Сон в ногу или листопад
(печальный опыт весеннего обострения в трех частях с эпиграфом и эпилогом)
Всю ночь Ежику снился странный сон.
Будто он вошел в лес и стал говорить с листьями.
(Ежик в тумане, изд. 3-е, стереотипное, С. 44)
Порфирий Парфентьевич внезапно вышел из комы. Склонившийся над ним профессор Преображенский в белом халате водил блестящим молоточком перед глазами, приговаривая: «Вот, батенька. Все хорошо, батенька. Сейчас молочка горячего поднесут».
- Что со мной?
- Ничего особенного. Ну, полежали немного в коме, отдохнули…
- В Коми? - не понял Порфирий Парфентьевич, - что случилось?
- Да, ничего, знаете ли, не случилось, - доктор потупил взор.
- Или вы мне немедленно говорите правду, или… сами пейте свое молоко!
- Ну, правду, так правду. Революцию, знаете ли, сделали, пока вы отдыхали.
- Какую?!
- Ну, о необходимости которой так долго говорили б…
- Кто?
- Кто, кто - конь в пальто! - лицо профессора вытянулось в сторону Порфирия Парфентьевича нижней своей челюстью, раскрывшиеся губы обнажили сверкающие белизной огромные лошадиные зубы, из пасти запахло свежим овсом. Доктор игриво стукнул пенсионера молоточком в лоб и, неприлично заржав, поскакал в ординаторскую.
«Ни хера себе!», - подумал Порфирий Парфентьевич и проснулся.
…
Пробуждение было ужасным. Порфирий Парфентьевич лежал на железной кушетке плашмя. На нем был грязный дырявый ватник. Голова нестерпимо болела, тщетно пытаясь расколоться на части. Над стариком склонилась голова Троцкого. Округлые очки его слегка запотели, из кровоточащего виска торчал небольшой сувенирный ледоруб.
- Спишь, скотинка? А Ильич третий день стоит обгаженный!
- Какой Ильич?
- Какой, какой - набор суповой: рога и копыта для нового быта! - над Порфирием Парфентьевичем склонилась бронзовая голова Ильича в обгаженной голубями кепке. Вы что себе, батенька, позволяете? Эмпириокритицизм?
- А я то тут при чем? - беспомощно хлопал глазами старик.
- Как причем? Вы же дворник РЭУ-5 Московского района Абрам Лихтенштейн?
- Я - Порфирий Парфентьевич…
Над пенсионером склонилась голова Железного Феликса: «Порфирий Парфентьевич Лихтенштейн? - задумчиво произнесла голова, - странно. Ничего, разберемся».
«Латаный ботик, приснится же такое», - не без интеллигентности выругался Порфирий Парфентьевич, и снова начал просыпаться.
Не дожидаясь окончательного разоблачения, головы Ильича и Троцкого поочередно лопнули, издав звуки праздничного фейерверка и осыпав тело старика горячим красным конфетти, где-то за стеной кто-то тихо вскрикнул: «Ура!» и запел «Вихри враждебные». В воздухе какое-то время еще оставались висеть ледоруб и Железный Феликс. Вскоре ледоруб растворился, а Железный Феликс, слегка пополнев в щеках, занял почетное место в президиуме за зеленым бильярдным столом на сцене огромного зала.
…
Шел очередной по счету съезд партии.
Большой зал был наполнен людьми как жестяная банка кильками. Даже лица людей были похожи на лица килек, маслянистые и бесконечно одухотворенные. В какой-то момент Порфирию Парфентьевичу даже показалось, что все вокруг и есть кильки, но он решительно отверг эту нелепую мысль.
Рядом с Порфирием Парфентьевичем сидела делегация деятелей спорта. Кое-кто был в лыжных костюмах с надписями: «Наша Раша» на спине, кое-кто в новомодных куртках: «SOSI 2014». Известный фигурист сосредоточенно точил коньки, на связанных друг с другом шнурках висевшие у него на шее. Оселок еле слышно шуршал в ритм монотонной речи выступавшей. Порфирий Парфентьевич сморщил лоб, пытаясь вспомнить, от какой делегации он сам. Старик изучающе оглядел свой костюм-тройку и галстук-бабочку, на мгновение взгляд остановился на широких буковых лаптях с надписью: «от кутюр». Продолжение осмотра внезапно прервала выступавшая, перейдя на истеричный визг: «В едином порыве все как один дадим решительный отпор врагам отечественного бобслея!». Зал зааплодировал, послышались дружные, будто заранее отрепетированные крики: «Да-дим, да-дим, дим-да, дим-да!». Волосатый Академик в президиуме вскочил и принялся было петь «Вихри враждебные», но его довольно быстро и почти безболезненно уняли.
Девушка-депутат от бобслейного крыла правящей партии низко поклонилась и, не слишком ловко повернувшись, направилась в зал. Не сразу, но Порфирий Парфентьевич понял причины неловкости: на ногах бобслеистки, видимо для большей убедительности, были горные лыжи, в руках, для еще большей убедительности, не менее горные палки. Довершала картину могущества отечественного спорта вязаная трехцветная шапочка с двуглавым помпоном золотистого цвета.
За зеленым бильярдным столом президиума поднялся усатый Председатель и, отхлебнув из любезно протянутого ему волосатым Академиком стакана черную маслянистую жидкость, напоминавшую свежую нефть марки Urals, громко высморкался в многофункциональный интегрированный носок пятого поколения: «Продолжим». Он поднял со стола ноутбук, поднес его к глазам и зачитал: «Следующим номером нашей программы хор медвежат из Усть-Куйга. Приготовиться с отчетом об успехах Порфирию Парфентьевичу от делегации нижнетагильских животноводов мелкой безрогой непарнокопытной скотинки». «Вот я, значит, от какой делегации, - подумал Порфирий Парфентьевич, - а зачем лапти?» И немедленно принялся сочинять отчет. Начало его было очевидно: «Мы, нижнетагильские животноводы, мужественно несем с честью взятые на себя обязательства по повышению производительности нелегкого северного труда». Неплохо, но очень хотелось хоть какой-то конкретики. С конкретикой было худо. Животноводом старик никогда не был. Из всей живности у него водились только кошки и тараканы. Правда, действительно очень мелкие и совершенно безрогие. И, к тому же, все редкостные скотинки. Порфирий Парфентьевич попытался вспомнить, есть ли у тараканов копыта и, если есть, то сколько, но не смог. Размышления о рогах и копытах прервали «медвежата». Трое молодых активистов, лет по двадцать пять каждый, с диким визгом выбежали на сцену и запели. Слышно было плохо - на головах медвежат были надеты картонные коробки с прикрепленными к ним степлером большими ушами из зеленой фольги. «Может о повышении удоев? Или о росте яйценоскости?» Со сцены донесся фрагмент припева: «Трезвая нация - наша инновация!» Сверху на медвежат посыпались сухие кленовые листья. «Вот это правильно, - подумал Порфирий Парфентьевич, - надо что-то инновационное. О передовых технологиях разведения нанокроликов в отработавших угольных разрезах Нижнего Тагила».
Как выступил, Порфирий Парфентьевич не помнил. Помнил, что выступил, и слава Богу. Помнил, что говорил что-то о благотворном влиянии кошачьих фекалий на повышение урожайности подножного корма в предгорьях тундры. Помнил, что зал голосовал за прием его, заслуженного животновода, в партию, вздымая над головами огромные деревянные мандаты с изображенными на них фигами. Помнил, как волосатый Академик вскочил в президиуме и истошно завопил: «Идеи Порфирия Люксембурга - в жизнь!». Порфирий Парфентьевич захотел крикнуть, что есть мочи: «Монако!», но губы его не слушались, да и любое возражение тут же потонуло бы в разнесшемся по залу оглушительном скандировании: «В-жизнь, в-жизнь, жизнь-в, жизнь-в!» Последнее, что он помнил - это было лицо соседа Якова Самуиловича. Лицо, не по-детски хмурое, если не сказать больше. Это лицо, вкинув правую руку в пионерском салюте, торжественно клялось больше водку с Порфирием Парфентьевичем за одним столом не пить.…
Старик наконец снова проснулся. Перед его глазами все еще стояло лицо Якова Самуиловича, а губы все еще исступленно повторяли одно и то же: «Не вступал я Яков, партбилетом клянусь - не вступал. Они сами меня приняли!».
Старик слегка размял мозолистыми руками свой костно-мышечный корсет, осторожно сел в постели, спустив ноги на пол и, прежде чем одеть их в тапки, внимательно осмотрел. Ноги были в меру чистые, с давно не стриженными, желтыми, как мартовский петербургский снег, местами потрескавшимися, ногтями. Все как обычно. Следов партии на ногах не было. «Не вступал, стало быть. Воистину, не вступал», - от сердца отлегло.
Порфирий Парфентьевич снова лег и перевернулся на другой бок. Сна не было ни в одном глазу. И отчего-то старику стало тоскливо. Наверное, очень хотелось досмотреть, чем вся эта бодяга закончится. Поскольку, судя по всему, самое интересное еще ждало впереди. И Порфирий Парфентьевич был абсолютно уверен, что впереди всех ждало самое светлое будущее, которое только мог вообразить человеческий разум, и даже больше. Старик твердо в это верил, ибо все еще спал. Спал тем крепким, беззаботным сном, каким обычно спят младенцы и счастливые российские пенсионеры.
Всю ночь Ежику снился странный сон.
Будто он вошел в лес и стал говорить с листьями.
(Ежик в тумане, изд. 3-е, стереотипное, С. 44)
Порфирий Парфентьевич внезапно вышел из комы. Склонившийся над ним профессор Преображенский в белом халате водил блестящим молоточком перед глазами, приговаривая: «Вот, батенька. Все хорошо, батенька. Сейчас молочка горячего поднесут».
- Что со мной?
- Ничего особенного. Ну, полежали немного в коме, отдохнули…
- В Коми? - не понял Порфирий Парфентьевич, - что случилось?
- Да, ничего, знаете ли, не случилось, - доктор потупил взор.
- Или вы мне немедленно говорите правду, или… сами пейте свое молоко!
- Ну, правду, так правду. Революцию, знаете ли, сделали, пока вы отдыхали.
- Какую?!
- Ну, о необходимости которой так долго говорили б…
- Кто?
- Кто, кто - конь в пальто! - лицо профессора вытянулось в сторону Порфирия Парфентьевича нижней своей челюстью, раскрывшиеся губы обнажили сверкающие белизной огромные лошадиные зубы, из пасти запахло свежим овсом. Доктор игриво стукнул пенсионера молоточком в лоб и, неприлично заржав, поскакал в ординаторскую.
«Ни хера себе!», - подумал Порфирий Парфентьевич и проснулся.
…
Пробуждение было ужасным. Порфирий Парфентьевич лежал на железной кушетке плашмя. На нем был грязный дырявый ватник. Голова нестерпимо болела, тщетно пытаясь расколоться на части. Над стариком склонилась голова Троцкого. Округлые очки его слегка запотели, из кровоточащего виска торчал небольшой сувенирный ледоруб.
- Спишь, скотинка? А Ильич третий день стоит обгаженный!
- Какой Ильич?
- Какой, какой - набор суповой: рога и копыта для нового быта! - над Порфирием Парфентьевичем склонилась бронзовая голова Ильича в обгаженной голубями кепке. Вы что себе, батенька, позволяете? Эмпириокритицизм?
- А я то тут при чем? - беспомощно хлопал глазами старик.
- Как причем? Вы же дворник РЭУ-5 Московского района Абрам Лихтенштейн?
- Я - Порфирий Парфентьевич…
Над пенсионером склонилась голова Железного Феликса: «Порфирий Парфентьевич Лихтенштейн? - задумчиво произнесла голова, - странно. Ничего, разберемся».
«Латаный ботик, приснится же такое», - не без интеллигентности выругался Порфирий Парфентьевич, и снова начал просыпаться.
Не дожидаясь окончательного разоблачения, головы Ильича и Троцкого поочередно лопнули, издав звуки праздничного фейерверка и осыпав тело старика горячим красным конфетти, где-то за стеной кто-то тихо вскрикнул: «Ура!» и запел «Вихри враждебные». В воздухе какое-то время еще оставались висеть ледоруб и Железный Феликс. Вскоре ледоруб растворился, а Железный Феликс, слегка пополнев в щеках, занял почетное место в президиуме за зеленым бильярдным столом на сцене огромного зала.
…
Шел очередной по счету съезд партии.
Большой зал был наполнен людьми как жестяная банка кильками. Даже лица людей были похожи на лица килек, маслянистые и бесконечно одухотворенные. В какой-то момент Порфирию Парфентьевичу даже показалось, что все вокруг и есть кильки, но он решительно отверг эту нелепую мысль.
Рядом с Порфирием Парфентьевичем сидела делегация деятелей спорта. Кое-кто был в лыжных костюмах с надписями: «Наша Раша» на спине, кое-кто в новомодных куртках: «SOSI 2014». Известный фигурист сосредоточенно точил коньки, на связанных друг с другом шнурках висевшие у него на шее. Оселок еле слышно шуршал в ритм монотонной речи выступавшей. Порфирий Парфентьевич сморщил лоб, пытаясь вспомнить, от какой делегации он сам. Старик изучающе оглядел свой костюм-тройку и галстук-бабочку, на мгновение взгляд остановился на широких буковых лаптях с надписью: «от кутюр». Продолжение осмотра внезапно прервала выступавшая, перейдя на истеричный визг: «В едином порыве все как один дадим решительный отпор врагам отечественного бобслея!». Зал зааплодировал, послышались дружные, будто заранее отрепетированные крики: «Да-дим, да-дим, дим-да, дим-да!». Волосатый Академик в президиуме вскочил и принялся было петь «Вихри враждебные», но его довольно быстро и почти безболезненно уняли.
Девушка-депутат от бобслейного крыла правящей партии низко поклонилась и, не слишком ловко повернувшись, направилась в зал. Не сразу, но Порфирий Парфентьевич понял причины неловкости: на ногах бобслеистки, видимо для большей убедительности, были горные лыжи, в руках, для еще большей убедительности, не менее горные палки. Довершала картину могущества отечественного спорта вязаная трехцветная шапочка с двуглавым помпоном золотистого цвета.
За зеленым бильярдным столом президиума поднялся усатый Председатель и, отхлебнув из любезно протянутого ему волосатым Академиком стакана черную маслянистую жидкость, напоминавшую свежую нефть марки Urals, громко высморкался в многофункциональный интегрированный носок пятого поколения: «Продолжим». Он поднял со стола ноутбук, поднес его к глазам и зачитал: «Следующим номером нашей программы хор медвежат из Усть-Куйга. Приготовиться с отчетом об успехах Порфирию Парфентьевичу от делегации нижнетагильских животноводов мелкой безрогой непарнокопытной скотинки». «Вот я, значит, от какой делегации, - подумал Порфирий Парфентьевич, - а зачем лапти?» И немедленно принялся сочинять отчет. Начало его было очевидно: «Мы, нижнетагильские животноводы, мужественно несем с честью взятые на себя обязательства по повышению производительности нелегкого северного труда». Неплохо, но очень хотелось хоть какой-то конкретики. С конкретикой было худо. Животноводом старик никогда не был. Из всей живности у него водились только кошки и тараканы. Правда, действительно очень мелкие и совершенно безрогие. И, к тому же, все редкостные скотинки. Порфирий Парфентьевич попытался вспомнить, есть ли у тараканов копыта и, если есть, то сколько, но не смог. Размышления о рогах и копытах прервали «медвежата». Трое молодых активистов, лет по двадцать пять каждый, с диким визгом выбежали на сцену и запели. Слышно было плохо - на головах медвежат были надеты картонные коробки с прикрепленными к ним степлером большими ушами из зеленой фольги. «Может о повышении удоев? Или о росте яйценоскости?» Со сцены донесся фрагмент припева: «Трезвая нация - наша инновация!» Сверху на медвежат посыпались сухие кленовые листья. «Вот это правильно, - подумал Порфирий Парфентьевич, - надо что-то инновационное. О передовых технологиях разведения нанокроликов в отработавших угольных разрезах Нижнего Тагила».
Как выступил, Порфирий Парфентьевич не помнил. Помнил, что выступил, и слава Богу. Помнил, что говорил что-то о благотворном влиянии кошачьих фекалий на повышение урожайности подножного корма в предгорьях тундры. Помнил, что зал голосовал за прием его, заслуженного животновода, в партию, вздымая над головами огромные деревянные мандаты с изображенными на них фигами. Помнил, как волосатый Академик вскочил в президиуме и истошно завопил: «Идеи Порфирия Люксембурга - в жизнь!». Порфирий Парфентьевич захотел крикнуть, что есть мочи: «Монако!», но губы его не слушались, да и любое возражение тут же потонуло бы в разнесшемся по залу оглушительном скандировании: «В-жизнь, в-жизнь, жизнь-в, жизнь-в!» Последнее, что он помнил - это было лицо соседа Якова Самуиловича. Лицо, не по-детски хмурое, если не сказать больше. Это лицо, вкинув правую руку в пионерском салюте, торжественно клялось больше водку с Порфирием Парфентьевичем за одним столом не пить.…
Старик наконец снова проснулся. Перед его глазами все еще стояло лицо Якова Самуиловича, а губы все еще исступленно повторяли одно и то же: «Не вступал я Яков, партбилетом клянусь - не вступал. Они сами меня приняли!».
Старик слегка размял мозолистыми руками свой костно-мышечный корсет, осторожно сел в постели, спустив ноги на пол и, прежде чем одеть их в тапки, внимательно осмотрел. Ноги были в меру чистые, с давно не стриженными, желтыми, как мартовский петербургский снег, местами потрескавшимися, ногтями. Все как обычно. Следов партии на ногах не было. «Не вступал, стало быть. Воистину, не вступал», - от сердца отлегло.
Порфирий Парфентьевич снова лег и перевернулся на другой бок. Сна не было ни в одном глазу. И отчего-то старику стало тоскливо. Наверное, очень хотелось досмотреть, чем вся эта бодяга закончится. Поскольку, судя по всему, самое интересное еще ждало впереди. И Порфирий Парфентьевич был абсолютно уверен, что впереди всех ждало самое светлое будущее, которое только мог вообразить человеческий разум, и даже больше. Старик твердо в это верил, ибо все еще спал. Спал тем крепким, беззаботным сном, каким обычно спят младенцы и счастливые российские пенсионеры.