона - объективной. И я уверен в том, что высказывания Платона о диалектике, которые он, как всегда, обозначает как высказывания Сократа, по праву принадлежат обоим великим мыслителям. Так, Сократ в диалоге Платона «Федр» говорит: «И если я замечаю в другом природную способность охватывать взглядом единое и множественное, я гоняюсь следом за ним по пятам, как за Богом. Правильно ли или нет я обращаюсь к тем, кто это может делать, знает Бог, а называю я их и посейчас диалектиками». (Платон. Соч. в трех томах. Т.2. М., 1970. С.205). Почему же Сократ так настойчиво ищет диалектиков и следует за ними, как за Богом? Потому, что только настоящие диалектики обладают искусством спора в виде «дружеских» бесед и рассуждений, направленных на получение объективной истины. Именно такие беседы и рассуждения Сократ называет диалектикой, противопоставляя их совсем другой разновидности спора (эристике), цель которого лишь субъективная правота каждого из спорящих. Таких спорщиков Сократ иронически называет «возражателями» (Платон. Соч. в трех томах. Т.1. М., 1968. С.376, С.586). А поскольку эти «возражатели» тоже претендуют на обладание искусством спорить, то нам следовало бы называть их тем, чем они были и есть на самом деле: псевдодиалектиками.

И вот возникает несколько взаимосвязанных вопросов, на которые я сразу же попробую дать и ответ.

Первый вопрос: зачем нам называть рассудком и диалектикой то, что и не рассудительно и не диалектично? А таковыми два момента логического становятся, когда они обособляются друг от друга и начинают действовать так, как будто они суть что-то самостоятельное. Эти два противоположных, но совершенно необходимых, момента логического гораздо точнее было бы называть моментами полагания (самотождественности) и отрицания, либо же - моментами устойчивости и изменчивости. Причем, не только называть, но и помнить при этом, что каждый из них не является чем-то способным самостоятельно и адекватно (объективно) отражать действительность.

Часть, абстрагированная от целого, не может полноценно выполнять функцию целого. И человек заблуждается именно тогда, когда он часть принимает за целое. В исследуемом нами случае человек принимается судить об окружающей его действительности либо только с позиции устойчивости в ней, либо только с позиции изменчивости. И это приводит его либо к догматизму, либо к скептицизму - очень опасным патологическим извращениям человеческого мышления. И если скептицизм можно уверенно отнести к псевдодиалектике, то догматизм тоже следовало бы именовать псевдорассудком. Да, по-видимому, догматизм, в качестве предельного случая, с неизбежность возникает в лоне той исторически более ранней, чем разум, формы мышления, которую Гегель называет «рассудочным мышлением» и которая «действует по отношению к своим предметам разделяющим и абстрагирующим образом», тем самым огрубляя действительность. Однако рассудок, выступающий в своей подлинной определенности, а это происходит тогда, когда он действует не изолированно, а в составе разума, начавшегося формироваться с момента возникновения философии, это - совершенно необходимый элемент мышления, фиксирующий и отстаивающий самотождественность и устойчивость всеобщего, сущности, принципов и т. д. любой вещи теоретической и практической сферы деятельности человека. Здесь, мне кажется, имеется полнейшая аналогия с соотношением эмпирических и теоретических методов познания: одно дело - деятельность эмпирических методов до возникновения теории и совсем другое дело - их действие в составе теории.

Второй вопрос: что же делает положительный и отрицательный элементы логического соответствующими их подлинной определенности? Ответ: их синтез, их взаимопроникновение, соединение в единую систему человеческого мышления, которую Гегель называет позитивным разумом.

И, наконец, третий вопрос. Поскольку само это взаимопроникновение - глубоко диалектично, ибо предполагает системное единство противоположных моментов, то почему бы нам тогда этот «позитивный разум» так и не назвать, вслед за Сократом и Платоном, - диалектикой? Назвать и, при этом, всегда понимать под диалектикой не любое умение спорить, а лишь «умение спорить», направленное на получение объективной истины, умение схватывать в единстве не только самотождественность (полагание) вещи и ее отрицание, но и другие противоположности: общее и единичное, устойчивость и изменчивость, целое и его части и т.д.

Предварительный ответ на этот закономерный вопрос, заключается в том, что в гегелевской схеме для обозначения позитивного разума, обладающего всем сказанным, уже использован другой термин: спекулятивное мышление.

При этом уже сам Гегель видит изъян данного термина в том, что он в глазах многих невольно ассоциируется с чем-то нечестным, отрицательным.

На самом-то деле, «спекулятивный» - это слово, по своему происхождению, призванное нести вполне позитивное содержание. В латинском языке термин “Spekulum” означает - зеркало, образ, подобие. Николай Кузанский, например, использует это слово для рассмотрения человеческого “ума”, в качестве “живого зеркала”. Новолатинское же Speculanivus происходит от лат. speculor - наблюдаю, созерцаю.

Поэтому любовь Гегеля к этому слову вполне объяснима: разум в его истинном выражении должен быть объективным и, как хорошее зеркало, отражать действительность в том подлинном виде, который открылся гениальной интуиции Гераклита - в единстве и различии её противоположностей. «Спекулятивное, или положительно-разумное, постигает единство определений в их противоположности, то утвердительное, которое содержится в их разрешении и переходе» (Гегель. Там же. С. 210).

Однако, данное определение разума прижилось лишь в среде узких специалистов, и, слава богу, вместо «спекулятивное мышление» мы все же говорим «диалектическое мышление», возвращаясь тем самым к подлинным античным истокам этого слова - «диалектика». И это, помимо всего прочего, очень важно еще и потому, что с помощью этого слова мы имеем возможность определить не только суть единственно верного способа познания мира, но и суть самого мира, то есть его собственную внутреннюю диалектичность. И хоть Гегель пытается опосредованным образом утвердить спекулятивность в самом бытии, говоря о том, «…что спекулятивное есть вообще не что иное, как разумное (и именно положительно разумное), поскольку оно мыслится» (Там же. С.211), но «диалектичность бытия» звучит и понятнее и приятнее.

Итак, Гегель дал серьезный повод противникам диалектики использовать его терминологическую непоследовательность для умаления или даже - отрицания роли диалектики в познании.

Но дело, к сожалению, не только в этом. Главное, на мой взгляд, состоит в другом: за неудачной терминологией скрывается серьезный логический изъян и самой гегелевской схемы строения логического. Для объяснения того, что именно я имею в виду, приведу сначала цитату из гегелевской «Науки логики».

«Рассудок дает определения и твердо держится их; разум же отрицателен и диалектичен, ибо он обращает определения рассудка в ничто; он положителен, ибо порождает всеобщее и постигает в нем особенное. Подобно тому, как рассудок обычно понимается как нечто обособленное от разума вообще, так и диалектический разум обычно принимается за нечто обособленное от положительного разума. Но в своей истине разум есть дух, который выше их обоих; он рассудочный разум или разумный рассудок». (Гегель. Наука логики. Т.1. М., 1970. С.78). Заметим, что здесь вместо спекулятивного мышления уже употребляется другое понятие - «дух». Но в данный момент дело уже не в этом.

Выше говорилось о том, что Гегель называет диалектикой и то, что на самом деле является псевдодиалектикой, но считает, что даже в такой форме неподлинной своей определенности, то есть в форме скептицизма и голого отрицания, она выполняет важную функцию: «обращает определения рассудка в ничто», за что ей Гегелем и присваивается название «отрицательного разума». Мне, однако, представляется, что даже с приставкой «отрицательный» трудно этот момент логического назвать разумным. Разве что только в том смысле, что, в принципе, разумно преодолевать и развивать первичные рассудочные определения, пусть пока даже всего лишь в форме лишения их ореола «священности» и беспрекословности? Но ведь сам Гегель говорит о том, что «конечное ограничивается не только извне, но и снимается благодаря своей собственной природе и благодаря себе самому переходит в свою противоположность» (Гегель. Энциклопедия философских наук, Т.1. Наука логики. М., 1974. С.206).

Иными словами, рассудок, снимаясь в качестве момента в составе «позитивного разума», сам способен прийти к отрицанию конечности своих определений как к самоотрицанию. И «помощь» скептицизма и голого отрицания ему не нужна. А вот вне системы «позитивного разума» влияние скептицизма на рассудок приводит к внешнему, механическому, антидиалектическому признанию «как одного, так и другого», - типичного результата деятельности еще одной формы псевдодиалектики - эклектики. (См.: Там же).

Итак, мне представляется, что «негативный разум» - это нонсенс: и момент самотождественности, и момент отрицания (можно и иначе: момент рассудочности и момент скепсиса) должны пониматься как абсолютно равноправные моменты разума (слово «позитивного» здесь становится уже излишним). И поэтому еще недостаточно сказать, что разум (дух) есть «рассудочный разум или разумный рассудок»: он столь же есть «скептический разум и разумный скепсис».

Гегель, конечно, прекрасно видел различие между скептицизмом как самостоятельным способом мышления и скептицизмом как моментом разума. Но все дело в том, что последнее он именует как «диалектическое» и, соответственно, как «отрицательный разум» и вкупе с «разумом положительным» противопоставляет рассудку (См. Там же. С.210). И такое явное предпочтение «антитезиса» - «тезису» (отрицания - полаганию, изменчивости - устойчивости) совсем не безобидно.

Во-первых, оно привело к пагубным для развития философии противостоянию и взаимной вражде сторонников диалектической и сторонников формальной логики.

Во-вторых, сама диалектика стала пониматься неверно: как ничем не обузданное развитие и бытия, и мысли. Достаточно напомнить читателям определение, данное диалектической философии Ф.Энгельсом, упорно прививаемое нам в течение многих десятилетий в качестве абсолютной истины: «Для диалектической философии нет ничего раз навсегда установленного, безусловного, святого. На всем и во всем видит она печать неизбежного падения, и ничто не может устоять перед ней, кроме непрерывного процесса возникновения и уничтожения, бесконечного восхождения от низшего к высшему». (Ф.Энгельс. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии. //Маркс К., Энгельс Ф. Соч., изд.2 Т.21. С.276).

Ничего прочного, безусловного и святого…

Пережившим или же просто хорошо знающим катастрофическую историю ХХ века, остаётся только грустно пробормотать тютчевское: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…».

http://philosophystorm.org/aivakin/1491